Наша жизнь — росинка. Пусть лишь капелька росы Наша жизнь — и все же… Кобаяси Исса.
Зубы с хрустом впились в слегка пережаренную плоть. На языке расплылась противная горечь, которую тут же затмила боль от ожога только снятым с костра мясом. Судорожное сокращение мышц глотки — и обугленный кусок мелкой ящерицы, калёным железом скользя по пищеводу, отправился внутрь. Нос защекотал вонючий дым, исходивший от еды. Резкий выдох. Из глаз брызнули слёзы, а в грудную клетку вцепились когти рефлекторного кашля. Азула отодвинула руку с зажатой в ней палкой подальше от костра и принялась быстро размахивать ею, дабы остудить почерневшее мясо. Помахав ещё полминуты, она снова с остервенением впилась в ящерицу. Охотиться с магией огня было, конечно, намного легче, чем голыми руками, но её учили сражаться с людьми, а не выслеживать мелких рептилий в глуши. Отрывая куски испорченного ею же самой мяса, девушка давилась пищей, пытаясь вычленить среди горечи обугленных мышц хоть что-то аппетитное. Получалось не очень. Выплюнув особо горький кусок, она с отвращением выкинула палку в кусты и мрачно уставилась в огонь. Есть расхотелось. Вместо этого, принцесса огня смотрела в пламя плохонького дымящего костра из влажных веток (собственно из-за этого ей и пришла в голову мысль приготовить пойманную добычу с помощью магии — не слишком успешно, к сожалению). Наблюдая как медленно, с ленцой, языки пламени ползут по мясистым листам, источая при этом настоящие фонтаны дыма, Азула представляла, как точно так же, медленно, с дымком, сгорают все, кто повинен в её нынешнем положение. «Этот дрянной мальчишка-аватар, из-за которого всё и осыпалось пеплом. Как будто мало того, что он владеет всеми четырьмя стихиями, так ещё и меньше чем за пару месяцев обучения у этого недоучки Зузу его мастерство — да, именно мастерство! — владения огнём возросло настолько, что Аанг смог одолеть не только её саму, но и самого сильного, как когда-то она считала, мага огня в мире. Да, Зузу…его наследница тоже представляла медленно корчащимся в этом ленивом огне; его, пожалуй, больше всех. Плевать на то, что он якшается с аватаром, плевать что он, по факту, пустил Ко под хвост всё, что его народ строил целый век — это всё мелочи. Но тот факт, что он каким-то немыслимым, невероятным образом едва не победил её на Агни Кай — вот это было самым отвратительным в нём. Она бы сказала, что ему помогла… Нет. Даже думать о ней нельзя. Лучше уж представить, как в жёлтых языках пламени дракона медленно зажаривается эта сука-дикарка из Племени Воды. Племени! Даже ныне покойные Кочевники Воздуха себя так не называли! И как эта стерва, манипулирующая и своим идиотом с бумерангом, и её, Азулы, братом (по крайней мере, по матери) умудрилась её победить? Как они все могли победить? Как её отец, Лорд-Феникс, позволил себя победить какому-то мальчишке?» Немного неохотно, но Азула представила, как Озай тоже сгорает в этом крохотном костерке, не веря что пламя — такое жалкое! — может ему навредить. «Да, „папа“, ты виноват не меньше, а, может, и больше других! Почему ты, как злодей из второсортных пьес, появился только под самый конец, когда этот поганец вошёл в полную силу? Где ты был раньше? Ты мог закончить всё это ещё тогда, в День Чёрного Солнца! Разве нет?» Один за другим в чуть слышно шипящем костре, который всё больше дымил и всё меньше горел, мучились и страдали все, кого она обвиняла в случившимся. «"Мэй и Тай Ли — единственные, кого она удостоила доверием, пусть и не полным — неблагодарные твари! Айро, этот мерзкий старикан, который предал всё, за что воевал он сам, и за что умер его сын! Все они предатели, сволочи и ублюдки.» Распалившая сама себя, принцесса в ярости послала в почти потухший костёр огненный шар. Кучка веток и листьев разлетелась во все стороны, и Азулу осыпало тёплым пеплом, но она этого не заметила. Потому что увидела в оседающей саже и углях ещё одну страдающую фигурку. Изящную, в офицерской броне, с пучком красивых волос, заколотых золотым трёхзубым огоньком. Обезумев от ярости, девушка свела руки вместе и закрутилась волчком, поливая окружающий лес потоком мёртвенно-синего пламени. Но, изнурённая побегом и голодом, она быстро выдохлась и опустилась на колени. По щекам текли мелкие, злые слёзы, как в тот день, когда огнённый коготь кометы разрезал небо надвое. Огонь вокруг, обычно столь горячий и неутомимый, теперь едва тлел на влажных, не желающих умирать растениях.***
