Алиса в стране чудес

И он повесил стих на дверь ванной… Dr. Earl Reum

Вот вам экспозиция. Я с ним не виделся лет пять или чуть больше. В последний раз мы стояли рядом на ступенях школьного крыльца. Пошмыгали носами для приличия, проводили взглядом воздушные шары, рванувшие под порывом ветра в серость неба, стянули ленты выпускников на выходе с территории и молча разминулись на светофоре. Мы даже друзьями-то никогда не были. Для моей компании, по подростковым меркам считавшейся за крутую, Алиса всегда был малость чудаковат. Может, так повелось из-за имени. Мать назвала его Элвисом, в честь бессмертного Пресли, но из-за постоянной путаницы и учителей, которые не любили выебонов, он становился время от времени то Львом, то Витей. В средней школе у класса для него было с десяток погонял — сейчас все и не упомнишь. Но в итоге с чьей-то подачи он все равно стал Алисой. Как в стране чудес. А иногда он был просто Лисом, как из «Маленького принца». Будто цитата, выдранная из контекста, или непутевая отсылка ко всему и сразу, Алиса потерялся за собственным именем. Стал пустым местом, никем. Наверное, я бы не узнал его, пройдя мимо на улице. Не узнал бы и сейчас, только обстоятельства распорядились иначе. — Добрый день. Конец экспозиции приходится на тот момент, когда я поднимаю голову. Встречаюсь с внимательным взглядом из-под неряшливой фиолетовой челки. Мой палец замирает, так и не вдавив в очередной раз кнопку автоматической ручки. Я его узнаю по глазам. Ничего особенного, но почему-то узнаю. — Добрый день, — конечно же, не подаю вида, лишь киваю. Неловко изображать радость встречи с человеком, с которым толком никогда не общался. Как неловко и обращаться по его вычурному имени — мало ли, сменил документы? Раз уж он состряпал нового себя, перекрасился из мышиного в броский цвет, приоделся в дизайнерские шмотки и держится по-новому. Уверенно. — Алиса, — он протягивает руку. — Лис. Я неестественно быстро жму его ладонь. Черт, неужели он остался при школьном прозвище? — А я… — Да понял уже, — усмехается Алиса. Окидывает меня взглядом, от которого становится не по себе. Будто он прикидывает в уме, на какие места нас поставила жизнь. — Узнал. Что же, коллегами теперь будем. — Коллегами? — усмехаюсь. — Да. Тебя за мной закрепляют, — кивает Алиса. И вновь странное выражение во взгляде. Не злорадное, не пренебрежительное — никакое. Будто я теперь стал им в школьные годы. Пустым местом. Усмешка сползает с моих губ. — Пока у меня контракт с агентством, будешь меня возить. * * * Экспозиция неутешительна. Алиса — модель. Не какой-нибудь рядовой манекенщик и вешалка для тряпья, а узнаваемая персона, инстаграм-блогер и лидер мнений для оголтелой молодежи. А я его персональный водитель. Персональный. Сколько я в модельном агентстве на этой должности откатал, ни разу меня не закрепляли за кем-то одним. — Капучино, — Алиса достает из кошелька купюру, перегибается через кресло и сует в мой карман. Откидывается обратно на спинку сиденья и утыкается в телефон. У него там целая жизнь, где каждый лайк к фотке капает в денежном эквиваленте на счет. — Один сахар. Корицу и шоколад. Когда он сказал это в первый раз, я охуел. Те, кого я перевозил до этого, меня никогда не гоняли за кофе. От аэропорта до офиса, от офиса до студии — перевез, простился и поехал за новым. А с Алисой мы, считай, целый день на колесах. Жрать и пить в перерывах между съемками, показами и примерками ему хочется постоянно. Торможу у обочины, выхожу и иду к окошку быстрого обслуживания. Пока делают кофе, закуриваю. На сигарете мелкими мокрыми пятнами, просвечивающими до табака, проступают залетные дождевые капли. Накатывает настроение, которое если выразить, то только на бумаге. Но блокнот и ручка остались в машине, да и урвать минутку для словесных излияний удастся в лучшем случае через час. Перебороть московские пробки, довезти Алису до студии, тормознуть во дворах на Маяковской… Окурок гаснет под подошвой моего ботинка. Как и настроение. — Ваш кофе. Забираю стаканчик и иду обратно к машине. Отъезжаю от обочины, вклиниваюсь в мерно ползущий