Delicate

Вершинин, сколько с ним была знакома Аня, всегда вёл себя безрассудно: начиная с поездки в Чернобыль, заканчивая готовностью схлопотать пулю в лоб, уже будучи в Америке. И пусть он отделался всего сломанным носом и синяком под глазом, что сверкал так, что и в темноте был заметен, Сорокина не переставала укоризненно смотреть на него после того случая. «Он тебя ударил», — в своё оправдание лепетал Паша, как мальчишка жмурясь от оказания медицинской помощи. И все же девушка была ему благодарна, пусть и вместо добрых слов отчитывала его, как провинившегося ученика. А ему, казалось, это нравилось. Но пререкаться он не прекратил. Слишком для этого характер скверный. Но Аню это не особо волновало. По крайней мере сейчас, когда та сидела у него на коленях, мирно положив голову ему на плечо. Было слишком хорошо, чтобы снова спорить. Было слишком тепло от его тела. От Паши пахло пылью, кровью и хозяйственным мылом. И это по непонятной причине успокаивало, давало ощущение защищенности и чего-то родного. Но прими он душ и надень новую одежду, девушка бы не сильно разочаровалась. Он машинально водил по сплетенным рукам пальцами, иногда сжимая их, но если бы Сорокина видела его лицо, то поняла, что тот засыпает. Или уже действительно спит, положив голову на край дивана и прикрыв глаза. Ане всегда нравилось, когда та успевала заметить его спящим: наверное, именно в этот период времени он был более расслаблен, чем когда-либо ещё. — Я на боковую, — громко захлопнув книгу, оповестил всех Гоша и поспешил удалиться в темный коридор кухни, предварительно поцеловав рыжую в макушку. От неожиданности Паша вздрогнул и выпрямился, сонно оглядываясь. — Тебе бы тоже, — мягко улыбнувшись, произнесла Настя, а затем потянулась. — Нам бы всем, — демонстративно зевнув, вставил Горелов. Аня видела, как они целовались, и ей было совершенно непонятно, почему они до сих пор разыгрывают эту комедию. Получается у них плохо. Вершинин кивнул и по привычке потёр переносицу и тут же шикнул от боли. Самое то, лезть в открытую рану грязными пальцами. Но Сорокина воздержалась от колкого замечания. Все медленно стали расходиться по комнатам (кроме Горелова, что обустроиться на диване гостиной). Когда Романова свернула к Петрищеву, Аня закусила губу. Ей определённо все это не нравилось, пусть и понимала, что это не её дело. Её дело стояло чуть впереди. Оказавшись внутри спальни, и захлопнув дверь (что получилось громче, чем ожидала девушка), она в некой нерешительности замерла на входе. — Ты на кровати, — подавляя зевок, негромко произнес Вершинин и потянулся за второй подушкой, чтобы бросить её на пол, но был остановлен. Аня положила ладонь на его плечо и чуть сжала, заставляя повернуться к ней. — Не глупи. Сорокина приподнялась на носочки и легко поцеловала парня, невесомо касаясь его губ своими. — Ант… Сорокина, — с придыханием вымолвил парень, смотря на девушку сверху вниз. Она никогда долго не целовалась. По крайней мере, когда проявляла инициативу. Будто боялась. Чего — непонятно. А он каждый раз задыхался, когда та отстранялась. Но лишь ненадолго, чтобы снова найти её губы своими. Как и сейчас. Взяв в ладони её лицо, Паша наклонился, углубляя поцелуй — все также невесомо, в каком-то смысле невыносимо. Кончиком языка щекотливо проводил по её, а потом снова возвращался к губам, целуя каждую по очерёдности. Сорокина неумело отвечала, лишь ближе прижимаясь к парню и комкая его свитер. Дрожала и улыбалась. Как ребёнок. И только когда лёгкие начали гореть, Вершинин неуклюже уткнулся носом в её щеку. Тяжело дышали оба. И воздуха все также не хватало. Как и сил, чтобы отстраниться. — Паш, — совсем тихо, одними губами, но Вершинин слышит, и все понимает. Без возможности вымолвить и слова, блондин сжимает Анину руку и легко проводит по её волосам. Внутри все бушует. Он так чертовски скучал. Ему так чертовски не хватало её, её тела. И даже сейчас, измученная и осажденная Сорокина (и все же Антонова ей шла больше, каждый раз усмехался Вершинин, забывая и осекаясь) выглядела как раньше. Привычной. Желанной. Родной. И сам понимает, что надо бы остановиться, но продолжает. Стоит, позволяя девушке прижаться так близко, чтобы чувствовать его ускоренное сердцебиение. Да и сам не пускает. Тяжело. Аня сейчас так нужна. Вершинин опускает взгляд, встречаясь глазами с её. Ему не нужно произносить вопрос вслух. Сорокина кивает, и в следующую секунду