asphalt

POV Крис Я сидел в углу своей комнаты и худыми пальцами сжимал простой карандаш, который был источен почти до самого конца. В мыслях не было ничего, кроме желания вырвать кусок бумаги из альбома, но я держался спокойно около получаса, напрягая пальцы до побеления. Хотя, было там побеление или нет, я точно не знал — в половину четвертого утра моя комната оставалась максимально тёмной. В воздухе витал легкий, но резкий запах чего-то омерзительного, который с каждым вдохом врезался в нос. Что-то горело в мусорном баке за окном, или же мои галлюцинации вышли на новый уровень, я точно не знал. Еще немного и белоснежный лист бумаги разорвался бы на две части от сильного напора, но я лишь глубоко вдохнул и попытался вывести красивым почерком буквы начала песни. Рука мерзко подрагивала, но это давно перестало тревожить меня. Я старался изо всех сил, однако появляющаяся на бумаге линия будто специально ускользала от меня и съезжала куда-то в сторону. Стиснув зубы, я рывком отбросил тетрадь с колен. Сейчас я знаю только одно правило: нужно быть тихим и спокойным, черт возьми. И пока какая-то часть меня вяжет из моих ребер свитер, я с каменным лицом сижу и молча царапаю бумагу карандашом, снова и снова пытаясь вывести эту чертову букву, но она, как воле дьявола, получается кривой. Я смотрю на бумагу и понимаю, что эта буква такая же кривая и неудачная, как и я сам. Это чертов брак, который следовало бы заменить или же выбросить, но я, к сожалению, не могу сделать с самим собой ничего из этого. Третья по счету сигарета за последний час легла мне в рот и плотно зажалась зубами. По утрам я ощущаю пустоту в каждом органе. Мой внутренний мир держится на петлях, ровно как и внешний: за окнами выстроилась цепочка безлюдных новостроек, никому не нужных и так чертовски одиноких. Кажется, светло-серые стены домов знают заранее, что у работодателей рано или поздно закончатся средства для постройки, и здания окажутся заброшенными. Кажется, эти стены обречены на вечный холод и одиночество. В этом жестоком мире всё до ужаса нелепо. Я снова обнаруживаю себя на полу, сжимающегося всем телом в попытках занимать как можно меньше места. Так любимую мною тишину разрывают приглушенные крики за стеной. Соседи снова ссорятся, выбрав самое удачное время для семейных разборок, ведь четыре часа утра созданы именно для подобных дел. За окном постепенно начало светать, и я молча наблюдал, как огромный шар солнца медленно выкатывался из-за горизонта, как вдруг лежащий на столе мобильный телефон решил обратить на себя внимание тихой вибрацией. Я перевел на него уставший взгляд, но отвечать на входящий звонок не решился, понимая, что звонить мне в такое время было некому. Наверное, я бы и сам себе не позвонил. Интересно, рогатому скоту свойственно молиться? Поразмышляв так немного, я пришел к выводу, что до конца жизни во снах буду видеть лишь безголовую саранчу и ничего более, чего я мог бы заслужить. Я не пускаю её в свои сны, но она, кажется, любой ценой найдет отсек. Солнечный шар продолжал лениво катиться по небу, поднимаясь выше, как вдруг мобильный телефон снова начал звонить. Я тяжело вздохнул и подошел к столу; на слегка треснутом экране отображался знакомый номер. Я окинул мрачным взглядом тонкие цифры и ответил на звонок, однако говорить первым не стал. — Алло? — спросил голубоглазый со слегка сонным голосом. Кажется, этот человек был не уверен в том, что набрал правильный номер. — Что? — сонно спросил я и тяжело вздохнул, возвращая взгляд темных глаз на тонкие шторы, слегка закрывающие прозрачную балконную дверь. — Мне нужен человек, который разделил бы со мной отрезок времени с четырех до шести утра, — более уверенно продолжил «друг», однако его слова не вызвали ни капли