Литературный клуб

Производить хорошее впечатление — важно. Так меня учили. Аккуратный пробор и уложенные волосы, «что же вы не сказали, да он вылитый отец». Идеально выглаженные рубашки — по одной на каждый день недели, не считая сессии. Обувь — только черное. И да, милый, лаковые оксфорды смотрятся действительно дешево на тебе. Ключи, таблетки, сумка, и проводить сестру до школы. Еще час — дорога в университет, и еще полчаса на библиотеку, чтобы освежить память. Веймарская конституция. 1919 год. Хорошо. — Эй, чувак! — кричит с последней парты Артем, и когда я сажусь рядом, рука почти машинально стирает с раскрасневшейся щеки друга следы помады. Кажется, Лида со второго курса. — Идиот, ты хоть готовился? — звучит беззлобно, хотя я действительно планировал его ругать. — Она слишком хорошо отсасывает, — горестно вздыхает Тема, а я проливаю минералку себе на брюки. Хорошо, что не купил чай. Улыбаться — тоже важно. Знакомым, родителям, одногруппникам, случайной бабушке в метро. И учителям. Такой правильной чистой улыбкой, которая поможет пересдать предмет на заветную пятерку и вообще «прекрасное подспорье для любого профессионала своего дела». Я выдрессировал эту улыбку перед зеркалом, чтобы было естественно. Я выжег ее на своем лице, чтобы не забыть. — Кто сегодня на этот фильм про... о чем там он? Пила, да! — Марина стоит в другом конце класса, но это почти так же громко, как если бы она орала мне в лицо. Она староста, и «не отделяться от коллектива — важно», вот только на календаре четверг, так что... — Не сегодня, у меня курсы, — бросаю вскользь, когда прохожу мимо. И улыбаюсь ей. Как будто тебе вообще есть до меня дело, м? Не врать — важно, но я думаю, что на этот раз сделаю исключение. На первом этаже перед выходом как всегда толпа, и нырять в нее почему-то совсем не хочется. Бесконечный поток одиночек, забывших на мгновение, что они сами по себе. В этом нет ничего плохого, знаете? Быть одному. Я выхожу в зимний вечер, холодный, со снежинками в волосах прохожих и легким похрустыванием снега под ногами и, наконец, выдыхаю. Надо торопиться домой, где Ритка, которой приготовить еду и помочь с уроками, и учебник налогового права, ведь завтра зачет. Но так хочется просто... Телефон неприятно вибрирует в кармане, и это, конечно же, мама, а значит, мне действительно нужно спешить. Иногда кажется, что наш дом, вместе с его обитателями — единственное место, что не претерпевает изменений, сколько бы раз времена года не сменяли друг друга. Почти как речь президента в новогоднюю ночь. Мама — это всегда мама, со своим «старайся лучше» и молитвами каждый воскресный вечер, а папа все такой же папа, который говорит «мы обсудим это позже», но это позже так никогда и не наступает. Рита так и осталась ребенком, хотя ей уже одиннадцать, и да, это, пожалуй, единственное «не изменение», которым я доволен. Что же до меня... думаю, я не способен измениться, даже если бы очень захотел. Дом не даст мне. Наше искусственное, забальзамированное счастье и наклеенные на лица улыбки не дадут мне. Поэтому и смысла пробовать тоже нет. В моем выверенном и четком расписании есть лишь одна пустая строчка, один единственный час перед тем, как лечь спать. Я сохранил его для себя, для той маленькой частички себя, что все еще борется, отстаивает свое право на существование. И имя этой частички — поэзия. Я любитель, жалкий графоман. Меня не напечатают в газете и не издадут книгу моих ничего не значащих стихов, но я делаю это, чтобы хоть где-нибудь, хоть на жалком клочке бумаги, я действительно жил. Вот и сейчас, как и каждую ночь до этого, я беру в руки карандаш, и никогда я не чувствовал себя более счастливым, чем в этот самый момент. Я поднимаю глаза в небо, но там ничего не осталось, Я пытаюсь нащупать дорогу, но ее больше нет. Моя тяжелая, многовековая усталость, Я пришел сюда, чтобы проститься с ней. Могу ли я просто... остаться в этих строчках навсегда? Этим утром было холоднее, чем обычно. — Эй, Артур, Артуууур! Иди ко мне! — голос Темы порой бывает таким же чудовищно громким, как и у нашей старосты. Я плотнее запахиваю пальто и спешу к нему, стоящему зачем-то возле одной из старых многоэтажек. — Смотри-ка, тут у нас общество поэтов нарисовалось. Я следую за его взглядом и упираюсь в строки, выведенные небесно-голубым на светлых кирпичах здания. Я хотел бы поймать солнечный луч, что в твоих волосах, Но ты спишь. Разбужу тебя, когда поймаю солнце. А чуть ниже гордо значилось: «Литературный клуб».