Где нас нет

"О, сколько же боли испытывают люди. Едкая реальность постоянно подтверждает всеобщую веру в то, что лучше не рождаться вовсе." - Дазай Осаму. "Закатное солнце" Бледная, казалось, даже полупрозрачная тень мягкой поступью босых ног, изрезанных битым стеклом и ржавыми гвоздями, плелась по мерзкой подворотне портового города. Человекоподобная, для представителя этого вида она была слишком тощей и костлявой. То был ребенок. Маленький мальчик с худым лицом и неестественно бледной кожей, контраст которой создавали ссадины, кровоподтеки и раны всех типов, от колотых до резанных. Он шел по темной улице трущоб Йокогамы - опаснейшего, после порта, места. Взор темных, пустых, ничего не выражающих глаз скользил по вещам, при виде которых родители обычно в ужасе закрывают своим детям обзор. Здесь было все, что так любят сценаристы вставлять в эти безвкусные триллеры-пугалки. От пятен крови, экскрементов и "добрых дяденек" до полу-разложившихся трупов людей и животных. У тех, кому посчастливилось случайно забрести сюда, от данного вида кровь стыла в жилах, а инстинкт самосохранения бушевал, требуя немедленного отступления из опасной зоны. Но ребенка данное зрелище не пугало, не удивляло, не вызывало отвращения. Для таких как он, детей улиц, мертвые тела были учебниками, воспитывающими лучше любого учителя, родителя или психолога. Они учили главной науке жизни - выживанию. И дети образовывались, прилежно выполняя домашние задания, ибо ослушаться учителя означало ни что иное, как смерть. Детский ум удивительно гибок, а под умелыми пальцами он может принимать любую форму, словно глина в руках мастера. А затем он застывает, приобретая ту форму, которую ему придали, застывает навсегда. В этом и есть ценность детства. Именно этот период в жизни человека определяет "Какой он", его черты характера, вкусы и предпочтения. Забвение великий дар. У каждого из нас есть вещи, которые мы предпочли бы забыть. Однако мало кто задумывается о том, что возможно именно эти события и определили то, кем мы являемся. Без этих происшествий мы не стали бы собой. В этом и проклятие забвения, оно уничтожает в человеке его самого, стирает его личность, его принципы и нравственность. И именно поэтому эти дети, что росли на улице, питались отходами, убивали ради еды, каждый день видели все самые грязные пороки этого мира, именно поэтому они никогда не смогут стать "нормальными" людьми, как бы не пытались. Понимал ли это ребенок, в тонкой изношенной то ли рубашке, то ли футболке, бывшей некогда белой, пристально смотрящий на мир глазами, похожими на темную бездонную пропасть, которого даже друзья по несчастью называли "бешенным безмолвным псом"? Нет, очевидно, нет. Он не понимал, не осознавал, не думал об этом. У него не было ни целей, ни желаний, ни пустых надежд и планов на будущее. Он просто существовал. Как и семеро детей, с которыми они выживали в поле, как и сотни бездомных по всему миру, многие из которых были лишены не только надежд, но и конечностей. Последнее можно приписать и к заслугам Акутагавы. Акутагавы Рюноске. Мальчика эспера с дрянной и, казалось, бесполезной способностью, тем не менее, держащую в страхе всех, кто когда либо был удостоен лицезреть ее. Собственное имя казалось ребенку чужим. Незнакомым. Странным. Уже очень давно никто не звал его по имени. Сестра называла просто - Рю. Дети старались не общаться с ним, а между собой обзывали "псом". О, как же он ненавидел это слово. Собаки слишком преданные, слишком доверчивые, у них есть чувства, а у него нет. Он не пес. Он демон. Демон, заточенный в хрупком, больном теле ребенка. По крайней мере, так думали окружающие, называли его "дьявольским отродьем, лишённым сердца". Он же не думал вообще. Ни о себе, ни о мире, ни о смысле. Он не задавал себе глупые вопросы, которые так