удивления. Я опустил взгляд вниз, с повышенным интересом изучая кусок махрового ковра. — Я склонен разочаровывать людей, поэтому давай закончим на этом, — ответил я, и уже хотел было сбросить вызов, отстранив телефон от уха, когда Миша продолжил говорить. Мне никогда не нравились слишком настойчивые и самонадеянные люди, однако именно в тот момент я не вспомнил об этом. — У тебя очень грустный голос. Что произошло? Запах утреннего города приятно врезался в нос, свежий и невероятно чистый, будто попытавшись очистить мои мысли от всего постороннего, напрягающего. Я сделал глубокий жадный вдох, но высовываться из окна не решился. На улице стояла практически минусовая температура, но меня это не волновало. С неба падали белоснежные хлопья, быстро растворяясь в воздухе и не успевая долететь до остывшей земли. Интересно, растворился бы так и я? — Знаешь, я бы спрятал голову в землю, — медленно произнёс я, будто смакуя каждую букву, и моё лицо прорезала грусть. — Но даже она не приняла бы меня, оставляя навсегда в темноте. Я боюсь темноты, но почти никогда не включаю свет. Она теплая и уютная, она спокойная, но я так чертовски боюсь её. В какой-то момент она начинает поглощать меня и, кажется, однажды поглотит окончательно. Собеседник молчал, но я четко слышал его слабые вдохи. Быть может, он подбирал слова, или же наоборот жалел о совершенном звонке, но я не думал об этом, молча любуясь усыпанной тонким слоем снега землей с высоты семнадцатого этажа. Даже если бы я захотел спрятать голову в землю, мне пришлось бы протаранить лбом холодный асфальт. — Не нужно отвергать то, чему однажды ты позволил стать частью самого себя, — тихо ответил голос, и я буквально почувствовал отчаяние, пропитанное каждым словом. Возможно, он не понимал меня, но это было не самым важным в тот момент. Тогда мне казалось, что произнесённые мною слова отчасти режут слух, поэтому я замолчал, оставив его реплику без ответа. Я ненавидел этот город, но он ненавидел меня сильнее. Изо дня в день я буквально чувствовал, как он медленно выдавливает меня, забирая всё хорошее, что во мне осталось, чтобы я лишился ни с чем. Внутренняя пустота ощущалась сильнее обычного, но я лишь молча кусал губу, в какой-то момент начиная наслаждаться звуком чужого голоса. — Ты замёрз, я чувствую это. Надень что-нибудь, — тихо сказал Максимов, но я практически не разобрал его слов, лишь сильнее сжимая телефон длинными пальцами. В такое время мой мозг напрочь отказывался воспринимать информацию извне, но я не планировал ложиться спать. Солнце продолжало разрезать бледный небосвод, но я больше не наблюдал за ним, полностью отдавшись ощущениям. Друг точно угадал моё состояние, однако надевать теплую одежду я не хотел. Холодок едва ощутимо пробежался по моей коже, заставив её покрыться мурашками. Где-то послышалась сработавшая сигнализация автомобиля, который, казалось, находился ещё дальше. — Я давно замёрз, — также тихо ответил я, в конце концов заставив себя вернуться в комнату, привычно темную и такую чертовски опустошенную. — Запомни мой голос, он будет греть тебя в самые лютые морозы. Хочешь, я стану твоим одеялом, которое всегда будет где-то поблизости? Едва заметная хрипотца в чужом голосе смогла успокоить меня всего несколькими словами. Я молча сидел на диване и без мыслей смотрел на свою руку, которая при свете бледного утреннего солнца казалось ещё более тонкой, чем была на самом деле. Миша продолжал говорить со мной, даже не пытаясь услышать меня самого, и я наслаждался этим. В груди будто поселилось частичка чего-то тёплого, но она исчезла так же быстро, как и появилась. — Мне пора, — сказал он, после чего я услышал тяжелый вздох. Кажется, парень по ту сторону тонкого экрана было так же одиноко, как