Счет за худшую половину

— Инспектор, объясните еще раз суду, каков был порядок ваших действий, — голос судьи звучал устало и отстраненно. И так все было очевидно: дело — формальность, никаких двойных трактовок, все чисто и ясно, к тому же третье лицо — брат погибшей, наркоман со стажем, которого буквально вчера выписали из клиники.  — Да, ваша честь, — Лестрейд почтительно склонил голову, начиная в очередной (сотый, сто пятидесятый?) раз пересказывать то, что все знали уже наизусть. — Сэр. В день происшествия я задержался на работе, приехал домой около 23.00. Запер дверь. Пошел в ванную, включил горячую воду, затем вышел в кухню, сделал себе чай с бутербродом, отнес в ванную на подносе и оставил на коврике. Разделся и встал под душ. Я не сразу понял, что кто-то вошел в квартиру — шумела вода. Вытерся полотенцем, накинул халат, вышел из душа — и увидел женщину. Это была погибшая Эвр Холмс. Она в приказном тоне велела мне опуститься на колени, угрожая оружием. — Вашим? — Нет, сэр. В тот день я сдал свое личное оружие для технической проверки, я был безоружен.  — И что было дальше? — Женщина, как я уже сказал, велела мне стать на колени, после чего объявила, что я должен умереть, так как довел ее младшего брата, Шерлока Холмса, до самоубийства.  — Уточните. Насколько мне известно, Шерлок Холмс жив и находится в холле здания суда. — Да, ваша честь. Но погибшая имела несколько установленных и подтвержденных экспертизой психиатрических диагнозов и долгое время находилась в клинике закрытого типа. Не берусь судить о том, что ей привиделось. — Так… И что было дальше? — Дальше она выстрелила. Руки у нее дрожали, и движения были несколько замедленными. Я успел схватить поднос, уронив при этом чашку и тарелку с сэндвичем. Металлический тяжелый поднос защитил меня от пули. Пуля срикошетила и попала в зеркальный шкафчик, который находился за спиной погибшей. От отдачи она пошатнулась и напоролась шеей на два острых осколка, повредив артерию. При этом она инстинктивно схватилась рукой за торчащий осколок, в итоге вогнав его глубже и повредив трахею. Я вызвал незамедлительно скорую и попытался остановить кровь, применив известные мне способы оказания первой помощи для спасения ее жизни. Так, погибшая стала захлебываться кровью, я был вынужден попытаться ее приподнять, чтобы не допустить попадание крови в дыхательные пути. Однако осколки не трогал, опасаясь усилить кровотечение. По прибытии скорой была диагностирована смерть Эвр Холмс. — У обвинения есть вопросы? — судья вопросительно повернулся к обвинителю, упорно игнорируя странную возню и шум за дверью. — Да, ваша честь. Инспектор, вам знакомо это оружие? — словно нехотя, прокурор Маршалл Моир поднял над головой новенькую «пятисемерку» *FN. — Впервые его вижу, сэр.  — У вас есть оружие, инспектор? — Да, у меня есть оружие и право на хранение оружия. Раз в год я сдаю его на проверку технического состояния.  — Какое у вас оружие? — FNР-45, сэр.  — Вы имеете опыт стрельбы из ранее показанного оружия? — Нет, сэр. Я стрелял исключительно в тире и на сдаче нормативов, за исключением случаев, когда разрешение на ношение оружия согласно нормативному акту о введении чрезвычайных мер получал весь личный состав.  — Вы получали табельное оружие? — Да, сэр. — Какое? — Семнадцатый глок, сэр. Обвинитель кивнул, делая пометки. — Скажите, как вышло, что погибшая оступилась от отдачи, но упала на осколки не спиной, а боком? — Сэр, я не успел толком вытереться, натекло много воды. Пол в ванной скользкий, когда мокрый, потому я всегда использую коврик. Она поскользнулась, видимо… Я не могу сказать точно, все случилось так быстро.  — Испытывали ли вы неприязненные чувства по отношению к убитой? — Да, сэр. — Уточните. — Сложно испытывать другие чувства к человеку, который навел на тебя пистолет, тем более — зная, что человек душевнобольной. Странно было бы ожидать от меня другого. Судья вновь кивнул. — У обвинения есть еще вопросы? — Нет, сэр. — Лестрейд, вы отказались от адвоката. Реализовали право на самостоятельную подготовку защиты. По какой причине? — Сэр, я уверен, что могу изложить достаточно точно все, что случилось, и не вижу необходимости привлекать к делу государственного или частного защитника.  — У вас есть вопросы к обвинению? — Нет, сэр. — Обвинение, ваше завершающее слово. — Да… — Прокурор встал, потирая затылок и несколько смущенно глядя на бумаги. — Сэр, это дело было возбуждено в порядке прецедента, имевшего место в деле № СМ14298 2005 года и деле № СМ11216 2013 года, ссылка на сборник судебных решений имеется в обвинении. В обоих случаях имел место общий субъект и уголовно наказуемый вред, причиненный жизни и здоровью человека. Однако при более детальном изучении стало очевидно, что обстоятельства этого дела и упомянутых прецедентов разнятся в части субьективной стороны и объективной стороны. В данной ситуации нет даже факта самообороны. Подсудимый… просто стоял, но, учитывая, что со стороны погибшей имело место покушение, его бездействие не может расцениваться как преступное. Экспертиза подтвердила наличие у погибшей гематомы на внешней части ступни, воспроизведение в порядке следственного эксперимента со слов подозреваемого подтвердило наибольшую вероятность озвученного во время допроса хода событий, а именно что погибшая отшатнулась в момент отдачи, поскользнулась и наступила на упавшие осколки. Следов внешнего воздействия на погибшей обнаружено не было. И… Наверное, у меня на этом все. — У сторон еще есть свидетели? — Нет, сэр, — пожал плечами лысеющий прокурор, мельком глянув на часы, в седьмой раз с начала заседания. — К сожалению, Шерлока Холмса не позволяет допросить как свидетеля его состояние. — Че-е-е-ерт! Ты все зна-а-а-ал! — раздался голос откуда-то сзади, и вперед, шатаясь, вывалился худой человек с черными кругами под глазами, спутанными волосами и тонкими, искусанными в кровь губами. — Да он же вре-е-ет все! Опомните-е-е-е-есь! Он вре-е-е-е-ет! Она вошла к нему безору-у-у-у-ужная! — Зарыдав, человек упал на колени, упираясь руками в пол. — Она пришла показать, что виновен был не я, а она-а-а-а-а! Греееег, что ты наделал? Она меня выгораживала, понимаешь ты, меня-а-а-а-а! — судорожный прерывистый голос, перемежающийся стонами и всхлипами, сорвался. — Она пришла… Она показала тебе, да? Показала видео? И ты увидел, как я выстрелил… Ты видел, как я стреляю в лицо Майкрофта Холмса… В лицо… Он просил: только не в лицо, а я… Мне было страшно, и рука дернулась. Я видел, как текла кровь, как рассыпались, словно гильзы, выбитые зубы… Это все я, понимаешь, я! — Охрана уже подхватила его за руки и, подняв, пыталась вытащить из зала. — И ты все подстроил! Это ты ее заманил, я прав? Ты задержался — впервые за две недели, ты сдал оружие… Но дома у тебя было другое оружие, она знала? Или не-е-ет, не знала! Она увидела его, пистолет, который лежал на полу в ванной, ты теперь всегда носишь с собой оружие, да? Она увидела… И ты позволил ей, понимая, в каком она состоянии, схватить и выстрелить, да, Грег? А там не было патронов! — Шерлок Холмс безумно захохотал. — И в свое зеркало ты выстрелил накануне, ты все подготовил, верно? Ты ждал ее, чтобы убить! Дверь закрылась, и Лестрейд, пожав плечами, одернул пиджак, повернувшись лицом к судье. — Суд признает вас невиновным. По факту, субъектом преступления является сама погибшая, которая совершила покушение на убийство Грегори Лестрейда и не довела намерение до конца по не зависящим от нее обстоятельствам. Фактически совершила самоубийство по неосторожности. Дело закрыто, прошу всех встать. Через полчаса в холле судья и прокурор мирно беседовали с инспектором. — Лестрейд, ну вы же понимаете, это абсурдное дело, и никто и никогда бы не выдвинул обвинение, все закончилось бы на стадии досудебного расследования, но семья Холмс… Слишком влиятельна и… — Все в порядке, сэр, — Лестрейд легко улыбнулся, пожимая протянутые руки. — Я все прекрасно понимаю. Бывает. Я рад, что могу снова приступить к работе. — О да, комиссар мне все телефоны оборвал, — рассмеялся прокурор. — Господа, а теперь позвольте откланяться. Меня ждет настоящий убийца. Лестрейд вышел на улицу и закурил. — Грегори… — голос справа заставил инспектора вновь улыбнуться.  — Джон? Шерлок… сорвался, думаю, ему оказывают помощь. — Я знаю. Я… хотел поговорить с вами. — Может, в другой раз, я сейчас безумно вымотан и… — Пожалуйста… — Уотсон положил руку на рукав плаща Лестрейда, и тот, вздохнув, кивнул.  — Хорошо, пойдемте в кафе. Хоть перекушу. В кафе действительно лучше, чем на улице. Теплый запах кофе и выпечки, тихая музыка, и почти нет людей. Лестрейд заказал два кофе, сэндвич и неизменную сдобу, Джон ограничился минералкой. — На диете? — поднял бровь Лестрейд. — Зря. Вам сейчас нужны силы. — Лестрейд, я… Я хотел вас попросить. Дайте Шерлоку дело. Грегори неспешно отпил кофе, откусил кусочек пончика и спокойно посмотрел Уотсону в глаза. — Нет. — Нет? Но вы же видите, что он умирает? За полгода — ни одного дела, Грегори! Я понимаю, Майкрофт был вам дорог, вы тяжело переживали его смерть, но… Шерлока вынудили. Вынудила Эвр. И он был вынужден… — Продолжайте, не стесняйтесь, — холодно улыбнулся Лестрейд. — Выстрелить ему в лицо? И наблюдать, как он умирает? Как пуля прошла носовую перегородку, разворотила подглазничное отверстие, как треснули и вылезли из раны осколки лицевых костей… Как выстрелом размозжило ткани щеки, как от давления из глазницы вылетел глаз… Как пузырилась кровь через решето носовой перегородки. Как разлетелись выбитые зубы. Вы это имели в виду? Он же не сразу умер, верно? Но у вас двоих даже не хватило смелости остаться с ним до конца. Вы бежали. Оба.  — Грегори… Не нужно. Вы сейчас делаете больно не мне, а себе. Я знаю, как вы были привязаны к Майкрофту, но Шерлок — его брат… Другая версия Майкрофта. И он есть. Он живой. Майкрофт… но в другом исполнении. Самое близкое ему по крови существо. И он должен жить, понимаете? — Джон с силой прижал пальцами веки саднящих глаз. Он не знал, какие еще найти аргументы, как заставить, растормошить и достучаться. — Как из разрыва торчала белая расколотая кость глазной орбиты, — бесстрастно продолжал Лестрейд, откусывая второй пончик. — И началась агония. Мучительная. Он видел вас, когда упал, верно, доктор? Ну-у-у, бодрее. Вы же врач. Вы знаете, что он не умер сразу.  — Неужели вы не понимаете, что мы все были заложниками?! — Джон перешел на крик. — И она заставила нас, понимаете?  — Она заставила вас убить, — холодно улыбнулся Лестрейд. — Но никто не заставлял Шерлока стрелять в лицо. — Грегори… Что делать мне?  — Не знаю. Может быть, начать читать на досуге перед сном клятву Гиппократа. Говорят, иногда помогает вспомнить о том, что нужно делать. Впрочем, неважно. Лично для вас. Давно.  — Вы слишком жестоки. — Вы слишком слепы. Я не понимаю родителей, которые втихомолку пичкают чадо-диабетика сладким. На вашем месте я бы озаботился психическим состоянием Шерлока. Или вас не удивило, что его, несмотря на присутствие в зале, не допросили как свидетеля? Не потому ли, что этому воспрепятствовали последние данные из его электронной карты? — Грегори, — в отчаянии почти крикнул Джон. — А если бы в такой ситуации был Майкрофт? — Майкрофт? — повернувшись вполоборота, Лестрейд улыбнулся той самой мягкой улыбкой, которая открывала ему пути к душам подозреваемых, в сердца свидетелей и умы судей. — Хм… Дайте подумать. Нет. Майкрофт бы никогда не оказался в такой ситуации.  — У него не было выбора! — Не было? — в голосе Лестрейда отчетливо слышалась злая ирония. — Но вы-то живы. — Лестрейд, вы не можете так поступить! У Шерлока диагностирован медикаментозный цирроз, ему жить… Просто дайте ему это проклятое дело! — И Джон, тяжело дыша, опустился на колени. — Хм… Я бы предложил вам подняться, но знаете… Майкрофт никогда не жил на коленях. И не хотел бы умереть на коленях. Но от выстрела в лицо осел на пол, и только потом упал… и так все случилось. Всего доброго, Джон. Берегите себя. Ради дочери. И нет, я не дам ни одного дела наркоману. Как и мои коллеги. Во всей Британии. У вас все, Джон? Мне действительно пора бежать.  