^ ^ ^ ^ ^
«Ш-ш-ш, не двигайся», — шепчет Прометей, седлая его бедра и пытаясь подавить его сопротивление; в другое время Оливер бы давно скинул его с себя, но не после одного-двух-трех-четырех ударов ножом — он истекал кровью, и вместе с кровью утекали все его силы. Удары, нанесенные с удивительно хирургической точностью; удары, которые не должны были его убить — нет, но ослабить — да; удары, от которых ныло все его тело, а из-за крови кевлар прилип к коже. «Ш-ш-ш», — повторяет Прометей, будто баюкает маленького ребенка — ш-ш-ш, дядя Фредди не существует в реальности, ты можешь спать спокойно, дитя, он тебя не тронет. Ш-ш-ш, я не причиню тебе больше боли, чем уже причинил. Ш-ш-ш, не сопротивляйся, я не хочу порезать твои руки; я и так ударил тебя ножом уже четыре раза. Оливер тяжело дышит; Прометей снимает капюшон и сбрасывает маску; в темноте его глаза горят лихорадочным огнем. Он наклоняется ближе к Оливеру и улыбается, будто хочет рассказать ему секрет, и пряди волос падают на его лоб, покрытый капельками пота. «Спокойным ты нравишься мне больше», — говорит он. Оливер тяжело дышит; Чейз сдвигает его маску на лоб; руки в перчатках касаются лица Оливера. От боли ощущение такое, будто все его тело горит в огне; он собирается с утекающими силами, как будто может мысленно заставить раны на теле моментально зажить. «Оливер, — повторяет Чейз, как будто само это имя что-то меняет в нем самом; словно наркотический эффект. — Оливер. Оливер. Оливер.» Он выпрямляется и зажимает тонкий, металлический нож в зубах; когда он поднимает голову, не сводя с Оливера взгляд, на лезвие падает блик света. Его руки касаются груди мужчины, ощупывая; раньше, чем он успевает что-либо предпринять, Оливер собирает все свои утекающие силы в правой руке, сжимает ее в кулак и бьет его по лицу. Металлический звон — нож падает на пол. Медленный жест — Чейз прижимает пальцы ко рту. Лихорадочный взгляд — его глаза сияют, когда он поворачивает голову к Оливеру. Сумасшедший смех — он отнимает руки ото рта. Уголки его губ порезаны; он широко улыбается, глядя на Оливера со странным восхищением, и кровь, кажущаяся почти черной в полутьме, стекает по его подбородку. Он вытирает ее размашистым, резким жестом; красный след тянется через всю его бледную щеку. «Я люблю острое», — смеется он, будто это очень хорошая шутка. Оливер не двигается — то ли утекли последние силы, то ли его кровь только что застыла в жилах — и не сводит взгляд с Чейза, который вытирает кровь пальцами и так заразительно и громко смеется. «Ш-ш-ш», — говорит Чейз, смеясь, и наклоняется к нему резко, будто черт в табакерке; словно он на пружинке и она только что опустилась к Оливеру. Ш-ш-ш, я собираюсь поцеловать тебя; я собираюсь напоить тебя своей кровью; я собираюсь иссушить тебя, раздавить, распять, поджечь и выкурить твой пепел. Ш-ш-ш, не бойся, я не уничтожаю то, что мне нравится; я превращаю это в искусство — в артхаусную грязь из смешения темных красок. Он целует Оливера в губы; у поцелуя солено-металлический привкус его крови — она размазывается по щекам Оливера, когда Чейз поворачивает голову, и даже сейчас его трясет от смеха, будто от хорошей шутки.^ ^ ^ ^ ^