и мне. Он хотел быть кому-то нужным, но стены бледных домов отвергали его точно так же, как отвергали меня. Особенно на этом сказался переезд. Я буквально слышал отчаяние в его голосе, словно оно пронзило каждую произнесённую им букву. В холодное время года дни не всегда коротки, местами они тянутся мучительно долго — настолько, что от них начинаешь уставать. Температура за окном едва перевалила за минус, но я не потрудился достать пуховик, размеренным прогулочным шагом направляясь по личным проблемам. Тяжелые веки так и норовили закрыться, но я упрямо шёл вперёд, пытаясь вернуться в привычный ритм жизни. Едва заметные снежинки облепили мою куртку; я слабо усмехнулся, переступая через заледеневшую лужу на асфальте. Мысли о телефонном разговоре не давали покоя, будто специально всплывая отдельными фразами в моей памяти. Мишин голос запомнился мне почти сразу же, поскольку после разговора с ним мне заметно полегчало. Его голос с невероятной точностью отложился в моей памяти, поэтому я думал о нём до самого вечера. — В моей квартире повесился оптимизм, теперь некому показывать шоу, — послышался уже знакомый голос в трубке, и я почти ощутил, как Миша усмехнулся. Мои пальцы сжимали телефон всё сильнее, будто боясь пропустить какую-то важную фразу. Тогда мне казалось, что я должен услышать всё. Максимов постоянно что-то рассказывал, часто на отрешённые темы, а я молча слушал, наслаждаясь звуком его голоса. Толстые окна продолжали покрываться едва заметными узорами, один из которых я обводил указательным пальцем, изредка поглядывая на часы. В последний раз они показали половину шестого. — Какого цвета твои глаза? — неожиданно для самого себя спросил я, на миг задумавшись над собственным вопросом. Неужели забыл? — Мои глаза напоминают цвет асфальта, — ответил друг с явной улыбкой на губах. За несколько дней я научился распознавать моменты, когда он улыбался, по интонации его голоса. На студию я часто ходил не спеша, погруженный в собственные мысли, от чего редко замечал, что ходил с вниз опущенной головой. Асфальт казался чем-то обычным; тем, что должно присутствовать само по себе, и что не заслуживает особого внимания. Я никогда не задумывался над тем, что кто-то может сравнить цвет своих глаз с цветом асфальта. Какое-то время я искренне не понимал этого, и только спустя долгое время осознал, как чертовски одиноко было человеку, который проводил ночи за разговорами со мной. — Тебе снова холодно? — выпытывал Миша в один из зимних вечеров, когда бледное солнце привычно скрылось за тёмными тучами, застилающими бесконечный небосвод. — Одеяло не позволит мне замёрзнуть, — отвечал я и слабо усмехался, укутываясь сильнее в тёплый плед. Сон отступал сам по себе, когда телефон находился у моего уха. Проходили дни, а я практически не прикасался к своей тетради. Собственные текста будто норовили напомнить мне о том, что темнота — мой единственный друг. Я не был согласен с этим, поэтому старался не думать о том, что возвращало бы меня к подобным мыслям. Одеяло действительно грело, хотя раньше казалось практически бесполезной вещью. Я всегда любил холод сильнее тепла, постоянно оставлял дома перчатки, от чего кожа на моих руках становилась грубой и холодной. Миша, даже через километры не пытался заставить меня исправиться, измениться, и я очень сильно ценил это. В последнее время все вокруг старались научить меня чему-то хорошему, чтобы я прекратил сидеть в одиночестве и чувствовать себя никем, но теперь я не был один. Друг по ту сторону экрана будто вселял в меня надежду на то, что всё может быть лучше, чем я себе представлял. Именно этого ощущения мне так сильно не хватало, поэтому я изо всех сил держался за него, как за спасительный круг посреди величественного и