***
Изуку не мог перестать пялиться. Он смотрел на занятиях и после, на тренировках и на теории, смотрел, пока Каччан ел или проходил рядом, и, особенно, когда тот переодевался в общей раздевалке в свой геройский костюм. Изуку не мог оторвать взгляд, ища все больше подтверждений, чтобы поверить и убедиться окончательно, но вывод из наблюдений напрашивался сам собой. Каччан красился. И если это было не самым чертовски странным открытием в жизни Изуку, то точно занимало место где-то в первой десятке. Каччан. Красился. Это не укладывалось в голове, не вписывалось в привычный строй реальности, в характер, и никак не вязалось ни с чем из того, что он знал о Бакуго Кацуки. Изуку даже стеснялся записывать это в тетрадь, потому что казалось, что его крыша точно помашет ему ручкой, стоит только признать этот невероятный факт. С того момента, как Изуку впервые заметил это, случайно обратив внимание на странные разводы под глазами Каччана, когда у того сорвало маску во время одной очень выматывающей тренировки, прошел уже почти месяц. И с каждым днем навязчивая мысль занимала все больше места в его голове, разросшись из маленького предположения и приняв в итоге масштабы настоящего бедствия. Он даже начал видеть это во снах — как Каччан в своем геройском костюме стоит перед зеркалом и, медленно чертя толстую черную линию, подводит нижнее веко. Чем он это делал — маркером, фломастером? Каким-нибудь особенным брутальным углем? Краской? Или у него для этого была специальная, настоящая косметическая подводка? И как? Запирался в туалете и пользовался маленьким личным зеркалом или ждал, пока все уйдут, и только потом наносил? Точно не последнее — это Изуку уже проверил. Он вообще никак не мог уловить момент, когда же на лице Каччана появлялся таинственный макияж, и не понимал, почему продолжает задаваться этими нелепыми, ничего не значащими вопросами. Но почему-то очень, до дрожащих по утрам рук, хотел узнать. Хотя, кому вообще могло быть это интересно? Никто, кроме него, даже не замечал ничего странного. Изуку понимал, что спрашивать у Каччана об этом в лоб не стоит — если тот не убьет его, то точно покалечит, независимо от того, насколько он окажется прав в своих догадках. Оставалось только сгорать от зудящего любопытства и наблюдать-наблюдать-наблюдать. Этим Изуку и занимался. Все свободное время. И не очень свободное — тоже. Поэтому, когда прошла еще одна мучительная неделя, на которой их класс участвовал аж в трех тренировках в полном геройском облачении, Изуку понял, что если не узнает, то просто сойдет с ума. Потому что глаза Каччана под маской абсолютно точно были обведены чем-то темным, что делало их странно выразительными и какими-то… Изуку не знал, как точно описать взгляд накрашенного Каччана, но слово «неприличный» там наверняка присутствовало бы. И это был второй факт, который он не мог принять и точно не стал бы никуда записывать. Сам Каччан был странно молчалив все это время: стал меньше грубить, не цеплялся и часто смотрел в ответ, когда случайно перехватывал его взгляд. И то — совсем не злобно. У Изуку не было времени подумать над этим, но когда Каччан в очередной раз задумчиво нахмурился, заметив, что он сидит и ждет, пока тот выйдет из раздевалки, Изуку понял, что пора что-то сделать. Иначе он и правда двинется. Ну, или Каччан его убьет, решив, что Изуку опять сталкерит за ним, как в детстве — и, в принципе, будет даже не очень-то и неправ. Когда он добровольно вызвался быть партнером Каччана на боевой тренировке, все очень удивились — кажется, даже наблюдающий Айзава, хотя Изуку до этого момента вообще сомневался, что тот на это способен. Урарака поинтересовалась, хорошо ли Изуку себя чувствует, и он ответил бы честно — что нет, совсем не хорошо, с ним явно что-то не так, раз он заставил себя перешагнуть через страх и встать в пару к беспощадному и вечно агрессивному Каччану, но у него была цель. Изуку должен был проверить. Поэтому все его действия свелись к бесплодным попыткам сорвать, наконец, эту дурацкую маску и посмотреть, что под ней. Каччан был сосредоточен — не кричал, не бросался на него в ярости, как обычно, не пытался взорвать тренировочную площадку. В основном только отбивался и не давал себя коснуться, маневрируя и несильно атакуя, когда представлялась возможность. Этот учебный бой закончился ничем: у Изуку так и не получилось дотронуться, а после занятия Каччан внезапно куда-то исчез. Его даже не было в раздевалке, сколько бы Изуку его там ни ждал. Зато с тех пор он начал ловить на себе странные взгляды — Каччан рассматривал его так пристально и совсем не скрываясь, что Изуку начал всерьез опасаться за свою