любят взрослые. Его волновало лишь одно - не умереть, прожить еще один чертов день. Зачем? Вероятно лишь из-за инстинктов. Он не знал что такое самоубийство, не видел такого выхода. Это удел взрослых, но не детей. Акутагава просто брел по холодной земле, не чувствуя вонзающихся в стопы осколков, иголок, костей. Не чувствуя колкого - он острым лезвием вонзался в озябшие кости, торчащие из под тонкой бледной кожи, покрытые лишь небольшой прослойкой мышц и сосудов - холода, будучи уже привыкшим к нему. Не чувствуя ничего. Подобные ему, дети улиц, давно научились игнорировать подобные крики собственного тела. Они научились не чувствовать холода. Так казалось со стороны. На деле же их тела продрогли настолько, что их стало не отличить от ледышек, они не дрожали, не синели, как обычные люди, привыкшие к комфорту, нет, они приспособились. Словно муравьи, которым хулиганы сожгли дом, построенный огромным трудом тысячи этих крохотных существ, дети научились выживать в суровых, нереальных, казалось бы, условиях. И больше всего в этом преуспел он. Ведь он таким родился. Мальчик завернул за очередной угол, еще более мрачный, чем предыдущие. Он шел уверенно, неосознанно, зная эти переулки как свои пять пальцев. В прочем, если бы его попросили объяснить дорогу, он бы не справился с этой задачей. Он двигался словно машина, запрограммированная на выживание, вся его память была механической, искусственной, не подвластной своему хозяину, способная лишь помочь ему остаться в живых. Этот поворот таил за собой новые опасности. Откуда ни возьмись перед лицом ребенка возник громоздкий мужской силуэт, злобно ухмыляющийся гнилой улыбкой с остатками зубов. За ним вынырнула не менее омерзительная женщина, закрывая единственный путь отхода. Рюноскэ остановился, пустыми глазами смотря на бродяг. Сколько таких же гнилых улыбок, прищуренных глаз, полных жажды легкой наживы, жадно подергивающихся рук, стремящихся присвоить себе то, что им не принадлежало, он видел ежедневно, изо дня в день, словно по одному сценарию. Вероятно, эти люди ожидали страха и слез, унижений и мольбы о помиловании, что, несомненно, потешило бы их эго. Но ребенок был не способен им это дать. Потому что он этим не обладал. - Какой сла~аденький милый мальчик. - притворно сладким, приторным голосом, схожим со звуком ногтей по стеклу, проворковала женщина. - Гуляет тут совсем один. Где же твои родители? - подхватил мужчина, оголяя еще больше гнили в своем рту. - Не хочешь ли пойти с нами? Мы бы о тебе позаботились. - она хрипло смеется, в то время как ее напарник тянется дрожащей, лишенной фаланги на указательном пальце, рукой к хрупкому плечу юного эспера. Ребенок дергается, будто ошпаренный, отстраняясь от руки, врезается в женщину и падает, впечатавшись лицом в дырявые кеды. - Ну что ты, мы тебя не обидим, мы ведь помочь хотим. - наигранно жалостливый голос и вот уже две пары шершавых, грязный, покрытых рытвинами и гнойными язвами рук направляется к конечностям Акутагавы. - Не смейте трогать меня! - хриплый, слабый и срывающийся голос, переходящий в рык, в котором не сразу можно угадать 11-ти летнего ребенка. Это ненависть. Чистая ненависть, без примесей зависти, гнева или омерзения. Такая может быть лишь у ребенка. Человека, не познавшего жизнь, не разобравшегося в самом себе, своих чувствах. Он действует так, как умеет, потому что никто не научил, не рассказал, как будет правильно. Подол длинной грязной рубашки растворяется, принимая форму когтистой лапы. Слишком медленно. Человеческие руки уже плотно сжаты на запястьях и голенях мальчика. Их не отцепить. Один взмах...