бездонного океана. — Я хотел бы встреться с тобой. Это возможно? — с некой надеждой в голосе спросил я во время одного из наших разговоров. Тогда мне казалось, что он ничего не ответит мне. Длинные пальцы сжимали тонкий карандаш, вслушиваясь в тихие вздохи, которые едва ли могли быть слышны даже мне. Тогда я впервые открыл тетрадь, сразу наткнувшись взглядом на свой последний текст, который и песней-то и не был. Сплошная кривая идея гуляла по всему листу бумаги, но я не решался вновь предпринять попытку изменить её. Что-то внутри меня было напряжено в тот момент сильнее обычного. Миша молчал, и я терпеливо ждал, когда вновь смогу услышать его голос. — Ты же знаешь, что я всегда рядом, — наконец сказал он, как вдруг осёкся, будто подбирая нужные слова. — Асфальт бесконечен, помнишь? Я знал этого человека лично, видел, и километры привязали меня к нему сильнее, чем когда-либо в моей жизни. Я настолько привык разговаривать с ним, что уже слабо представлял ночи без его голоса. Миша часто говорил загадками, оставлял мои вопросы без ответов, но даже это в нём нравилось мне. Он буквально притягивал меня и, уходя, заставлял скучать настолько сильно, что я практически не мог сопротивляться желанию услышать его снова. — Мне пора идти, — как-то грустно сказал он, впервые за несколько недель проговорив со мною до семи часов утра, что удивило меня само собой, так как в это время я обычно уже спал. — Не уходи, — почти сразу сказал я и чуть нахмурился, понимая, что прежде не смел его останавливать. В тот момент внутри меня было какое-то странное чувство беспокойства и тревоги, будто я предчувствовал что-то плохое, и это пугало меня. — Я должен уйти. Прости, но это необходимо, — продолжил он, хотя его голос по-прежнему казался очень грустным. — Не забывай, что я всегда рядом с тобой. «Взаимности нет.» Хрипловатый голос эхом отдавался у меня в груди. Я сжал длинными пальцами карандаш практически до боли, медленно ведя его по белоснежному тетрадному листу вниз, до самого конца. Уже тогда я понимал, что этот разговор станет последним. На глаза наворачивались предательские слёзы, напоминая мне о том, что прежде я ни к кому не привязывался настолько сильно, как в тот момент. Этот человек смог избавить меня от боли, от внутренней опустошенности и чувства невыносимого отчаяния. Его голос, казалось бы, смог забраться ко мне под кожу. — Я люблю тебя, — тихо прошептал я и поджал губы, чувствуя, как горячие слёзы буквально прожигают мои глаза изнутри, однако я сдерживался, поскольку плакать не привык. — Спасибо тебе за всё. Даже когда слух прорезали гудки, я до конца не мог поверить в то, что сказал несколькими секундами ранее, да и в произошедшее в целом я верил слабо. Этот человек появился в моей жизни давно и внезапно из неё исчез. Я знал, что звонить ему смысла не было, ровным счётом как и бессмысленными бы стали уговоры остаться. Одеяло медленно скатилось с моих колен, но я лишь молча кусал губу, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце, которое словно норовило сломать рёбра и сквозь грудь вырваться наружу. Мне было очень грустно от осознания того, что я потерял родного мне человека, но, вместе с тем, я безумно радовался. Он научил меня радоваться. Он будто научил меня снова дышать. Огромный солнечный шар понемногу выкатывался из-за горизонта, заливая светом донельзя тёмное небо. Маленькие снежинки не спеша падали на землю, подхватываясь слабым ветром и кружась над землей. Я молча курил, почти не стряхивая пепел; мой взгляд был прикован к асфальту, местами заледеневшему от холода. В голове не было ни единой мысли, кроме одной — я безнадёжно и навсегда влюбился в глаза, напоминающие цвет асфальта, в глаза, которые я никогда не увижу. Ведь я навечно в Болгарии.