поток машин и нечаянно ловлю в зеркале заднего вида пристальный взгляд Алисы. — Что-то не так? — Твой блокнот, — экран телефона снизу подсвечивает лицо Алисы. Контур худых скул и ровную линию носа. — Что ты там пишешь? — Список продуктов, — не знаю, почему я это говорю, да еще так серьезно. На чистом автоматизме. Алиса усмехается: — Много же ты ешь. Когда он успел заметить? Некоторое время мы едем в молчании. По радио передают про день без осадков, а за окном дождь сменяется мокрым снегом. Потом Алиса просит: — Поставь что-нибудь из Элвиса. — Пресли? — переспрашиваю тупо. — Нет, моего, — вижу в зеркало, как он закатывает глаза. — У меня нет дисков. — Тогда просто выключи радио. Я подчиняюсь. Теперь тишина давит на меня куда ощутимее. И, сам не зная отчего, я вдруг спрашиваю: — Ты… не пользуешься своим именем? — Нет, — мы встаем в глухой пробке, поэтому я могу отслеживать, что делает Алиса. Конкретно сейчас смотрит в окно, медленно пропуская фиолетовую прядь по полумесяцу ногтя. — Красивое оно. Но меня от него как отрезало… в школе еще. Прозвище намертво прицепилось, — Алиса кривит губы в ухмылке. — Тебе ли не знать? — Мне? — удивляюсь. — Все же стали меня называть Алисой с твоей подачи. Блядь. А я и не помнил. Почему-то тогда это было неважно, а сейчас вызывает лишь липкое чувство стыда. * * * Бесконечные студии, конференции, согласования. У Алисы такой плотный график, что жизнь его вне работы начинается, когда нормальные люди ложатся спать. Он садится на заднее сиденье, и салон заполняет аромат приятного мужского парфюма. Я резко поднимаю голову. В висках трещит, спину ломит. На лбу остался четкий след от блокнотной пружины — я заснул на середине мысли, толком не успев ничего написать. Только в левом верхнем углу заголовком накарябано: «Алиса в стране чудес». — Вези в клуб, — велит он, ловя мой взгляд в зеркале заднего вида. — Любой. Серые глаза в дымке подводки и блестящих теней кажутся темнее обычного. И холоднее, но это, должно быть, лишь естественная реакция на меня. — Хорошо, — я кидаю краткий взгляд на приборную панель, когда завожу мотор и выезжаю с парковки. Уже десять вечера. Мой рабочий день заканчивается в двенадцать, но что-то мне подсказывает, что Алиса подстраиваться не будет. — Тебе доплатят за сверхурочные, — говорит Алиса сухо. — Хорошо. Я еду, куда показывает навигатор, даже не задумываясь о том, хочу я спать или нет. Огорчен я, или мне все равно. У меня нет того, кто ждал бы меня дома. Гляжу на Алису в зеркало. Уткнулся в окно, свет дорожных фонарей скользит по его застывшему лицу. Наверное, его тоже никто не ждет. * * * Я пишу: «На фоне бесконечных чудес, набивших оскомину, самый обычный мальчишка казался особенным». Зачеркиваю, заштриховываю к хренам до тех пор, пока страница не прорывается под ручкой. Выхожу из машины, раздраженно выплевывая крепкое словцо в морозный воздух. Не получилось. Опять не смог. Прошу у охранника дать огоньку. Мы стоим и курим вдвоем на вымершей улице, прислушиваясь к глухому бою музыки, доносящемуся из-за закрытых дверей клуба. Для клиентов есть другая курилка, во внутреннем дворе. А мы с моим нечаянным товарищем так, у обочины ночного веселья. — Этот парнишка важная шишка какая-то? — спрашивает охранник чуть погодя с ленивым любопытством. — Модель… — подумав немного, добавляю: — Блогер. — О! — он кивает с пониманием, трет перчаткой щетинистый подбородок. Кривится. — Безумные времена, безумные времена… Высирают деньги из ничего, а? — Вроде того. Хочу вернуться в машину, потому что на улице стоит жуткий мороз. Сухо, безветренно, но до чертиков зябко. Будто небо, эта кромешная чернь — окно, через которое тянется вниз весь космический холод. Но вернуться и смотреть из прогретого салона на охранника, застывшего на своем посту, кажется мне тем еще издевательством. Поэтому я упрямо, из никому не усравшегося человеколюбия стою. Десять минут, пятнадцать. Когда пальцы на ногах окончательно теряют чувствительность, двери клуба распахиваются, выпуская наружу грохот музыки и пьяного Алису, повисшего на шее незнакомого мужика. — Вези! — выдает