Уотсон с ужасом уставился в совершенно прямую равнодушную спину, которая удалялась от него, и, вцепившись в край стола, поднялся. Шерлок был прав. Он убил не только Майкрофта. Он убил Лестрейда. Освободив то злое, безумное, расчетливое, что видел Уотсон перед собой сейчас. И этот новый Грег методично, хладнокровно, спокойно доводил начатое до конца.  Новый Грегори с бесстрастной улыбкой прошел мимо скрючившегося на лавочке Шерлока, отчаянно вглядывавшегося ему в глаза в надежде увидеть в них хоть каплю понимания и той, прежней, доброты.  Джон неуклюже поднялся и побрел к Шерлоку, опустил руку ему на плечо. — Пойдем… Пойдем домой… — он подхватил младшего Холмса под мышки, почти перевалив на себя вес его тела, повел к стоянке такси. Измученный, исхудавший Шерлок, видимо, не падал только благодаря тому, что его удерживал Джон Уотсон.  Помочь сесть в такси. Шлепнуться рядом на сидение. Обхватить руками. Да пусть хоть полгорода видит. Может, он во многом был неправ. Да, струсил, не подставил голову под пулю. Побоялся за Шерлока. И сейчас боится до чертиков. Но никогда он не поймет той страшной трансформации, которая произошла за полгода с добрым, импульсивным и тактичным Лестрейдом. Словно в один день человека взяли и подменили. И плевать бы, но из-за него страдал Шерлок. И Джон ничего не мог поделать. Только сидеть рядом, уткнувшись носом в плечо друга, и верить, что все закончится хорошо. Когда-нибудь. *** — Инспектор, мы тут без вас с ума сходили! — едва ли не с порога бросились к Лестрейду Салли и Диммок. — С понедельника, да? Выходите? — С понедельника, — мягко улыбнулся Лестрейд. — А на выходных хорошо отдохну. Думаю, я это заслужил после всех судебных дрязг.  Лестрейд неспешно принял дома душ, бегло просмотрел газету, поужинал сэндвичами с кофе и сложил удочки, вызвал такси, и пригородный поезд повез его в деревеньку, где остался домик родителей. Там был пруд, и оттуда Лестрейд, пристрастившийся к рыбалке, систематически выкладывал фотографии выловленных трофеев. Собственно, это решение было принято по настоятельной рекомендации полицейского психолога. Сменить обстановку. Лестрейд затеял в квартире ремонт и перебрался в дом родителей, ежедневно катаясь туда — назад пригородным поездом. Сначала планировал пожить какое-то время. Потом, став почти деревенским жителем, пристрастился к рыбалке, по возвращении показывая сослуживцам фотографии улова — то в сравнении с бутылкой пива, то со связкой ключей. Впрочем, на фоне закатившегося интереса к личной жизни шефа даже такое хобби сперва вызывало у сотрудников мимолетное оживление, которое со временем совсем погасло. И все абсолютно адекватно восприняли решение босса бросить ремонт в квартире и начать понемногу облагораживать дом. От станции пешком чуть больше двух миль. Он шел, легко закинув на плечо сумку и наслаждаясь предрассветной свежестью. Домик был темный, запущенный, а траву у крыльца надо бы срезать. Ну ничего. Это отличное начало уик-энда. Старая деревянная дверь с плохоньким замком со скрипом отворилась. За ней — толстое бронированное полотно второй двери с кодовой многоуровневой системой. Пальцы привычно набрали восьмизначную комбинацию.  Он переступил порог — и молча обнял вышедшего навстречу мужчину, зарывшись лицом ему в плечо. — Все закончилось. — Все давно закончилось… — голос звучал еще не совсем внятно, но Лестрейд давно приноровился понимать. — Хочешь чаю? — Ага… И поесть. — Соскучился? — Нет. — Нет? — Ладно, да, но есть все равно хочу. — Пюре из брокколи. — Нет. — Это полезно. — Но негуманно. — Ты заработаешь диабет. — Ты спасешь меня брокколи. Мужчина нехотя разжал руки и отступил на шаг, пропуская Лестрейда в узкий холл с точечными светильниками на стенах, никак не сочетавшийся с обшарпанным древним фасадом. В кухне загорелся свет. С улицы будет видно смутное пятно, для этого пришлось внести некоторые изменения во внутреннее устройство дома. Но-о-о… Оно того стоило.  — Поешь со мной? — Ни за что. Я пока не могу стать на беговую дорожку. — Она тебе ни к чему. Просто летай в свободное время на метле, она тебя уже выдержит. Лестрейд с довольным видом откусил большой кусок сдобы и отпил чай. Сидящий напротив него человек не имел лица. Точнее — только половину. Или даже меньше. Вместо носа — багровая рубцовая ткань с резко проступающими дырками ноздрей. А дальше — бугристое, багрово-сине-желтое, стянутое. Зато с неповрежденной стороны на Лестрейда весело смотрел знакомый серый глаз. Точнее, сохранились оба глаза, но реконструированные кости орбиты пока не позволяли полноценно восстановить подвижность мышц глазного яблока.  — Разумеется, тебе поверили, — в голосе звучит легкая беззлобная насмешка, и Лестрейд спешит ответить, едва успев проглотить. — Ну… Они не могли не поверить. Воспроизведение, трасология, биография участников процесса.  — На моем месте, я должен был закрыть тебя за такую комбинацию в Шеринфорде и наблюдать лично. Ты слишком опасен. — На твоем месте я бы рассыпался в сожалениях. Из-за общения с тобой я вновь едва не обрел совесть. Определенно, надо его ограничивать. — Не выдержишь. — Не выдержу, — легко согласился Грег. — Ладно, все это фигня. Скажи, как ты отмажешь меня на пластику.  — Может, все-таки не стоит? Ты едва вернулся к работе, и уехать на две недели…  Майкрофт замолк на полуслове. Он нес чушь — и понял это. Полнейшую чушь. Потому что знал слишком много. Знал, как его тело погрузили в вертолет. Как пытались вытурить оттуда озверевшего полицейского — а потом махнули рукой. Что именно Лестрейд просидел в морге четыре часа над трупом — и заметил проблеск пульса. Четыре часа. С момента констатации факта смерти. С мертвым телом. И сотни часов над почти мертвым телом.  — Прости, — он опустил руку другу на плечо, отметив про себя, как ему легко теперь произнести это слово. — Конечно, куда я теперь без тебя? — То-то же… — буркнул Грег, доедая пончик и прицеливаясь ко второму. — А я знал. Я тебе говорил. Стоит тебе очухаться, как рванешь в свой гребаный дворец нагонять упущенные приемы, переговоры и банкеты.  Он не умел говорить по-другому, не мог переступить через себя и убрать из общения подколки и подковырки. Но никому из них это не мешало. Слишком много пройдено. Слишком много точек расставлено. А что не сказано — пусть. Оба и так все понимали. Да… Майкрофт действительно знал слишком многое. Хотя и молчал. Знал, что память когда-то сотрет лишнее. Даже его эталонная память намного милосерднее людей. Но он всегда будет помнить, как все-таки взял в руки смартфон (наивные медсестры прятали зеркала, но согласились дать телефон), активировав фронтальную камеру. И его хватило лишь на то, чтобы сказать: — Видимо, в этот раз от меня осталась только половина. И Лестрейд, разглядывавший сосредоточенно бумажку с назначениями, пожал плечами. — Ищите во всем что-то хорошее. — Например? — удалось поднять уцелевшую бровь. — Ну… все равно эта ваша оставшаяся половина была лучшей. Да, определенно лучшей и моей любимой. Роль худшей я в состоянии сыграть и сам.  Там, где жалость бы добила и растоптала, вытаскивал знакомый цинизм, который словно ставил на всех кругах чистилища штамп: «У нас ничего не изменилось».  Изменилось.  Майкрофт Холмс с удивлением понял, что без задних мыслей принял чужой подарок: полгода жизни. Ровно полгода, вырванных из собственной жизни и проведенных рядом с вонью крови, гноя, медикаментов, среди уток и бинтов. И собственной хандры, отравившейся и подавившейся неизменным циничным юмором Грегори Лестрейда. Принял, зная, что за этот подарок никто и никогда не выставит счет. И только опасаясь, что когда-то сам захочет разорвать все нити и отдалиться от свидетеля его личного ада. Говорят, так бывает. Ошибся.  Счет выставила ехидина — Фортуна. Проснувшись однажды утром, Майкрофт Холмс понял, что ему придется теперь всю жизнь держаться той самой худшей половины. Потому что разрезанные пополам люди не выживают. А он все еще хотел жить.  