Tineis

— Господин, мы прибыли. Сиэль почувствовал это еще до того, как Себастьян сказал первые слова. Вместо колющего холода его лицо овеяло теплом, а вместо зияющей пустоты, осевшей на кончике языка кислым пеплом, граф ощутил покой. Все разом отпустило: все тяготы, вся боль и страдания. Сиэль открыл глаза. В последний раз, когда он был здесь, монастырь был охвачен пламенем. Сейчас его обломки купались в кроваво алых лучах и, казалось, будто он вновь вернулся в прошлое, наблюдая, как ненавистный монумент его позора покрывается кровью, огнем и пеплом. Вспоминая это место раньше, он думал, что никогда более не сможет встретиться с ним вновь. Все самое ужасное, что с ним случилось, все самые большие раны на его душе, были оставлены именно здесь, но к своему удивлению, сейчас все это казалось чем-то, что случилось не с ним. Чем-то, за чем он наблюдал со стороны. Чем-то, что произошло в другой жизни. — Я хочу сделать это там, — прошептал он тихо, почти неслышно, но демон был бы не демоном, если бы не услышал его. По лицу Себастьяна нельзя было сказать, о чем он думает. Был ли он удивлен этой просьбой или же он предвидел такой исход. Он лишь учтиво склонил голову, спросив: — Вы уверены? Сиэль еще раз посмотрел на полуразрушенное здание, заброшенное, увитое стеблями плюща и покрытое густым мхом, с пробившейся сквозь мраморный пол травой и ярко-синими цветами. Был ли он уверен? Да. Время сомнений уже давно было позади. Оно осталось здесь, похороненное и навсегда забытое. Как и тот маленький мальчик, с нетерпением ждущий поездки на лодке вместе с любимыми родителями и братом. И сейчас, исполнив свою месть, он хотел присоединиться к нему и встретить свой закат здесь. Себастьян, казалось, понял все без слов, лишь крепче обхватил его, медленно направившись внутрь когда-то величественного здания. Ему было десять, когда он был здесь в последний раз. Маленькое невинное существо, дрожащее под взглядами десятков глаз. Он отчаянно хватался за руку брата, теплую и родную, казавшуюся ему единственной спасательной соломинкой в этом Аду. Тогда он верил, что если не отпустит руку брата, то все будет хорошо. Что он проснется в теплой постели от мягкого голоса дедушки, который как всегда с улыбкой открыл бы шторы и сказал: — Просыпайтесь, юные господа. За секунду до того, как их пальцы разделились, он продолжал верить, что все это было лишь сном. Смерть родителей. Лежащий в луже крови Себастьян. Мертвые бледные лица слуг. И громкий надрывный плач брата… Но это не было сном, и как бы он ни пытался выжечь это из своей памяти, у него это не получалось, и картины, темные, противные, съедающие душу, продолжали посещать его сны настолько ярко и реалистично, будто все это происходило с ним заново. Он бы даже не смог сказать, сколько раз за эти годы в его темных кошмарах чужие холодные руки, женские и мужские, трогали его тело. Сколько раз он переживал боль и видел перед собой мерзкие улыбки и глаза, скрытые за черными масками. Тогда они напомнили ему крылья черных мотыльков, облепивших его тело. В какой-то момент он уже не чувствовал ничего. Лишь туман. Лишь сотни мотыльков. Лишь звук их хлопающих крыльев. И лицо бога, что улыбался ему. Себастьян остановился. Главный зал пострадал от пожара больше всего. В полуразрушенном потолке можно было увидеть неспешно движущиеся облака, и Сиэль улыбнулся. — Сегодня поистине прекрасный день, не находишь, Себастьян? — спросил он, вдохнув полной грудью. Где-то далеко он слышал стрекотания кузнечиков и легкие порывы ветра, шелестящие траву. За несколько миль не было ни единой живой души. Лишь природа. Лишь небо над головой. В воздухе пахло спокойствием. Дворецкий посмотрел на него пристально, и, казалось, он уловил подтекст, скрытый за этими словами. «Сегодня прекрасный день, чтобы умереть, не находишь?» Демон промолчал, неспешно двинувшись к алтарю, стоявшему средь камней и пыли. Он был освещен алыми лучами, словно ждал своего запоздалого гостя, и граф к своему удивлению не почувствовал того съедающего душу страха, преследующего его годами. Он все еще помнил полные ужаса глаза брата. Занесенную над ним руку с кинжалом и кровь… И даже увидев давно тусклые бордовые разводы на каменной кладке, он не почувствовал ничего. Лишь умиротворение. За плечами графа Фантомхайва не осталось незаконченных дел. Теперь он мог уйти спокойно. Он услышал отчаянный крик, звавший его. Зов чистой души, окруженной кровью, грязью и пороком. Он предстал в своем истинном облике, отвратительном, с богряцой пролитой крови в глазах и вселяющей ужас клыкастой улыбкой, окутанный, словно в плащ, тьмой. Но в глазах ребенка, заточенного в клетке, не промелькнуло ни капли страха, и детская ладонь лишь крепче сжала его когтистую руку в ответ. Ребенок не желал славы и богатства. Ребенок желал силу, которой не было ни у кого, чтобы отомстить. Демону было знакомо это чувство. Именно такой был вкус — отчаянного, всепоглощающего желания мести — у души, которую ему принесли в жертву. Первым приказом ребенка, назвавшемся графом, было уничтожить всех и все. Всех, кто осквернил его. Всё, что напоминала об этой скверне. И демон с улыбкой выполнил приказ. За столетия своего существования он заключал контракты множество раз. Некоторые длились несколько дней. Другие, недель. Третьи, года. Для демона время не значило ничего. В какой-то момент однообразная еда приелась, и он начал находить большее наслаждение в процессе «готовки», нежели в самом блюде. Именно после этого, когда он начал оставаться со своими контракторами дольше, чтобы придать еде нужный ему вкус, демон начал постигать человеческую сущность. До этого люди были лишь едой. Серой массой, однообразной, отличавшейся лишь тем, что кто-то был вкуснее, но не более. Демоны — самые мерзкие отродья, которые когда-либо могли существовать. Так он думал до того. То после знакомства с людьми, он понял, что это далеко не так. Отличия между ними и людьми были только в том, что демоны понимали, кто они есть и никогда не лгали самим себе. Люди же были лицемерами. Они могли быть беспричинно добры к тем, кто этого не был достоин, и чрезвычайно жестоки с теми, кто этого достоин никак не был. И, порой, чрезмерная жестокость превращала людей в монстров похуже обитателей Ада. Демон видел это веками. Как люди собственными руками разрушали чужие жизни, чтобы после винить во всем нечисть. Люди превращали плодородные земли в пепел, города — в руины, жизнь — в смерть. И он видел это в глазах ребенка. Пустых и безразличных, смотрящих за тем, как он, слуга тьмы, окрашивает алым церемониальный зал. Эта пустая оболочка была невинна и безгрешна, и лишь людскими руками она превратилась в не знающее жалости существо, готовое продать душу ради мести. Люди были удивительны. Ни демоны, ни ангелы не могли сказать точно, насколько они могли погрузиться во тьму. И был ли у этого погружения какой-то финал. Стоя посреди храма божьего, окруженный десятками трупов, демон усмехнулся. Не он осквернил этот храм, а люди, превратив его в храм порока. Удивился ли демон? Отнюдь. Он посчитал это забавным. Себастьян посадил графа на алтарь, очистив с него пыль и грязь одним щелчком пальцев. До самого конца, как бы это ни было смешно, он хотел оставаться верен своей роли. — Если вы позволите, — проговорил он, медленно сняв с графа повязку, скрывавшую печать контракта. Она с тихим шелестом упала на пыльный пол, а господин открыл оба глаза. Демон стянул с руки перчатку. Печать на руке стала черной. Граф оставался собой. Даже будучи на пороге смерти, он сохранял благородное достоинство, смотря на него, как и когда-то давно, без страха и сожалений. Сотни раз до этого он стоял перед своими жертвами, испуганными, дрожащими, молящими о спасении. Люди никогда в полной мере не осознавали ценность собственной жизни, без раздумий ставя ее на кон. И так жалко отчаянно начинали молить, когда, наконец, осознавали. Однако граф никогда не попадал под определение обычных людей. Демон, к собственному удивлению, ощутил что-то сравнимое с… сожалением? Определенно, это было чертовски занимательной готовкой. — Вы не боитесь, господин? — спросил он, позволяя своей демонической сущности окрасить глаза в алый. Граф, к удивлению демона, улыбнулся, так спокойно и умиротворенно, будто наконец обрел то, чего так хотел. Он протянул ладонь вперед, коснувшись своей рукой ладони, на которой была метка печати, также крепко и уверенно, как когда-то он схватил его когтистую лапу, заключая контракт, и сказал с непонятной демону печалью: — Я благодарен тебе, Себастьян. Я был мертв задолго до твоего появления, но благодаря тебе я получил возможность умереть не опороченным, а отомщенным. Боюсь ли я? Нисколько. Я, наконец-то, счастлив. За все время, проведенное с графом Фантомхайвом, — высокомерным, гордым, расчетливым ребенком, — ни разу демон не слышал от него подобных слов. Но не это ли очарование конца. Люди больше не стремятся держать свои искусные маски. И на секунду, демон позволил себе подумать, что действительно сожалеет, что конец наступил так скоро. В этот раз готовка была поистине увлекательной. Себастьян склонился над лицом юного господина. Сотни и сотни раз он видел, как даже самые смелые его жертвы давали слабину в эту последнюю секунду, но в глазах графа не было ни капли страха, лишь холодное безразличие и пустота, которая когда-то привлекла демона. Душа, маленький светлый комочек, была полностью готова. Граф Фантомхайв не боялся. Потому что граф Фантомхайв уже давно был мертв, погребенный под крыльями сотен мотыльков, в этом разрушенном монастыре, покрытом пеплом, кровью и мхом. Его последнем пристанище.

***

«Граф Фантомхайв Дата рождения: 1875 г. декабрь, 14 Дата смерти: 1889 г. август, 18 Причина смерти: конец контракта, заключенного с демоном. Забрать душу невозможно. Дело:

ЗАКРЫТО».