Дождь бил по широким листьям, создавая стоящий сплошной стеной свист. Пахло землёй, жадно впитывающей влагу, а также живыми, набухшими растениями, к которым примешивалась удушающая нотка так и не разгоревшегося вороха мокрых веток и гнилых листьев, из которого иногда вырывалась едва заметная струйка белёсого дыма. Азула взобралась на ствол какого-то незнакомого ей дерева и устроилась между его ветвями. Казалось, весь мир ополчился против неё, и что она могла сделать? Огонь отвергал пропитанную влагой пищу, а огненное дыхание больше тратило силы, чем согревало. Ливень шёл третий день, и третий день она довольствовалась только редкими ягодами — хорошо ещё, что она вспомнила, как в детстве Урса накормила своих детей такими ягодами, что означало их безвредность. Принцесса вздрогнула, хотя и до этого её била крупная дрожь от холода. Она же пообещала себе не вспоминать об этом человеке. Но разве она специально? Тем более, что это помогло ей выжить. «Выжить…быть может, она никогда и не хотела… Нет!» Девушка злобно выдохнула сгусток ярко-жёлтого огня, безуспешно согревая ладони. Она снова попыталась вызвать в себе здоровую, придающую сил злость, вместо этой омерзительной жалости пополам с отвращением к самой себе. «Все они хотели и хотят только одного — её смерти! И братец, и аватар, и это водная сучка и…прочие…» Какой-то крупный лист, видимо, переполнившись водой, прогнулся и пролился вниз, прямо на Азулу. Поток ледяной воды маршем прошёлся по спине, вдобавок к каплям дождя, что попадали на кожу сквозь небольшие дыры в костюме и пододетой нижней рубашке. От неожиданности девушка изогнулась дугой и вскрикнула. Устыдившись своей слабости, она стукнула кулаком по дереву, ругая себя последними словами. И сама не заметила, как после обвинений в потере бдительности, начала винить себя в своём положении. Сначала она оказалась слишком слаба, чтобы вырвать победу из рук глупых детей. А потом, слишком слаба, чтобы…чтобы что? «Чтобы убить? Или чтобы признать поражение? Или чтобы…» Азула прислонилась спиной к наиболее сухой ветке и обхватила себя ладонями, подобрав ноги. Слёзы вновь текли по её щекам, смешиваясь с холодным дождём, но теперь они были большими, и их тепло отогревало онемевшие худые щёки. Азула плакала и не могла остановиться, несмотря на весь стыд, который от этого испытывала. Словно все слёзы, которые она держала в себе пятнадцать лет: когда её называли чудовищем, когда ей предпочитали брата, когда в ней видели кого угодно: мага, наследницу, политика, военачальника — кого угодно кроме дочери, когда подруги её детства предали её, оставив совсем одну, и даже когда она впервые за многие годы увидела маму — словно все эти слёзы разом прорвали плотину, хлынув неприкрытым потоком наружу. Ей было ужасно стыдно, но она не могла прекратить плакать, размазывая по лицу горячие слёзы и жадно забирающие последнее тепло капли дождя, перемешанные с липким древесным соком, сочащимся из мокрой коры.***
