Последний на сегодня

— Это последний на сегодня? — спросил Нагельсманн, не поднимая голову от вороха бумажек. Сандро угукнул. За этот день на сцене перед ними побывало человек, наверное, пятьдесят — на тринадцатом подающем надежды исполнителе Сандро сбился и надеялся только на то, что Нагельсманн не перепутает ничего в бумажном хаосе с именами, краткими биографиями и только ему понятными отметками. Или уже не надеялся. Сейчас Сандро хотелось только одного — чтобы этот невозможно долгий день наконец закончился. Голова у него гудела, в неё, казалось, под завязку набились обрывки популярных и не очень песенок, спетых самыми разными голосами, от фальцета до баса. Сандро хотелось домой. И пожрать. Последний на сегодня мялся возле микрофона и, казалось, прекрасно чувствовал настроение и Сандро, и Нагельсманна. — Итак, господин… — Нагельсманн пошурудил в бумажках и выудил одну. — Руди. Себастьян. Чем вы нас порадуете? Тот, кашлянув, немного неуверенно ответил: — Песней. — Это отлично, — невозмутимо сказал Нагельсманн. — Танцы у нас запланированы на завтра. Итак? Сандро вдруг вспомнил, что оставил пакетик с недоеденными чипсами у пульта светооператора, временно перенесённого на сцену. Он поднялся и пробрался между рядами, стараясь двигаться как можно быстрее. Нагельсманн вряд ли простит ему это позорное бегство, но все разборки будут потом, когда прослушивание наконец закончится. А сейчас Сандро хотелось жрать. Парень на сцене что-то невнятно сказал — Сандро, поглощённый мыслями о близкой еде, не расслышал — и сел за рояль, порядком потрёпанный за этот день. Клавиш он коснулся в тот же момент, когда Сандро дотянулся до вожделенного пакетика. Сандро, очень стараясь не шуршать, достал первый чипс. А потом парень запел, и Сандро застыл, не донеся чипс до рта. Кто бы мог подумать, что в таком тщедушном теле скрывается такой голос. Усиленный микрофоном голос парня — Сандро вспомнил, что того зовут Себастьян — наполнил собой весь пустой зал, обволок Сандро и завибрировал в кончиках его пальцев. Сандро машинально положил чипс в рот и снова замер, забыв, что надо жевать. — О, останься со мной, — выговаривал Себастьян, — ведь это всё, что мне нужно. Сандро осторожно выглянул из-за кулисы. Софиты чуть не ослепили его, но ему показалось, что он разглядел поднятые домиком брови и зажмуренные глаза. Это могло бы показаться смешным, но голос Себастьяна наполнял его мимику особым смыслом, как и движения. Парень не сидел смирно за роялем, он, казалось, весь уходил в движения рук, порхающих над клавишами, подавался вперёд к микрофону, как будто перед ним был тот самый человек, которого Себастьян с такой страстью просил остаться. — Почему я такой эмоциональный? — спрашивал Себастьян. — Нет, это некрасиво. Сандро не согласился бы. Особенно с учётом того, что до того, как сесть за рояль, Себастьян действительно производил впечатление малоэмоционального, зажатого человека. Последние аккорды затихли, и Сандро обнаружил во рту совершенно размякший чипс. Он быстро сглотнул и облизал зубы и губы, пока Нагельсманн говорил из зала: — Что ж, голос у вас отличный. Но сами понимаете, по этой песне сложно судить о ваших умениях как пианиста… — Я ещё не закончил, — перебил его Себастьян. Сандро удивлённо притих. — Вообще-то, мы слушаем только по одной песне от каждого исполнителя, — сухо сказал Нагельсманн. — У меня выслушаете две, — сказал Себастьян. Сандро осторожно положил пакетик с чипсами и нырнул за пульт, стараясь стать как можно меньше, что при его габаритах было весьма непросто. Попадаться Нагельсманну под горячую руку ему очень не хотелось. Нагельсманн начал было что-то говорить, но Себастьян как-то странно встряхнул головой, поднял руки и опустил их на клавиши. Старенький рояль благодарно загудел. Сандро видел и слышал многое, за время работы с Нагельсманном ему довелось познакомиться с очень многими музыкантами и певцами. Но он даже не подозревал, что на их повидавшем не меньше рояле можно играть… так. — И ты думаешь, что этот дурак никогда не сможет выиграть? — яростно пел Себастьян, и рояль не просто звучал — пел с ним в унисон. Сандро неловко шевельнулся, задев локтем один из тумблеров, и софиты погасли, а прямо посередине сцены упал луч света, выхватив Себастьяна и рояль, которые, казалось, слились в одно целое. Сандро осторожно передвинул другой рычажок, потом, смелее, ещё один. Пятна света на сцене замельтешили, свиваясь в безумный хоровод вокруг Себастьяна и рояля. Сандро вошёл во вкус, предугадывая каждый аккорд, подхватывая звук светом так, как будто они уже сотню раз это репетировали, как будто режиссёр уже написал им сценарий. Себастьян замолчал, продолжая играть, и в звуках рояля Сандро слышались те же слова: — Я всё ещё держусь, да, да, да! А потом Себастьян снова запел — с такой же страстью, не утихнувшей за время песни, наоборот, как будто набравшей силу — и последними тремя сильными ударами рук заставил рояль, Сандро, весь зал задрожать. Сандро осторожно перевёл дух и снова включил софиты. — Что ж, — спустя несколько секунд сказал Нагельсманн. — Вы меня убедили. Репетиции начинаются в понедельник. Он уже успел выйти из зала, когда Себастьян наконец встал из-за рояля. — Это была высшая похвала, — сообщил ему Сандро из-за пульта. Себастьян вздрогнул и обернулся к нему. — А, — сказал он. — Да. Хорошо. — Ты крут, — сказал Сандро, выбрался из-за пульта и подошёл к нему. — Он это тоже признает, только не сразу. Вблизи Себастьян совершенно не походил на того человека, который несколько минут назад выжимал всё из рояля и себя. — Замечательно, — осторожно сказал он. — Очень, — согласился Сандро и протянул ему пакетик с чипсами. — Угощайся.