Алиса требовательно, увидев меня. Рефлекс у него на меня такой, что ли? — Вези нас с Павликом отсюда. — Павликом? — я перевожу взгляд на мужика. Высокий, франтоватый, весь зализанный и отталкивающий. У типов вроде него прямо поперек рожи написано, что они те еще подонки. — Хорошо… Алиса тянется к Павлику и что-то шепчет, касаясь губами мочки его уха в очень откровенной и интимной манере. Они оба смеются и забираются в салон. Я киваю охраннику в знак прощания и сажусь на водительское. Для меня такой расклад дел вовсе не становится неожиданностью. На прошлой неделе я толкнул незапертую дверь кабинета и увидел Алису, устроившегося у расставленных ног собственного агента. Рука, жадно вцепившаяся в темно-фиолетовые волосы. Влажный звук, с которым головка члена выскользнула из-за щеки Алисы. Взгляд, что он на меня кинул через плечо. Не испуганный, не пристыженный — пустой и лишь самую малость раздраженный. Это мне быстро прояснило, что в Алисе видят работодатели, помимо его экстравагантной внешности и любви подписчиков. — Домой, — командует Алиса, когда я завожу мотор. Один нечаянно сорвавшийся на зеркало заднего вида взгляд. Эти двое целуются с таким запалом, что на мое присутствие им явно насрать. Ладонь Павлика уже под свитером Алисы, оглаживает худые бока, ползет вверх, высовывается из горловины и нетвердо вцепляется в его шею. «Мальчик очень хотел быть кому-то нужным», — вертится у меня в голове, пока я веду машину по пустой дороге, залитой рыжеватым светом фонарей. Чертовы строки. Вечно лезут в голову, когда их совсем не ждешь, да и руки заняты. Алиса коротко стонет, а Павлик что-то шепчет, пьяно и оттого влажно и шумно целуя его, куда придется. «Мальчику надоело ждать». «Мальчик отдавал себя за бесценок». И тут я понимаю, почему не могу начать ни с одной из этих строк. Они все для меня звучат как конец. И мне отчего-то, хотя на бумаге все обезличено и спрятано за словом «персонаж», больно и неприятно. Звуки на заднем сиденьи стихают. Торможу на светофоре и еще раз мельком гляжу в зеркало. Алиса спит крепким пьяным сном, навалившись всем телом на дверцу. А Павлик, резкий в движениях от выпитого, не отрывает от него взгляда. Голодного. И лапает он Алису за бедра в той же голодной манере — так на рынке ворочают куски мяса, пытаясь понять, какой окажется сочнее. Ощупывает его задницу, тянет ниже его джинсы, не смущаясь Алисиной безответности. У меня есть такая экспозиция на этот счет — я не дрался со времен старшей школы. Раньше махал кулаками по делу и без так, что кожа на костяшках теперь белесая и шершавая от незаживающих шрамов, а сами костяшки крупнее, чем должно. Когда улеглась бойня гормонов, я поостыл к физическому насилию и с тех пор считаю себя крайне незлобивым и спокойным человеком. Но когда я вижу эту чертову Павликову ладонь, похабно тискающую задницу Алисы, что-то во мне с треском надламывается и я чувствую давно забытый будоражащий позыв расквасить чужое лицо. Резко торможу у первой попавшейся станции метро. Алиса безвольно дергается в надежном захвате ремня, а вот Павлик крепко влетает лбом в подголовник переднего сиденья. — Какого?! — вскрикивает он, прижимая ладонь к ушибленному месту. Кажется, у него идет кровь. Я включаю аварийку, выхожу из машины. Распахиваю заднюю дверцу, хватаю Павлика за ворот куртки и вытряхиваю на улицу так легко, будто он спешит вылезти сам. — Через двадцать минут метро открывается, — сообщаю я буднично. Вид крови из его рассеченной брови немного меня смягчает. Косвенное насилие избавляет меня от необходимости прямого. Павлик ни черта не понимает. По крайней мере, когда я сажусь обратно и вывожу машину с обочины, он так и не двигается с места. «Павлик замер посреди дороги, беспомощно раскинув руки. Он остался ни с чем, а мальчик ехал домой». Звучит сыровато, но для начала сойдет. * * * — Ты мне не нянька, — говорит Алиса на следующий день, садясь в машину. Выглядит он помятым и уставшим. Под глазами темные круги, небрежно замазанные тональником, волосы взъерошены, как воробьиное гнездо. Будь оно фиолетовым. Я усмехаюсь, хотя обвинительный