позволяет вдруг стать поваленной на кровать. Пружины впиваются в спину, но сейчас её, — их обоих, — интересуют только горячие, до сумасшествия медленные и нежные прикосновения. — Уверена? — хрипит, подушечками пальцев касаясь щеки. — Вполне, — и снова целует. Тонкими дрожащими пальцами девушка тянется к собственной рубашке, неряшливо заправленной в длинную юбку. Аня не была в восторге от собственной одежды, но это лучше, чем ходить заляпанной кровью. Лучше, чем ходить без какой-либо одежды. Аня чуть дрогнула от неприятных воспоминаний. Вершинин перехватил её руку, когда та уже расстёгивала третью пуговицу, оголяя вырез. — Медленнее, — Паша шепчет, опаляя тонкую кожу горячим дыханием, и тут же целует за ушком, заставляя дрожать. И Сорокина снова успокаивается, снова оказывается мыслями в настоящем. Парень едва касаясь проводит по щеке подушечками пальцев, и она сразу вспыхивает. Аня всегда краснела, когда он к ней прикасался. И ему это нравилось: чувствовать, насколько она нуждается в нем. И сейчас, как никогда раньше. Паша подмечает, как быстро улетучилась её уверенность. Девушка жмётся, прикрывает глаза и старается отстраниться. Но она не останавливает. И он сам не собирается останавливаться. — Боишься? — Немного. Парень усмехается — ведь она не так давно сбегала по ночам, блуждая в одиночку по городу-призраку, перемещалась во времени и делала ещё много вещей, коими Вершинин откровенно восхищался. Паша снова целует. Легко гладит по волосам и слегка их сжимает. А она все та же. Такая же, и тогда, в Припяти. И он так чертовски этому рад. — Какой я была? Вершинин не сразу улавливает суть вопроса. Хмурит брови и чуть отстраняется, когда все-таки понимает. Но тут же улыбается и возвращается в прежнее положение, нависая над девушкой, проводя по волосам и спускаясь к шее. — Такой же. — Короткий поцелуй в губы. — Умной, — также коротко, но в острый подбородок, — красивой, — от касания губ к шее перехватывает дыхание, — моей, — и снова возвращается к губам, но уже целует не так быстро. — Вот только по английски не так шпарила, — парень смеётся до тех пор пока Аня слегка не щипает его за щеку. Тут же успокаивается и смотрит прямо в глаза. Девушка никогда не выдерживала зрительного контакта. Даже сейчас. И это делало ее ещё более привычной в его глазах. Она сразу тянется к воротнику рваного свитера и тянет вверх. И Паша позволяет, не переставая внимательно изучать ее лицо. Тёплая ладошка медленно ведёт от острых скул к шее, ласково проходится пальчиками по ключице и мигом устремляется ниже. Но Вершинин быстро, с кротким вздохом, будто из легких вмиг вышибли весь воздух, перехватывает ладонь, как только та доходит до края джинс. — Закончить, не успев начать — не лучшая идея, — тяжело дыша, произносит Паша, и вновь припадает к губам девушки. Она улыбается и сильно сжимает его руку. И ему это так нравится. Она всегда держала его. Будь ей страшно, весело или, как сейчас, будучи слишком близко к нему. Аня хваталась за пашину ладонь непроизвольно. Но так всегда нужно. Платье, что, по мнению, кажется, всех, совершенно не шло Сорокиной, быстро оказывается где-то позади. — Ты даже не представляешь, насколько красива. Он произносит эти с придыханием, продолжая исследовать ее тело. Несильно сжимает груди сквозь комбинацию, мнёт ягодицы, и так чертовски рад, когда девушка тихо постанывает, выгибаясь навстречу… — Нет, не боюсь, — тихо, но Паше достаточно. Вершинин отстраняется и тянется к тумбочке, что стоит сбоку от него и на ощупь открывает один из ящиков. Шарится по дну шкафа, пока не находит нужную вещь, плотно запечатанную в шелестящую упаковку. Врач, что так скорбел по своей жене и дочери, однако, был готов к форт-мажорам. Но собственно, сейчас это только на руку. В это же время Аня успевает стянуть с себя неудобный, жёсткий бюстгальтер и хлопковые трусики, и забраться под одеяло, ожидая, пока парень вернётся к более увлекательной части. Кратко взглянув на уже обнаженную девушку, Вершинин быстро и рвано расправляется с собственными джинсами и боксёрами, надевает презерватив и забирается под тоже одеяло, теснее прижимаясь к девушке. Оба учащенно дышат и нерешительно касаются друг друга, невесомо проводя по оголенным телам. — Ты даже не представляешь, насколько ты красивая, — нежно и влажно целует, руками перехватывая за ягодицы, чтобы девушка оказалась к нему боком. Сколько Паша об этом мечтал. Наверно, с самой первой