Оливер выпивает залпом стакан воды и наливает еще; он чувствует себя так, словно она тут же вытекает сквозь перевязанные ножевые ранения в его теле, будто он рваная тряпичная кукла; ему нужно уединиться и проверить повязки, чтобы кровь не выступила сквозь бинты и не испачкала его дорогой костюм — иначе будет очень много вопросов; но он не может сдвинуться с места. Он пьет, пьет, пьет; он не может напиться. «Вы в порядке, мистер мэр? — любезно мурлыкает голос за его спиной. — Вы выглядите бледным.» Он не оборачивается. «Вот, — говорит голос. — Выпейте еще воды.» Оливер, не глядя, берет протянутый ему из-за плеча стакан; из него торчит тонкий, металлический нож; почти черная кровь, стекающая по лезвию, смешивается с водой и делает ее темнее, темнее, темнее... Оливер разжимает пальцы; стакан летит на пол и разлетается на осколки. Металлический звон — тонкий нож отскакивает в сторону. Сумасшедший смех — за его спиной, будто от хорошей шутки.^ ^ ^ ^ ^
Чейз крадется к нему по крыше в лунном свете, будто кошка, не сводя с него взгляд; спокойная, тихая ночь, и Оливер отступает. Раз — он оказывается на спине. Два — Чейз нависает над ним, упершись руками в его грудь. Три — Оливер тяжело выдыхает от боли во всем теле. Четыре — черты лица Чейза стираются от этого выдоха, будто они не более, чем рисунок из разноцветной пыли; они сдуваются и остается лицо-череп с дырами-глазами. Волосы, уши, кожа, начиная от шеи, — все на месте, кроме лица. Пять — нижняя челюсть со скрипом приоткрывается, будто в улыбке. «Ш-ш-ш, — говорит он. — Спокойным ты нравишься мне больше.» Шесть — кровь капает с его подбородка на лицо Оливера. Семь — он смеется, и его зубы оглушительно клацают в тишине. Восемь — он надавливает на грудную клетку Оливера, и его руки проходят сквозь кевлар, кожу и кости; Оливер чувствует холодные пальцы, касающиеся его сердца и легких, и не может вдохнуть. Девять — он наклоняется, как будто хочет поцеловать Оливера. Десять — Оливер зажмуривается и тут же распахивает глаза. Солнце светит ему в спину через окно в его кабинете; когда Оливер выпрямляется в кресле, блики солнечного света перемещаются по лезвию тонкого, металлического ножа, лежащего на его столе. Лезвие чистое. Крови нет.^ ^ ^ ^ ^
Оливер влетает в лифт следом за Чейзом, когда двери уже начинают закрываться. Чейз нажимает на кнопку, чтобы остановить их, но Оливер вбегает в кабину боком и бьет кулаком по всем кнопкам одновременно. Лифт с коротким гудением начинает движение; он дергается сначала вверх, потом вниз, а потом застывает на несколько секунд, прежде чем двинуться на первый этаж и снова остановиться где-то между этажами. Лифт теперь сходит с ума так же, как он сам. Чейз приподнимает брови и переводит на него взгляд, по-прежнему ничего не говоря. Оливер смотрит в его глаза — в его человеческие голубые глаза, на его человеческом лице, с человеческим выражением недоумения и настороженности; Оливер оттягивает узел галстука, подходит к нему, будто ноги его не держат, и обхватывает его человеческое лицо, ощущая мягкую кожу под своими пальцами; и целует его человеческий рот. В рукаве Оливер держит тонкий, металлический нож; он перемещает руку, сжимая лацканы пиджака Чейза, и клянется себе, что если тот сейчас рассмеется, то он всадит этот нож ему прямо в грудную клетку, в лифте, средь бела дня в Сити Холле; он ударит его один-два-три-четыре раза и останется посмотреть, как Чейз опускается по стене лифта на пол; и когда двери распахнутся, кто-то закричит, кто-то потребует вызвать скорую и полицию; кто-то будет неотрывно следить за Оливером, сжимающим нож в онемевшей руке, ожидая, что он убьет кого-то еще. И потом о нем скажут: он сошел с ума. Чейз не смеется; когда Оливер отстраняется, Чейз выдыхает. «Я, конечно, не против, — говорит он, — но тут нас могут увидеть.» Оливер отворачивается и упирается рукой в стену лифта; раздается сигнал — и двери распахиваются на первом этаже. Оливер проводит ладонью по своему лицу; люди отшатываются, уступая ему дорогу, словно он болен чумой.^ ^ ^ ^ ^