тело окропляет горячая кровь, пульсирующим потоком выплескивающаяся на одежду ребенка, землю и руки женщины. Это длится секунды, а затем следует крик. Акутагаве кажется, что он глохнет от этого звука. Душераздирающий, он проникает под кожу, заставляя волосы на теле встать дыбом. Мальчик инстинктивно отстраняется от источника звука резким рывком. Одна пара рук отпускает его, женщина падает на колени, с шоком смотря на своего напарника. Вторая же пара, сжимающая кисти, мертвой хваткой сдавливает бледную кожу ребенка. Он вскакивает, направляя способность к собственным рукам, ломая чужие, уже мертвые пальцы, выкручивая суставы, разрывая сухожилия. Вместе с тем страдает и собственная кожа, но его это не волнует. Мужчина теряет сознание, вокруг зарождается гул и так не любимое всеми жителями трущоб карканье ворон. Птицы кружат, снижаются, не решаясь подойти к людям, но уже ощущая в воздухе запах смерти, крови и разложения. Женщина вскакивает, кричит. - Ты адское отродье, не человек, монстр, таких отстреливать надо! - ее голос дрожит, становясь то скрипучим, то визжащим. Она смотрит на него сумасшедшими глазами и убегает, однако, ненадолго. Расемон настигает ее быстро, делая пять новых дырок в ее теле, приколачивая к каменной стене жилого дома. Акутагава подходит к мужчине, садится на корточки, щупает карманы, ища хоть что нибудь полезное. Пара монет, сломанные часы, кулон с фотографией молодоженов и ржавое обручальное кольцо. У женщины только кольцо и небольшой нож. Хотя, есть и еще кое-что. Маленький засушенный мизинец, покусанный с одной стороны, без ногтя, вероятно, принадлежал некогда ребенку. Так же у женщины обнаруживается шарф, который Аку, не раздумывая, наматывает на собственную тонкую шею. Он не замечает, как оказывается на пристани. Вдалеке гудят баржи, слышатся крики людей, торопящих друг друга с погрузкой товаров. Контрабандных, скорее всего. Но Аку это не волнует. Он проходит рядом с водой, заглядывая в ее муть, пугаясь собственного отражения. Такого чужого. Он видит пустые, ничего не выражающие, словно подернутые пеленой глаза, окровавленное лицо и безумный взгляд. Незнакомый мальчик смотрит на него с глади океана. Пугающий, вызывающий омерзение. Эспер наклоняется и черпает рукой воду, в тщетной попытке отмыть кровь - она лишь расползается, не желая отставать. Свежие раны саднят и кровоточат, окрашивая в красный все вокруг. Вода багровеет. Вытирается грязным шарфом, от которого, к удивлению, пахнет корицей и свежескошенной травой. По крайней мере, так кажется Рю. Он любил запах травы. Возможно потому, что жил в поле, а может потому, что он напоминал ему детство. Беззаботное детство. Он закрыл им рот и нос, вдыхая запах глубже, прикрывая глаза и вспоминая о доме. Об улыбки матери. О смехе сестры. Гин. Она, вероятно, сейчас ждет его, голодная и оборванная, в прочем, как и он сам. Мальчик вздыхает, поднимаясь и продолжая свой путь. Он идет по холодному камню, которым вымощена набережная, стараясь дыханием согреть заледенелые ладони. Останавливается около большого ветвистого дерева с черным стволом - в прошлом году в него попала молния. Аку любил это место. Оно находилось совсем рядом от их так называемого "дома", по сути же, старого амбара, провонявшего плесенью, и тем не менее здесь его никто не донимал. Здесь было тихо и умиротворенно. Можно было спокойно посидеть и отдохнуть. От шумных улиц города, от криков взрослых и осуждающих взглядов прохожих. От людей, которые быстро утомляли ребенка. Он сел под его могучими голыми и обгорелыми ветвями, утыкаясь головой в колени и вздыхая полной грудью, выпуская накопившееся в душе приторное чувство омерзения к всей человеческой расе. Хорошо могло быть лишь там, где их нет.... Где нас нет. Вспомнив о своих находках, Аку достал покрытый коррозией кулон а виде сердца. Как банально. Две выцветшие фотографии внутри и локон палевых волос. Женщина и мужчина, улыбающиеся ребенку, выглядели необычно счастливо. Необычно потому, что мальчик уже долгое время не видел