Азула никогда не считала себя красивой. По правде говоря, она никого не считала красивым. Не потому, что у неё были такие завышенные требования к красоте, а потому, что этих требований не было вообще. С тех самых пор, когда мать впервые посмотрела на неё, как на дикого зверя, когда она сожгла цветок, посчитав его недостаточно красивым (сейчас девушка даже приблизительно не могла вспомнить, что ей тогда руководило), что-то словно выключилось в ней, напрочь обрубив чувство прекрасного. Да, ей было обидно, когда парни увивались вокруг Тай Ли, обходя её стороной, но не потому, что она считала себя такой же или даже более красивой (и уж тем более не из-за этих самых парней), а из-за того, что девушка оказалась в чём-то — пусть даже столь незначительном (по крайне мере, так казалось Азуле) — лучше неё. Она не могла, да и не хотела понять, хорошо ли она выглядит в зеркале, предпочитая всегда один и тот же внешний вид. Равнодушно пожимала плечами, пока Тай Ли под одобрительное молчание Мей восхищалась закатом или рассветом. Даже огонь и молния, которые были неотъемлемой частью её жизни, никак не трогали её чувство прекрасного — если такое вообще было. Единственная вещь, которую она считала красивой — это её волосы. Потому что мама так говорила. Несмотря ни на что, она ей всегда верила. И когда та расчесывала её чёрную гриву, и когда с ужасом в глазах называла её монстром. Сейчас она смотрела на своё отражение в тихом пруду и гадала, можно ли назвать эти сальные, взлохмаченные, скатавшиеся в сосульки космы красивыми. Наверное, всё же, нет. Мама бы точно так сказала, если бы была рядом. Азула устало вздохнула. Мать не выходила у неё из головы, как ни крути, так зачем пытаться её забыть? У неё уже нет сил на злобу или горечь — только бесконечная усталость от всего вокруг и глухое недовольство. Камень оттягивал руки, и даже лиана, обмотавшая булыжник, весила словно целый дирижабль. Девушка медленно сделала шаг вперёд, и тут же резко выдохнула. Нога погрузилась в глубокий мягкий ил, и ледяная вода мёртвой хваткой впилась в мышцы. Не выдержав пытки, Азула вернула конечность на сушу. «Только не так. Слишком много чести этой шлюхе-дикарке.» Злобно плюнув в пруд, она пережгла обмотанную вокруг пояса лиану и попыталась поднять камень над головой, чтобы закинуть его в воду, однако сил едва хватило, чтобы чуть-чуть поднять локти. В раздражении, она, раскачавшись, просто бросила его туда, где только что была её нога. Сноп ледяных искр обжёг её бледную, покрытую грязью кожу, видневшуюся сквозь широкие прорехи в одежде. Вверх поднялся холодный, чуть сладковатый запах стоячей воды. Ни гнева, ни сожалений, только лёгкое раздражение — и всё.***
Азула смотрела на маленький синий огонёк, танцующий джигу на её ладони. В нём она будто видела себя — ещё маленькую и беззаботную, не понимающую, насколько глупо и нелепо она смотрится со стороны. Медленно, словно во сне, она начала приближать другую руку к огоньку, который ничуть не грел её замёрзшее тело, а лишь слабо освещал Азулу в темноте, придавая и без того бледной коже неественный синюшный оттенок. Впрочем, глубоко внутри девушка понимала, что даже мировой пожар, который так хотел устроить Озай, не смог бы её согреть. Жар быстро становился обжигающим, пока не стал нестерпимым, и девушка не одёрнула руку, мрачно буркнув ругательство — не столько даже из-за реальной злости или разочарования, сколько по привычке. И так тоже — нет. Плотный слой белил давно уже сошёл с её лица, обнажив многочисленные шрамы на истощённом лице с горящими янтарными глазами. Часть — от водяных хлыстов и сосулек этой бесстыдной дряни с полюса. Другие — от заострённой гальки и каменных шипов, которые любила использовать та слепая девочка — наверное, единственная, к кому Азула испытавала хоть что-то, похожее на уважение, среди всех её противников. Но больше всего — от ожогов, оставленных, главным образом, её братцем. Отметины былых боёв встречались не только на лице, но и на коже, обтягивающей тонкие мышцы на рёбрах и конечностях, и даже на ступнях, сейчас голых, грязных, покрытых толстыми мозолями. Но одно дело — в бою, когда кипящая от страсти кровь гасит боль, а потом, через несколько часов, предусмотрительно смазанные специальной мазью, ожоги начинали ныть и чесаться. И совсем другое — вот так, медленно, с дымком, саму себя. Нет, у неё не было уже ни сил, ни воли на такое. И, наверное, никогда не было; но Азула уже давно перестала ненавидеть себя за это. Для ненависти уже не нужны были причины.***