«Оливер». Ручка замирает в руках Оливера; он прислушивается, но не слышит за своей спиной ничего — ни единого звука; ни шороха, ни шума машин, ни даже человеческого голоса, словно его кабинет накрыли звуконепроницаемым колпаком. От этой тишины у него мурашки по коже бегут. Как будто весь город мертв. «Оливер». Он вздрагивает, словно это не шепот, а оглушительный крик, но не может заставить себя обернуться; когда он выпрямляется в своем кресле, оно скрипит, и этот скрип заставляет его замереть, ощущая, как собственное сердце колотится где-то в глотке. И он даже не может его проглотить. «Оливер, Оливер, Оливер.» Оливер бросает взгляд на нож, который лежит на краю его стола, а потом тянется за ним и осторожно берет. Он тонкий, холодный и гладкий; Оливер держит его дрожащими пальцами несколько секунд, а затем разворачивает так, чтобы видеть в нем отражение открытого окна за своей спиной. Но за окном никого нет. Две капли крови падают на документы; красное на белом — будто броская подпись. Оливер медленно поворачивает нож; в отражении лезвия он видит свой подбородок; две струйки крови стекают из уголков его губ. Он почему-то пытается улыбнуться, но рот не слушается. А потом вдруг за его плечом возникает чья-то рука в черной перчатке; она ползет по его груди, будто кожаный паук, ложится под горло и обхватывает его, сжимая; голос звучит прямо над его головой. «Оставайся спокойным.» Оливер затаивает дыхание. Голос опускается к его уху. «Таким ты нравишься мне больше.» Оливер с размаху втыкает нож в эту руку, но никакой руки нет; нож прорезает его собственную кожу, но, к счастью для него самого, не задевает артерию. Кровь течет на его рубашку; боль отрезвляет его. Когда он встает с кресла, чтобы выйти в туалет и умыться, ему кажется, будто он слышит смех за окном. Но окно закрыто. Должно быть, ему показалось.^ ^ ^ ^ ^
Чейз улыбается ему одним уголком губ, зажав сюрикен во рту; у Оливера такое сильное чувство дежавю, что он даже не может пошевелиться, распятый на спине, и черный призрак, сливающийся с ночью, сидит на нем, прижимая его руки к полу. «Спокойствие, — говорит Чейз, выплевывая сюрикен; раздается металлический звон от падения, и у Оливера голова идет кругом. — Я люблю, когда ты такой покорный.» Что-то не так. Все было не так. Оливер замахивается, чтобы ударить его, но Чейз уворачивается и усмехается, будто предвидел это, а потом вдруг улыбка сходит с его лица так же быстро, как появляется; на бледном лице проступает выражение тревоги; лихорадочно блестящие глаза кажутся черными. «Ох, — говорит он, неотрывно глядя на Оливера. — Это должно быть больно.» Пальцы в кожаной перчатке тянутся к его лицу; Оливер сжимает зубы и пытается отвернуться, но Чейз удерживает его голову и забирает у него изо рта нож, который Оливер зажал в зубах — и даже не почувствовал. Кровь от порезанных уголков губ течет в его рот; он захлебывается и пытается выплюнуть ее; Чейз улыбается, зачарованно наблюдая за ним. «Боль тебе к лицу, — говорит он. — И красное. Красный цвет. Нет, не цвет. Кровь. Кровь тебе к лицу. Кровь, боль и слабость. Тебе не идет думать, будто ты можешь меня победить. Но спокойствие и покорность — вот то, что я люблю в тебе.» Кровь течет из его рта; ее целый океан. Чейз обхватывает его лицо ладонями, а потом выпрямляется и восторженно смотрит на свои руки; на перчатки, обагренные кровью. А она все течет, течет, течет... Бесконечно.^ ^ ^ ^ ^
