Бросая вызов Звёздам

Филлип Карлайл искренне пытался делать вид, что счастлив. Чем он хуже тех актёров, что разыгрывают придуманные им диалоги и чувства на сцене? Иногда он даже верил сам себе — пока на очередном приеме не ловил себя же с n-ным бокалом шампанского в руках. У Филлипа было всё: статус в обществе, деньги, любимое занятие, заменявшее работу… И не было ничего. Душу глодала непонятная тоска, и успокоить её не представлялось возможным. Отец считал, что его сыну пора взять себя в руки и, как положено приличному человеку, заключить брак с девушкой из хорошей семьи, воспитать детей, приложить руку не только к своим текстам, но и к семейному бизнесу. Филлип послушно кивал головой, пытался даже завязать какие-то отношения — которые обязательно заканчивались скандалом, разрывом и очередной пьесой. Мать каждый раз судорожно вздыхала, видя на лице своего ребёнка отпечаток спрятанных глубоко внутри переживаний, отводила взгляд, а когда Карлайл-старший выходил из комнаты, шёпотом просила: «будь счастлив». Филлип скомкано улыбался в ответ и так же тихо уверял — всё хорошо, он в абсолютном порядке. Репутация таяла вместе с количеством алкоголя в его бокалах. Кажется, что-то пошло не так, а Карлайл не был уверен, что именно. Там, на периферии всего, мелькал Барнум и его цирк, которые взволновали высшее общество похлеще пьянства Филлипа, но молодому мужчине было глубоко всё равно, о чём там шепчутся в углах пышно обставленных залов. Что ему до шоу уродцев, тут бы свою пьесу поставить так, чтобы чувствовать себя хоть сколько-нибудь удовлетворённым! И хотя залы взрывались аплодисментами, а критики громогласно объявляли его первым талантом Нью-Йорка — ощущения победы не было. Карлайл переживал каждый свой взлёт падением, и это убивало больше, чем что-либо. Тоска лечилась алкоголем на промозглом осеннем ветру, и то — подобно обезболивающему, виски из ставшей необходимой фляжки был мерой временной, заглушающей, но не исцеляющей. Приглашение Барнума угостить выпивкой было откровенно неожиданным, поймавшим врасплох. Что этому пройдохе надо от горе-театрала? Да, Филлип не самый желанный гость в высшем свете в последнее время, но он всё равно был птицей полётом на порядок выше. Заходя в бар и принимая от бармена рюмку текилы, Карлайл откровенно не понимал, что он делает и зачем. Это знакомство убьёт его окончательно! Почему-то эта мысль не вызывала достаточного желания уйти прочь. Жив ли он, чтобы его можно было убить? Наверное, Филлип должен был отказаться от этого приглашения. Наверное, Филлип должен был не пить вместе с Финеасом. Наверное, Филлип должен был хлопнуть дверью заведения сразу после того, как Барнум предложил стать партнёрами в его бизнесе. Наверное, это всё должен был сделать человек, которым Филлип пытался быть всю свою жизнь. Это всё промысел Звёзд, не иначе! Ведь Карлайл до этого момента действительно верил, что счастлив и доволен своей жизнью. Что скажет отец, мать, общество, чем он думает? Это же моветон, и если затея провалится — его никогда не примут назад, и что ему тогда… В тот момент, когда Филлип переступил порог закулисья цирка, все тревоги, связанные с подобным падением, остались снаружи. Здесь было тепло — не столько буквально, сколько в переносном, конечно же, смысле. Шутки и подколки от артистов, встречаемые Финеасом с улыбкой, лёгкость, с которой все воспринимали друг друга семьей, частью одного большого целого — циркачи даже двигались подобно синхронным деталям. Чтобы хоть раз с подобными чувствами общались артисты театра! Чтобы хоть раз Карлайл позволял им подобные вольности! Но это был не театр. Это была семья Барнума. И Филлип только что стал её частью — ещё не принятый до конца, ещё наполовину чужак, но ему уже улыбались, ему практически доверяли. Финеас вёл его дальше, запутывая в этих сетях добродушия и уюта всё больше и больше… А потом был полёт — или падение, Филлип так и не успел осознать. Единственное, что он видел — это глаза девушки; единственное, что он чувствовал — это то, как ему перехватило дыхание. «Будь счастлив» — просила его мать. Карлайл искал счастье в чернилах, придуманных словах и тяжелом бархате; оказалось, ему надо было просто поднять голову, потому что всё это время оно парило под куполом цирка, опровергая законы физики. Барнум заманил мужчину процентами и радостью, а тёмные глаза и тонкие руки приказали Филлипу остаться здесь навеки. Счастье звали Энн Уилер, у неё был внушительный старший брат с проницательным взглядом и… не подходящая для Карлайлов семейная история. Если это действительно были Звёзды, то у них очень дерьмовое чувство юмора. И хотя артисты