тон Алисы к веселью не располагает. — Ты не имел права его вышвыривать, — цедит он. — Это моя частная жизнь. Я трахаюсь с кем хочу. Смешно. Он же вряд ли помнит что-либо из вчерашнего дальше клуба. — Только не в этой машине, — отвечаю ровно. Мне же все равно, верно? Достаю из бардачка бутылку минералки, оборачиваюсь и протягиваю Алисе. — А он собирался отыметь тебя прямо здесь. Твоя частная жизнь не должна причинять ущерб частной собственности агентства. Алиса смотрит так пристально и долго, что становится не по себе. Мне впервые приходит в голову, что у него, должно быть, есть свои экспозиции на мой счет. — Ты вообще человек? — спрашивает он тихо. Кто же знал, что короткий вопрос, набор из трех простых слов, может так уязвить. Бутылка в моей руке будто наливается свинцовой тяжестью. — Возьми минералку, — мой голос не срывается, звучит по-прежнему ровно. Мне же все равно. — Поможет. Алиса хватает бутылку и отворачивается. Мне чудится, что губы у него дрогнули, но я не могу сказать наверняка, потому что отворачиваюсь и сам. «Он посмотрел на объявление «А вам? Вам нужен мальчик?». Посмотрел, впрочем, недолго — не позволила ноющая боль в груди. Сорвал, скомкал, трусливо отбросил под ноги… И пошел дальше». * * * Перевалило за половину блокнота. Я курю как не в себя и постоянно пишу. Урывками, когда приходится ждать в машине или наступает время обеденного перерыва, и полностью отдаваясь процессу, когда приплетаюсь домой. Пишу до тех пор, пока ручка не упадет из рук, а голова намертво не прилипнет к подушке. Пишу и утром, если успеваю позавтракать быстро. А когда не пишу, придумываю, шлифую фразы в голове. И вся жизнь там, в этом гребаном блокноте. Течет чернилами на бумагу: то перечеркивается, то плетется неуверенно, то бежит кривой неразборчивой вязью скорописи. Так легче. Описывать собственные чувства под чужими именами. Там, на бумаге, собственная неуверенность перерастает в браваду. — В офис. — Домой. — Останови… Поесть хочу. — Жди здесь. — Заберешь через два часа. В жизни он захлопывает дверцу машины, сует телефон в задний карман джинсов и уходит, только и видно промельк фиолетовой шевелюры сквозь оконное стекло. На бумаге он никогда не оставляет меня одного. «Вернулся, подобрал объявление. Пришел по адресу и спросил: — Это вы мальчик, который искал, кому он будет нужен?» * * * Если бы в качестве экспозиции я изначально поставил утверждение о том, что я лжец, дало бы это истории новый толчок? Вызывало бы подозрение каждое мое высказывание, каждая пауза и каждое слово? Сэкономил бы я время и бумагу, скажи правду? Признайся я в том, что случилось на самом деле. В последний раз мы стояли рядом на ступенях школьного крыльца. Пошмыгали носами для приличия, проводили взглядом воздушные шары, рванувшие под порывом ветра в серость неба, стянули ленты выпускников на выходе с территории. Остановились на светофоре. Алиса позвал меня по имени, а я отвернулся. — Зачем, — спросил он негромко, — ты делаешь вид, будто ничего не было? — Потому что я тебя не хочу больше знать… Мы даже друзьями-то никогда не были — кем-то большим, но не друзьями. Просто бедовый я, едва окончивший школу, всю жизнь бежавший от правды, и он, с его причудливым именем, не собиравшийся быть особенным, только кому-нибудь нужным. «У мальчика разбилось сердце». Вот что мне следовало написать на первой странице блокнота. Потому что фразы, которые звучат как конец, иногда становятся лучшим началом. * * * Однажды я допишу эту книгу. Откатав тысячи километров с ним или без него. Видя лицо Алисы перед собой каждый день или проводив его ничего не значащим кивком на пути к новому агентству, новым связям, очередной новой жизни. Допишу и закажу небольшой тираж в издательстве. Может быть, даже найму литературного агента и состряпаю из себя настоящего писаку, ведь чем черт не шутит? Зайду в его подъезд, суну свою многострадальную «Алису в стране чудес» в почтовый ящик и выйду обратно на улицу, улыбнувшись собственным мыслям. «Мальчик дочитал эту книгу и все-все понял». Иногда фразы, которые звучат как начало, становятся лучшим концом.