«Здесь нужна твоя подпись, — говорит Чейз, раскладывая бумаги перед ним. — Это прочти и скажи, что думаешь. Вот тут нужно согласовать список имен. А вот тут, — он поднимает голову Оливера за подбородок и проводит большим пальцем по его губам, — нужен горячий поцелуй и пара рюмок водки.» Оливер исподлобья смотрит на него — спокойно и покорно, не вырываясь. Чейз усмехается, заметив его взгляд, и отнимает руку. «Пошутил, — говорит он. — Проверял, способен ли ты вообще смеяться.» Оливер опускает взгляд на документы, лежащие перед ним. Кап — капля крови падает на белоснежную бумагу. Оливер судорожно закрывает рот рукой, но рука сухая и ладонь чистая, без каких-либо следов. Он вскидывает взгляд на Чейза, ожидая что угодно, но Чейз поворачивает к нему свое человеческое лицо, на котором проступает вполне человеческое удивление. «Ох, — говорит он. — Подожди, не двигайся, у тебя кровь.» Он обходит стол и запрокидывает голову Оливера назад, а потом достает из нагрудного кармана платок и прикладывает к его носу. «Должно быть, давление, — говорит он. — Такое бывает.» И Оливер смеется. Сначала тихо и словно бы нехотя, а потом смех нарастает, будто он понял какую-то очень хорошую шутку. Он смеется, смеется, смеется; он смеется до слез. Чейз серьезно и настороженно смотрит на него; он моргает — и вместо его глаз на его лице снова зияют две черные дыры. Он моргает снова — и его веки осыпаются. И это кажется Оливеру таким смешным, что он не может остановиться.^ ^ ^ ^ ^
«Оливер», — шепчет Чейз и зажимает тонкий нож зубами, а потом наклоняется и передает его Оливеру; их губы соприкасаются на одно короткое мгновение; контраст теплой кожи и холодного металла. Самый странный поцелуй, что у него был. Чейз смеется, будто читает его мысли; Оливер сжимает нож зубами. Рука в перчатке треплет его по щеке, словно ребенка. Ш-ш-ш, дитя, я тебя не обижу; я не кошмар из твоего сновидения; я реальность, которая бьет тебя ножом. Бьет исступленно. Бьет неистово. Бьет снова, и снова, и снова. Бьет до тех пор, пока океан крови не зальет все вокруг. Тебе так к лицу красный цвет. Оливер ощупывает лезвие ножа кончиком языка; оно соленое от крови и холодное. Чейз наблюдает за ним с ухмылкой на тонких губах; когда он прищуривается, его глаза, кажущиеся черными, сияют, и руки в черных кожаных перчатках ложатся на грудь Оливера и надавливают на нее, будто пытаются пройти сквозь кожу. «Таким ты мне нравишься», — говорит Чейз. Спокойным?, хочет спросить Оливер. Покорным?, хочет спросить Оливер. Окровавленным?, хочет спросить Оливер. Слабым?, хочет спросить Оливер. «Мертвым?», — спрашивает Оливер; нож мешает ему говорить, и слово звучит неразборчиво. Чейз ухмыляется; у него на губах кровь. «Ты очень даже живой. Пока что.» Он сливается с темнотой; он исчезает, будто растворившись в ней. Оливер лежит на спине и слушает, как кровь стекает по лезвию и капает на пол прямо под его ухом. Капает размеренно, медленно; он не задается вопросом чья она. «Сохраняй спокойствие», — напоминает он себе; его мысленный голос звучит как голос Чейза — как шипение, белый шум, смех и крик одновременно. Просто оставайся спокойным.