встречи, когда хотелось сорвать с худых ног эти чертовски короткие шорты и трахнуть прямо там, в чертовом сыром подвале. Слышать её стоны, чувствовать жар её тела и губами исследовать кожу. Добиться от неё того, чтобы она выгибалась под ним, еле сдерживаясь, чтобы не закричать во всю глотку, чтобы просила большего, чтобы была так ахринительно близко и во время оргазма кричала его имя. И именно сейчас все исполнится. И для Вершинина это, наверное, единственный раз, когда он не собирается «поматросить и бросить». И как бы тяжело это не было осознавать, он был слишком влюблён. В глаза Антоновой, в её настоящую фамилию, по-детски озорную улыбку и её саму в целом. Паша видит в ней не только красивое тело. Он видит её настоящую. Её душу. И он влюблён настолько, что прыгает ради неё по разным временам, перелетает океан и даже ждёт, пока она сама станет ко всему готова. Аня вздрагивает, ноготками впиваясь в его грудь. Быстро и нежно целует в шею, ключицы, а затем медленно скользит языком обратно к губам. Вершинин тихо стонет; внизу живота уже скрутило до такой степени, что стало больно. Уже не в силах терпеть, делает немного резкий толчок вперёд, отчего эрегированный член упирается в половые губы. Ещё немного подается вперёд и плавно входит, отчего оба протяжно, но тихо стонут, находят глаза друг друга и смотрят, не отрываясь. На этот раз Аня не отвернётся. На этот раз Паша заглянет ей в душу. Вершинин медленно заполняет её, хотя уже готов повалить девушку на спину и вдалбливаться в податливое, горячее и чертовски узкое тело, что вызывает у него настоящие чувства. Сорокина издаёт полувсхлипывающее полу гортанные звуки и пальцами зарывается в короткую щётку волос, немного потягивая на себя; Паша шипит и также медленно начинает из неё выходить. — Больно? — Пала нежно целует, играясь с языком. — Не сильно, — девушка кривит губы. — Извини, — совсем шепотом. Не только за боль, причиняемую сейчас, ненароком. За смерть на той чертовой крыше. За всю эту путаницу. За то, что другой человек. Зажмурившись, Аня поддаётся навстречу, чуть шикает от боли, но жмётся ближе. Двое дышат одним воздухом. И в легких запах друг друга, что заставляет задыхаться. Целуя за ушком, Паша, не двигаясь внутри девушки, медленно проводит ладонью от её лица, поглаживая пальцами скулы, очерчиваясь каждую выпирающую кость, спускается ниже. Когда доходит до пупка, живот девушки судорожно сжимается, выбивая весь воздух. Она старается не всхлипывать, но не сдерживается, когда вершининские пальцы дотрагиваются до гладкого лобка, а потом скользят ниже, легко ложась на пульсирующий клитор. Аня обхватывает шею парня руками и прижимается своим лбом своим. Расслабляется в его объятиях, когда Паша двумя пальцами начинает водить по кругу, и чуть постанывает. Так лучше. Так правда лучше. Парень выходит, а потом резко снова входит, растягивая, но не прекращая движения пальцами. Свободной рукой затыкает рот девушки, что уже слегка дрожит и увеличивает громкость. — Тише, тише, — на самое ухо, а потом снова резко поддаётся вперёд. Так нравится обоим. Сорокина, не рассчитав силу, до крови впивается в кожу Вершинина, и со странной увлеченностью смотрит на то, как из-под её ногтей образуются мелкие красные точечки и моментально скатываются вниз. Но вдруг девушка отстраняется и, подгибая под себя ноги, садится на кровать. — Ты чего? — приподнимаясь на локтях, Вершинин за руку тянет Аню на себя. Парень еле дышит. — Помоги, — тихо, с одышкой. Но Паша понимает. Придерживая за талию, помогает усесться к себе на колени. Целует, отвлекая, а потом прижимается к девушке всем телом. Как будто хочет объятиями поместить ту в самое сердце. Аня сильно закусывает губу и жмурится, опускаясь на член. А Паша так сбивчиво дышит, что боль сразу отступает. Парень медленно помогает Сорокиной подниматься, а потом сразу опускаться. Так чертовски горячо сейчас. Так сильно необходимо. Паша неотрывно смотрит, как аккуратная грудь колышется в такт движениям, а потом мягко сжимает её в ладони. Аня немного немного откидывает голову назад и тихо стонет, за ней и Паша. — Паш, — целует в губы, нежно, растянуто, долго. — И я тебя, Ань, — сжимая пальцы на затылке и талии, отвечает Вершинин. И в тот же миг откидывается на подушку, ладонью прикрывая рот, чтобы не быть слишком громким. Все тело пронимает дрожь. А потом оба смеются, обнимаясь, пока не заснут. Так спокойнее. Ведь вместе — лучше.