Don't think like she knows

На самом деле я плохо помню тот год. И следующий, и предыдущий, если уж быть совсем честной. Нет, серьёзно, постоянно думаешь, что память тебя не подведёт, а потом моменты жизни исчезают как стёртые ластиком цифры. Помню, что она мне сразу же понравилась: не как случайный прохожий, которого ты больше никогда не встретишь, не как старшеклассник на концерте в честь годовщины рождения национального поэта, совсем не так. Просто сложно не заметить её, когда она первая протянула мне руку с криво обрезанными ногтями; такие вещи я почему-то всегда замечаю - привычка. Когда она первая кто посмеётся над моей шуткой, когда просто является собой. Она говорит, что не пьёт ничего крепче вина, а я говорю, что курю только по четвергам, а через час мы обе понимаем, что это ложь, потому что на наших губах дым, а в руках бутылка рома на четверых, и сегодня среда. Одна встреча - и я хочу видеть её каждый день. Я знаю, что думаю о ней, когда иду гулять с моим лучшим другом, когда прохожу мимо забегаловок в центре нашего микрорайона, когда учитель истории пытается заставить нас поразмыслить над причинами второй мировой. За пару дней я узнаю про неё всё, что могу, через каких-то знакомых, и я не знаю, что мне даёт её дата рождения или список её бывших. Через две недели она стреляет мне Собрание, и после этого мне начинает нравиться что-то кроме привычного легкого Винстона. Ещё через неделю я записываю свой номер в её телефонную книгу дрожащими руками, а она советует мне не обрезать красные кончики волос. Стрижка назначена на следующий день, и я сбрасываю три звонка от парикмахера, точно зная, что больше я к нему не приду. В один из бесснежных зимних вечеров мы выпиваем по бутылке сидра на брудершафт, и я отдаю ей почти всю пачку сигарет. И не важно, что потом придется просить кого-то покупать, ведь до долгожданного возраста ещё семь месяцев веселья и безответственности. Мне хотелось бы побыть с ней наедине, но пока что мы поем большой компанией песню из детского мультика: слишком уж разные музыкальные вкусы, чтобы мы все знали что-то кроме этого. Иногда я бросала фразы по типу "правда ведь Ханна красивая?" нашим общим знакомым, намеренно и без видимой причины одновременно. Я продолжала видеть её пару раз в неделю и в голове уже навсегда запечатлелись мелкие привычки, и то, что длинна её челки была такая же, как и у меня, а больше всего - легкость в общении. К концу зимы казалось, что моя душа полностью принадлежит ей, но у меня есть только калейдоскоп впечатлений и пару прожжённых точек на капюшоне куртки от объятий с сигаретами в руках. А ещё - счастье в уголках глаз. Дни в третьей четверти тянутся безумно скучно и долго, поэтому мы предпочитали прогуливать парочку последних уроков и наслаждаться потеплением, рэпом и тупыми посиделками на каждой площадке нашего района. Даже новый парень Ханны не смог испортить мне те недели, щедро присыпанные адреналином, будто пудрой на яблочном пироге. Я часто говорила, что мне нравятся девушки, скрывать это казалось глупой мелочью, и даже если она и догадалась про мою влюбленность тогда, то у неё замечательно получилось это скрыть. Я предпочитала просто об этом не думать, как дети не думают о смерти, а политики о жизни бедных. Игнорировать мигающую красную вывеску с надписью "опасность" казалось мне самым верным решением. На уроках мы в шутку сочиняли стихи по телефону; маячащие не за горами экзамены не волновали ни меня, ни Ханну: оптимистический пофигизм был ещё одной нашей общей чертой, и мне это безумно нравилось. Почти так же безумно как её смех и улыбка. Была ли моя жизнь легкой и беззаботной? Ни капли. Возможно, только не совсем трезвой большую часть недели. Мне не нравилось постоянно думать о том, как я выгляжу при ней, не говорю ли я слишком много или слишком мало, не замечает ли кто-то, что когда мы все смеёмся над шутками, я смотрю только на Ханну. Это давило и не давало дышать, как будто бы я постоянно сидела у костра и ветер дул только в мою сторону, захватив с собой едкий дым. Уезжая на две недели в забытую Богом и людьми деревню у самой высокой горы нашего штата, я твердо решила отключить мобильную связь. Хотя бы небольшая иллюзия свободы была мне просто необходима. Помогло это не очень сильно и едкая мысль, имеющая только одно название - "Ханна, Ханна, Ханна...", не исчезала даже от шума быстрых горных рек, спускающихся по камням, будто огромная лестница в никуда. Вода настолько же заманчиво чистая, насколько же и отталкивающе холодная, но это то, что мне нужно, как доза. Перспектива лихорадочных ночей из-за ангины витала у меня перед прямо глазами, но в тот момент мне просто не хотелось возвращаться домой, в город. Я пропустила модульные работы по всем предметам, половину весны и момент, когда старшую сестру Ханны арестовали за убийство. Непредумышленное, конечно же. Предварительное слушание прошло всего за пару дней до моего окончательного выздоровления, и после этого никто не видел Ханну, и даже её самая близкая подруга не была исключением. Единственное голосовое сообщение, которое она прислала, было таким тихим из-за охрипшего от горя голоса, что я еле смогла понять, что же сказала девушка. Стараться не волноваться последующие пару недель было всё равно, что пытаться переплыть океан - я постоянно тряслась и не могла выполнять привычные, рутинные задачи, а два часа сна в день казались подарком свыше. Поэтому звонок в полночь между средой и четвергом меня не разбудил, и быстрое "спустись к перекрёстку" даже не дало возможности удивиться. — Стой, — голос Ханны. Я умудрилась пропустить поворот к качелям, стоявшим возле дома, хозяева которого уже многие годы живут в Европе, и хлипкая калитка, защищающая дом, открывалась для тех, кто знал про эту лазейку на чужую территорию. Она на удивление не скрипит - сон соседей сегодня не будет прерван. — Будешь? — спрашивает без приветствия, протягивая последнюю сигарету в пачке, — уже четверг. Помнит же и насмехается, при этом грустно или, скорее, обреченно улыбаясь. — Ты как вообще? Было бы странно не спросить этот вопрос, учитывая обстоятельства, хотя и не очень хотелось. Хотелось притвориться, что всё нормально, что сейчас не первый час ночи и что такие вот встречи - обычное дело для нас двоих. — Нормально. Пригласить, чтобы помолчать - это в духе Ханны, если честно. Да и в моём духе тоже, я же говорила: у нас много общего. Я бы могла сказать что-то первой, но я так устала думать, что говорить, а молчание - оптимальное решение почти всегда. Вот так всё легко должно быть в жизни, как и моё решение молчать. — Я переезжаю, — просто произносит вслух, выкладывает все карты на стол, игра всё равно ведь окончена. И сразу же продолжает говорить, не давая мне перебить, — В Канзас, родители решили. Не говори, пожалуйста, никому, если сможешь, я не хочу, чтобы ребята меня искали. Я не знаю, попрощалась ли она со мной или моё воображение просто выдумало сказанное Ханной "прощай". Я не знаю, добралась ли я домой той ночью. Я знаю, что табличка на обочине дороги показывает, что до Канзаса осталось двадцать километров, а благодарностью за моё пятилетнее молчание является бумажка с адресом в чехле моего телефона.