Барнума уже привыкли плевать на мнение общества — о, проклятая машина! — Филлипу было сложно сделать тот, последний и самый важный, шаг. Ему хотелось взять Энн за руку, но вместо этого они оба оборачивались, разрывая контакт и встречая неодобрение: как тут решиться принять свои чувства окончательно? Карлайл не знал, что говорили близкие Уилер; его же родители настороженно безмолвствовали, а Финеас благодушно молчал, заставляя решать подобные дилеммы самостоятельно. Помощь пришла неожиданно и точно не оттуда, откуда ждал сам Филлип. Чарити, наверное, и сама не знала, что оказала мальчику неоценимую услугу. Карлайл давно, ещё когда о Барнуме только заговорили, слышал, что его супруга раньше принадлежала высшему обществу — мелькала даже девичья фамилия «Халлет», но стоит ли говорить, что Филлип всё это пропускал мимо ушей? Он не знал ни Халлетов, ни саму Чарити, был ещё ребёнком, когда Барнумы заключили свой союз, и, естественно, не помнил подобного скандала. Финеас пригласил своего компаньона на обед ещё в первую неделю их сотрудничества; несколько раз знакомство с семейством откладывалась, но попав, наконец, в пышно обставленный дом, Карлайлу так не хотелось его покидать. Дело, конечно, было не в роскоши и не в удобстве!.. Просто у Чарити такая добрая улыбка, у Кэролайн и Хелен — звонкий смех, а за столом весёлые игры, в которые втянули даже Филлипа (о, видела бы Энн, как он отстреливался горохом!). Даже от того, как Финеас ушёл рассказывать дочкам сказку на ночь, оставив гостя на попечение жены, веяло истинно-домашним уютом и теплом. Тем, чего никогда не было в доме Карлайлов. В каждом движении Чарити угадывалось воспитание: то, как она держала приборы, сидела в кресле с чаем и откидывала волосы за спину, выдавало многолетнюю работу гувернанток и воспитательниц. Филлип чувствовал знакомую, родную породу, когда смотрел на миссис Барнум — и терял это ощущение, когда она смотрела на Финеаса. Чарити отказалась от всего, чтобы приобрести намного большее. И не прогадала. Карлайл знал: поделись он своими переживаниями с миссис Барнум, она бы обязательно ему помогла и добрым словом, и советом, и поддержкой; в Чарити он бы нашёл то, что должна была дать ему его родная мать. Но этого уже не требовалось — Филлипу хватало наблюдать взгляды, ласковые, едва заметные прикосновения между супругами, их улыбки друг другу. Барнумы теперь олицетворяли для мужчины надежду, а Чарити была примером. Как-то неожиданно эти люди — и Хелен с Кэролайн в том числе — стали для него семьей больше, чем собственные родители, которые, кажется, махнули рукой на сына. Карлайл не учёл одного — на них с Энн всё ещё косились, а девушка не была столь же воодушевлена, как он. Филлип был готов перечеркнуть всё и написать заново, а Уилер отмахивалась: «это невозможно». Мужчина знал, он и сам виноват: его изначальная робость, оглядка на бывшее окружение подорвали и доверие девушки. А ведь они практически сделали первый шаг, артистка позволила мужчине вести её под руку, открыть ей мир театра, до тех пор закрытый для бывшей служанки! Родители, когда-то самые близкие люди, разрушили всё одним взглядом, одним словом. Энн закрылась от Карлайла окончательно, не веря в их собственный «happy end». Филлип не терял надежды: пока их сердца бьются, он будет бороться. Мать просила: «будь счастлив». Так пусть он выполнит хоть одно своё обещание ей. Огонь, сжиравший музей Барнума, чуть не забрал эту возможность. Чёрт бы побрал Финеаса с его безумными идеями, Линд с её заскоками и толпу, что устроила поджог! Карлайл не мог позволить Энн сгореть просто так — и даже крепкая рука товарища его не удержала от подобного безумства. Сквозь рёв огня мужчине показалось, что он слышит родной голос со стороны улицы; но, наверное, это была лишь иллюзия. До хрипоты и удушающего кашля крича самое дорогое имя, Филлип продирался сквозь огонь, который поглощал не только древесину, но и остатки надежд. Последней мыслью Карлайла перед тем, как он потерял сознание посреди разбушевавшейся стихии, было то, что Энн он так и не спас… Вместе с темнотой пришло отчаяние. Очнуться на больничной койке было неожиданностью само по себе, как и почувствовать боль во всём теле, и неприятный дым — или чад — в голове. Увидеть заплаканно-счастливую Уилер с синяками под глазами — тем более. Получить нежные, но крепкие и смелые поцелуи оказалось вишенкой на торте, право слово. Отвечая на ласку, улыбаясь и сжимая непослушными пальцами тонкие ладони, Филлип Карлайл думал, что ради такого готов ещё не раз кинуться в огонь; лишь бы каждый раз его встречала любимая девушка. Ради такого стоило кинуть вызов Звёздам.