Было ли ему страшно? До дрожи. И ему, и Лестрейду. Майкрофт, едва придя в сознание, безжалостно заставил себя просмотреть видео. Как Грегори выбил дверь комнаты, как кричал на сотрудников, сидел до прибытия санавиации на полу, без малейшей брезгливости удерживая медицинскими салфетками выпадающее глазное яблоко, которое смогли полностью спасти, и теперь было достаточно восстановить веки. При том, что пульса не было и шеринфордские медики предварительно констатировали смерть. Шептал на ухо какую-то чушь, склонившись низко-низко, так, чтобы никто не слышал. И как озверел, когда его попытались оттеснить парамедики. Спасибо Антее, у нее хватило ума пресечь все разговоры и оставить Лестрейда в вертолете. При Майкрофте. На последующие полгода. А пульс? Как можно различить проблески пульса у тела, четыре часа пролежавшего в морге закрытой клиники? И что могло заставить Грега там сидеть эти четыре часа? Ответа на этот вопрос Майкрофт не искал.  Как бы то ни было, он справился. У него осталась жизнь, здравый рассудок, его феноменальная память, почти не пострадавшее зрение в одном глазу и в перспективе восстановление больше чем на половину — в другом, на первое время — силиконовая маска с чужими чертами лица и… Лестрейд.  Который язвил, скандалил, доводил до белого каления. Но ни разу не сделал больно. И был рядом. Даже когда Майкрофт гнал. Сперва гнал, зачем лгать? Даже в приказном порядке вызвал врача и потребовал сообщить, сколько времени уйдет на первичную реабилитацию.  Трусом он никогда не был, но тогда едва хватило сил сохранить видимое спокойствие. Грегори имел право знать, сколько все продлится. Не год, и даже не два. Потому Майкрофт позаботился, чтобы эту информацию донесли до Лестрейда. Не скрывая, не приукрашивая.  Спокойно, отключив эмоции, он обдумал все варианты. В том числе и то, что он будет делать, когда Грегори уйдет. Не «если» — «когда». Дождался тех самых пресловутых 22.10, затем торопливых шагов по коридору и ввалившееся в палату мокрое и отфыркивающееся нечто. Посмотрел в глаза, с трудом скрывая бьющую дрожь и холодный пот, — и не сумел спросить жестко и сухо, как планировал. Вышло слишком… жалко. Хотя готов он был к любому ответу. Понимая, что не имеет права требовать от друга отдать ему несколько лет жизни. Спросил прямо, вместо приветствия: — Когда ты уйдешь?  Говорить выходило плохо. А хотелось. Хотелось тряхнуть за лацканы и потребовать, глядя в глаза: «Ответь так, чтобы я поверил». Ответа ждать было не легче, чем тогда выстрела. Понимая неизбежность и не имея ни малейшего шанса что-либо изменить. Но так было честно. Лестрейд пожал плечами, скинул промокший плащ, вымыл руки, бухнулся в кресло, стоящее рядом с кроватью, минут пять сидел молча, опустив голову на край подушки Майкрофта, игнорируя стершееся за последние месяцы понятие личного пространства. Затем тело его расслабилось, голова сползла ниже и… Грегори заснул. Рядом. На Майкрофтовой подушке, уже успевшей пропитаться сукровицей и медикаментами. Оставалось лежать, ощущая на щеке чужое дыхание, и признавать очевидное.  И да, тогда Майкрофт поверил до конца. Не уйдет. Никогда не уйдет.  Он никогда не будет костылем. Или протезом. Разве что трансплантированной частью. Которую со временем перестаешь ощущать как чужую и воспринимаешь продолжением себя самого.  Не ушел. Ухитрялся цинично сводить на нет самые пафосные речи, и за все эти месяцы Майкрофту ни разу не удалось поговорить с ним нормально. Но, как ни странно, эти мелочи не позволяли зацикливаться на самом поганом, особенно в те первые, самые страшные дни. — Вы ему все гланды им расковыряли! — возмущался Лестрейд, тыкая пальцем в трубку катетера. После третьего скандала катетер убрали, пришлось заставить себя сперва сесть на утку, а потом дойти до уборной («Неужели ты не понимаешь, тут кругом сплошные камеры! Я не готов проводить обыск на „Хастлере“, чтобы изъять видео с твой тощей голой задницей!»).  — Вот что с этим делать, а? Заплетать? Я что, похож на школьного учителя? Нет, я все понимаю, но делать из британца викинга — как минимум неэтично! Ладно, так и быть. Давай заплету тебе косички, правда, бороденка рыженькая, жиденькая, будешь как престарелая Пеппи Длинныйчулок! — И Майкрофт брил уцелевшую часть лица, с удивлением понимая, что мурлычет перед зеркалом песенку. — Вот. Правильно. Продолжай себя жалеть. Овсянка без соли и сахара, перебитая блендером… Тебе ее внешний вид ничего не напоминает? Из физиологических жидкостей? Нет? Ну как знаешь, я бы смутился, если бы такое потекло у меня по подбородку… — Превозмогая страх, делал первые неуверенные попытки жевать скрепленной титановой пластиной челюстью тушеные овощи.  Потом, перед выпиской, на обязательной встрече с психотерапевтом для оценки эмоционального состояния и сохранности памяти, отвечая на вопрос, каким было его первое слово, когда он пришел в себя, Майкрофт с удивлением отметил, что улыбается, поправляя серьезную девушку в очках: — Не слово. Имя. И вопрос о суицидальных мыслях вызвал лишь удивление. Мыслей о самоубийстве у Майкрофта действительно не возникало ни разу. Впрочем, однажды он все-таки из праздного любопытства поинтересовался у Лестрейда, разгребающего папку с каким-то поросшим мхом делом.  — Грегори… А если бы я сказал, что не могу так, и попросил меня убить?.. Ты бы… — Я бы сказал, что чай отвратителен во всех больницах. Но ты же знаешь, я невероятно чувствителен к твоему манипуляторству. Так и быть, я привезу завтра нормальной заварки. Майкрофт застыл с чашкой желтоватой безвкусной бурды в руках, а затем беззвучно рассмеялся, отставляя подобие чая в сторону. Выходит, костлявая действительно ошиблась, сунувшись со своей косой в смену Грегори Лестрейда, который тут же стал разводить ее на художественную стрижку газона.  Но апофеозом стала выписка. Майкрофт находился в закрытой клинике в пятидесяти милях от Лондона, под чужим именем, в режиме высочайшего уровня секретности. В подробности его лечения было посвящено всего четыре человека из медперсонала, допуск в палату проводился только с письменного согласия пациента и после получения полной информации о посетителе, поэтому выписку проводили рано утром. Но если Майкрофту банально прислали машину, то Грег… Видимо, его уход стал для закрытой клиники сродни празднованию Хеллоуина летом. Врач от счастья курил прямо на крыльце, а два медведеобразных медбрата, прикрепленных к Холмсу на время болезни, примчались своими глазами убедиться, что зло отбывает, и порхали по клинике в абсолютно приподнятом настроении. Судя по всему, лаборант тоже должен был смахнуть скупую слезу… Но когда Лестрейд попытался сунуться к врачу и попросить визитку, а тот рванул к двери, сбив каменный конусообразный вазон, Майкрофт не выдержал и рассмеялся.  Абсолютно непосредственный и порой крайне бестактный к окружающим Лестрейд за его спиной успел довести персонал до такого состояния, что весь штат клиники готов был оказывать полный комплекс услуг на выезде, лишь бы не допустить возвращения Грегори на свою территорию. И все было бы понятно и просто… Если бы не мотивы. Ежедневно тратить три часа на дорогу в одну сторону, терпеть неблагодатную атмосферу закрытой клиники, стоически переносить по сто раз проверку отпечатков/слепков зубов/сканирование сетчатки и прочих систем безопасности, чтобы попасть на территорию, выполнять, не дожидаясь персонала, весь перечень порой неприятных и в чем-то унизительных процедур, легко нивелируя неловкость Майкрофта беззлобной иронией о собственных растущих медицинских навыках на период скорой пенсии.  А еще — молчать. Молчать, когда понял, что Эвр на свободе. Молчать, осознав, что она вышла на охоту. Молчать и когда все случилось, и когда Шерлок инициировал обращение в суд. Шерлок, кто же еще. Мать и отец, хотя и любили свою дочь, вряд ли стали бы выносить на всеуслышание ее диагнозы. Шерлоку было все равно. Майкрофт узнал об этом случайно. Ну, как узнал… Лестрейд не приехал в привычное время. Ежедневно он переступал порог палаты в десять двадцать вечера плюс-минус десять минут. Но часы на телефоне показали одиннадцать, потом полночь. Лестрейд не ответил на два звонка. О, этот вечер Майкрофт запомнил надолго. Он уже успел дважды мысленно поскандалить с ним, выпереть из палаты, похоронить и трижды уволить из полиции. Когда в третьем часу