Найти подходящее дерево оказалось нелегко. Пальмы, с которых Азула срывала листья для ночной подстилки, не имели достаточно прочных веток. Неизвестные ей деревья, вроде того, на котором она периодически укрывалась от дождя, было слишком низки, а кроме того, их ветки были слишком короткими. В идеале, ей было нужно одинокое, крепкое дерево, возвышающееся над местностью, например, выросшее на каменистом утёсе. Но в долине с этим были проблемы, потому что окружающие её скалы совсем не стеснялись своей наготы. В процессе поисков она понадеялась, что ей встретится какой-нибудь местный хищник, достаточно грозный, чтобы добить то измождённое и измученное существо, что когда-то было принцессой огня - но тщетно. Несмотря на многочисленные зловещие звуки, наполнявшие джунгли по ночам, никого крупнее небольших, размером с летающего лемура, ящериц ей так и не встретилось. Она бездумно переставляла ноги, сознание, некогда способное сломить любого, недостаточно сильного духом, теперь сузилось, словно превратившись в игольное ушко, сосредоточилось на одной-единственной мысли, жуткой от того, что она не вызывала никаких эмоций. Одежда окончательно превратилась в лохмотья, сквозь которые просвечивали обтянутые болезненно бледной кожей кости — всё, что осталось от одной из красивейших девушек архипелага (которая за свою короткую жизнь поцеловалась всего раз и не получила от этого никакого удовольствия). И лишь на худом, впалом лице, лихорадочным огнём горело жидкое пламя глаз, да обветренные потрескавшиеся губы иногда двигались, беззвучно и бездумно шепча какие-то неразборчивые, отрывистые слова. В конце концов, под самый вечер, нашлось подходящее дерево, высокое, с длинными ветвями, стоявшее особняком от остальных. Оценив его высоту, Азула отстранённо поняла, что, будь она в форме, то за пару секунд добралась бы до его вершины, но сейчас не поднимется и на метр. По счастью, тень одного из главных тактических гениев Народа Огня предусмотрела это, и перекинула лиану через ветку с помощью небольшого камня, примотанного к концу. Чтобы раскрутить импровизированную верёвку, много сил не требуется. Завязав узел, девушка дёрганным, резким взглядом захотела ещё раз осмотреть долину — и замерла. Ярко-красное огненное солнце сквозь широкий перевал факелом подожгло джунгли, напитав их своим пламенем. По бокам пылающий шар будто охраняли две розовые скалы, над которыми пролетали косяком какие-то птицы на фоне бесконечно глубокого тёмно-синего неба. Далеко-далеко виднелась угрюмая чёрная громада туч, под которой рябящим ковром стелился дождь. С земли поднимался молочно-белый туман, сквозь который, словно морские утёсы, поднимались стволы деревьев. Бурые, словно объятые пожаром, листья танцевали на ветру бесконечную пляску жизни. В воздухе был разлит запах влажной почвы и травы, смешанный с едва ощутимым ароматом мёда. — Красиво... Девушка вздрогнула, услышав свой голос. Севший, хриплый, дрожащий. Это её голос? Голос, которым она приказывала бесчисленным полкам, голос, которым она дразнила сильнейших магов мира? Азула резко подняла руки так, чтобы солнце просвечивало сквозь тонкую кожу ладоней. Лихорадочно она опустила глаза, разглядывая грязные тряпки, едва прикрывавшие до жути тощую фигуру. Затем она подняла голову и долго смотрела на раскачивающуюся, на ветру лиану, от которой уже был отвязан камешек. Два янтарных озера не шевелились, пока солнце окончательно не зашло. Она медленно опустила голову. — Холодно, — произнесла она, будто всё ещё не веря, что этот жуткий голос её собственный. И вдруг Азула улыбнулась — искренне, весело, улыбнулась из-за внезапно переполнившего её желания жить, из-за чувства всеобъемлющего счастья, заполнившего, затопившего её сознание. И засмеялась каркающим, коротким смехом, подтачивающим её и без того скудные силы. — Нет, это не всё, — сказала она сама себе, тихо смеясь, — это далеко не всё!