жизнь. Но острое любопытство и становящиеся все более ненормальными сны не давали ему успокоиться и отстать, перестать думать об этом, перестать представлять. Изуку ощущал себя угольком, медленно тлеющим в пламени собственной одержимости — беспомощно сгорающим и не способным самостоятельно потухнуть. Перед очередной тренировкой, когда он крайне медленно шнуровал свои ботинки, краем глаза привычно наблюдая за одевающимся Каччаном, тот внезапно выдвинулся в сторону небольшой запасной душевой, быстро глянув на него через плечо. Изуку вздрогнул и резко вскочил, следуя за ним. Решил: вот оно! Наконец-то! Сейчас он узнает, проверит наверняка, увидит, и его отпустит это ужасное, мешающее нормально жить наваждение. Через небольшое мутное стекло в двери невозможно было что-то разглядеть, и Изуку осторожно приоткрыл створку. Стоило просунуть голову в щель, как рука в жесткой перчатке заграбастала его за свободно болтающуюся на шее маску и втащила внутрь. Дверь за ним быстро захлопнулась, и Изуку остался наедине со сверкающим глазами Каччаном, застывшим напротив. Уже накрашенным Каччаном, на автомате отметил Изуку, рассматривая облегающую его лицо стилизованную полоску ткани с прорезями, в которых виднелись алые глаза и ненормально темная кожа. — Слушай, задрот, — выдохнул Каччан, напряженно скрещивая руки на груди. — Я хочу кое с чем разобраться… Изуку сглотнул, не слушая и совсем не обращая внимания на странную паузу, повисшую в воздухе. Каччан был слишком близко, и шанс такой вряд ли еще представится, если он сейчас не воспользуется эффектом неожиданности… — Ты… — вопросительно начал Каччан и осекся, когда Изуку поднял руки и ухватился за черные выступы, торчащие по краям маски. Потянув на себя, он снял ее и зажал в ладони, опустив вниз. Оба замерли. Изуку — завороженно рассматривая толстые черные линии, красиво обрамляющие широко распахнутые красные глаза. Каччан — ошарашенно таращась на Изуку, абсолютно точно не замечающего, что его рука осталась лежать на чужой щеке. — Деку, какого хрена происходит? — возмущенно прошипел Каччан, почему-то не сопротивляясь и даже не пытаясь ничего предпринять. Изуку очень медленно и осторожно провел большим пальцем по нижней черточке под его глазом. Следом за подушечкой четкий контур размазался, придавая Каччану очень готичный вид, и Изуку буквально завис, приблизив свое лицо так близко, что почти мог коснуться чужого носа своим. — Карандаш… — тихо прошептал он, не отводя взгляд. Слово на несколько секунд повисло в воздухе между ними, гулко отражаясь от стен душевой. Будто очнувшись, Изуку резко ойкнул. Отдернулся, неловко бормоча извинения и размахивая руками, и быстро вылетел за дверь, громко хлопнув ею прямо перед носом у ошарашенного Каччана.***
Кацуки поднял с пола выроненную Деку маску. В легком ступоре потоптался на месте, громко сопя, и достал из кармана небольшое потертое зеркало. Взглянул на себя — все лицо и шея покрылись красными пятнами, под одним веком стремно размазался так старательно нанесенный ровно карандаш, в глазах тлела не соответствующая герою растерянность. Деку все перевернул с ног на голову своим неадекватным поведением, все эти дни заставляющим Кацуки думать о чем-то странном. А теперь еще и узнал, что он красит глаза. Как девчонка или какой-нибудь попсовый певец. Хоть это и было всего лишь прихотью из-за перфекционизма во внешнем виде костюма, Кацуки все равно не мог перестать испытывать жгучий стыд. И непонятно откуда взявшееся смущение. — Вот и поговорили, блять, — подытожил он вслух, закрывая глаза рукой.***
Изуку думал, что на этом все закончится. Надеялся, что, стоит ему узнать обо всем наверняка, выяснить и записать в памяти, как наваждение испарится, исчезнет, перестанет быть таким навязчиво-притягательным. Он ошибался. На следующее утро Изуку проснулся весь пунцовый, сел на кровати и десять минут пялился в стену напротив, пытаясь прийти в себя. Всемогущий с постеров на ней смотрел особенно укоризненно. Потому что Каччан из его очередного сна щеголял пошло размазанным вокруг глаз карандашом, потекшей тушью и взглядом с поволокой. И делал что-то… явно не входящее в понятие «героичное». Или даже хотя бы «приличное». Но точно входящее в понятие «восхитительное», как и все, что Каччан обычно делал — уж в этом Изуку не сомневался. Легче не стало. Теперь нестерпимо хотелось посмотреть, как именно Каччан подводит глаза. От начала и до конца — от первого прикосновения кончиком мягкого грифеля до последней черточки, целиком. Изуку глубоко вдохнул и медленно выдохнул, подумав о том, что сам же вырыл себе могилу, и с этим теперь придется жить. Про фетиши он уже как-то читал.