утра в дверь ввалился ссутулившийся Лестрейд, и, отводя глаза, стал рассказывать сказку о том, как он пропустил поезд и… Врать Лестрейд умел так хорошо и вдохновенно, что у Майкрофта не хватило духу сразу посоветовать ему научиться не краснеть, смотреть куда-нибудь еще кроме камеры на потолке и стараться не заикаться. Только Грегори и сам понял, как неуклюжи его попытки скрыть правду, и признался. Во всем. Рассказал как есть. Как за ним началась слежка. Как он просек передвижения Эвр, как подготовился и как ждал. И что Эвр показала ему видео. Говорил он привычно — как по работе, вдумчиво, отстраненно, только на моменте с видео Майкрофт заметил, как из-под впившихся в ладони ногтей показалась кровь. Рассказал, как Эвр, смеясь, выстрелила в него, а он толкнул ее на подготовленные заранее осколки зеркала, придавив весом своего тела. Толкнул грамотно — не зря провел час, выбирая траекторию и рассчитывая угол падения.  Рассказал и замер, сидя на стульчике у кровати, опустив голову. Ждал.  Совсем как всегда. Когда он приезжал по требованию Холмса и, выслушав нагоняй, ждал окончательного решения, сидя в кресле в рабочем правительственном кабинете. Майкрофт протянул руку. Лестрейд не двинулся, только еще ниже опустил голову. Тогда по-настоящему захотелось заорать. Дурак. Чего ждал? Что Майкрофт ударит? За то, что сумел сыграть с ней на опережение и в итоге избежать выстрела в лицо?  Майкрофт был уверен, что она стреляла именно в лицо.  Выдохнув, он тогда все-таки заставил себя отключить эмоции, встряхнуть за плечо Лестрейда и объяснить так доходчиво, как было вообще уместно в подобной ситуации, что ему, Майкрофту, было бы намного хуже, если бы Лестрейд погиб, а Эвр в очередной раз сошло все с рук. И что ему вот прямо сейчас тошно и гадко потому, что это действительно могло случиться, и в один из дней Лестрейд бы действительно не приехал. И что он, Майкрофт, очень жалеет, что не принял это тяжелое решение сам. Потом Лестрейд дрых, сидя в кресле у кровати, даже не перебравшись на специально для него поставленный у окна диванчик, а Майкрофт с ужасом перебирал в голове возможные варианты развития событий. Потому что во всех случаях, кроме этого, он бы его потерял. И не было никакого смысла убеждать себя в том, что все закончилось. Просто было страшно. Зато сейчас, отбыв заседание, Грегори сидел рядом, обнявшись с чашкой чаю и неуклюже упираясь локтями в стол. Он никогда не рассказывал о том, как проходит подготовка к суду, но Майкрофту это было ни к чему. И так вся информация поступала из первоисточников. Грегори работал чисто. Опытный полицейский, он без труда продумывал каждое слово, каждую формулировку, намертво выбивая из-под ног обвинения любую почву. Проблема оставалась одна. Шерлок Холмс. Который обязательно бы явился на судебное заседание. А сейчас все закончилось. Или все-таки еще тогда, когда он сумел выжить. Или когда сумел выжить Грегори.  — Ты бы отдохнул. Ночным ехал? Иди, час ничего не решит, ты же привез мне запись суда? Мне хотелось бы посмотреть.  — Ну я там… — Лестрейд неуверенно потер затылок, и Майкрофт тихо рассмеялся.  — Грегори, неужели ты считаешь, что я не знаю своего брата? И того, что это он инициировал суд? Оставь, ничего нового я не увижу. — Еще как увидишь, — откинувшись на спинку стула, Грег попытался выдавить из себя намек на сожаление. — Он же почти точно описал, как все было. Такой талант…  — Дай ему дело. — Обязательно, если его задница станет донором. Майкрофт, пряча улыбку, потянулся к телефону и включил запись. Подумав, подтянул кресло вплотную и подставил плечо под постепенно сползающую на бок голову с подсыхающим ежиком волос. Вымотанный Лестрейд засыпал в любой позе, на самом неудобном стуле. Иногда его голова неуклюже свешивалась вниз, как у мертвеца, и Майкрофта это пугало. Потому он предпочел подставить плечо. Грегори звук записи все равно не помешает — слишком устал.  Да, Шерлок определенно не в форме, но насчет задницы — неплохая идея. Ему самому ужасно не хотелось бы ходить полгода с резиновым шариком под кожей.