счастливых людей, и даже сомневался, существуют ли вообще такие люди в их мире. Вглядываясь в их лица, Рю с трудом угадывал в них недавних нападавших. Страшно представить, что случилось с ними, что они превратились в то, чем предстали перед ним. Как они оказались на улице с двумя грошами в кармане. Как докатились до того, что стали похищать людей, пусть и таких же бездомных и лишенных всякой надежды на светлое будущее. Продавали ли они этих детей, а может просто ели, это не имело значения. Главное заключалось в том, что людьми они уже не были. Человека от зверя отличает одно: понимание, что он человек, со всем вытекающим. А они, судя по всему, уже давно вели жизнь далекую от стандартов современного общества. Так же, как и Акутагава. Имели они лишь одну первобытную цель - выживание. Тучи сгустились. Акутагава поднял голову вверх, подставляя лицо снегу. Первому за долгое время. Он падал на землю не тая, словно в безрезультатной попытке скрыть грязь и порок этого мира. Но это было невозможно. Из амбара донесся детский крик, за которым последовала череда выстрелов и отборная ругань. На пол глухо упало что-то тяжелое , по звуку напоминающее мешок. Этот звук Рю знал очень хорошо. То было тело, тело ребенка. *** Высокий юноша худощавого телосложения кутался в черный длинный плащ. Он пришел, когда все уже давно ушли, и лишь рыжеволосый мафиози утешительно похлопал его по плечу, уходя. Он стоит на кладбище рядом с свежей могилой, на надгробии которой курсивными буквами выгравировано имя очередного счастливчика, получившего поцелуй Смерти. Рядом венок и цветы. Друзей и врагов. Можно ли назвать последних лицемерами? Едва ли. Покойник заслужил такое отношение к себе. Он был ужасным человеком, жестоким, эгоистичным, властным...Так почему же сердце юноши, в лицо желавшего его смерти, теперь болезненно сжимается в груди? Не потому ли, что смерти его он никогда по настоящему и не хотел? Вероятно, да. Тот, кто когда то спас его от самого себя, дал надежду, цель и смысл жизни, дал шанс, подарил способность чувствовать эмоции, жить, а не существовать, сейчас лежал в сырой земле. Тот, кого он любил всем своим сердцем, всей своей черствой душой, взращенной в нечеловеческих условиях, словно ужасный цветок, который в отвращении топчут. Он научил его любить. Показал, что это такое. И Акутагава усвоил урок. Любить - значит страдать. Жить - значит страдать. Чувства, эмоции, приносят ужасную боль, в сто крат сильнее физической. Эту боль не унять ни таблетками, ни уколами. И он не в силах больше сдерживать себя. Эмоции, накопившиеся за долгие годы выходят наружу. Аку закрывает лицо руками и кричит, выплескивая внутреннее цунами наружу. Его тело больше не в силах удержать силы природы. Он кричит до тех пор, пока в легких не заканчивается воздух, и голова не начинает кружиться. Горло саднит и Акутагава заходится в сухом, припадочном кашле. Резкая боль в груди дает болезни напомнить и себе. Расемон выходит из под контроля, вырываясь сначала тонким потоком, затем сгущается, занимая все больше и больше пространства. Он тянется к окружающим деревьям, вырывает их с корнем, уничтожает в мелкие щепки. Тут и там появляется взрытая земля, побеспокоенная тревожной душой человека. Лишь серый камень, в конце всего тебе достается лишь серая табличка с именем. В глазах плывет, но эспер читает, снова и снова, вслух, все громче, проклиная человека с именем Дазай Осаму, себя, свою способность, мафию, детективов, эсперов, Йокогаму, а заодно и весь мир. И хотелось бы отомстить, убить, жестоко убить того, кто посмел оборвать его жизнь, заставить страдать от боли, молить о смерти, но....Мстить было некому, тот, кто был виновен, сейчас лежал, покрытый метром свежей земли. Акутагава был там, видел все своими глазами. Как он наклонился, как летел, как упал. Помнил глаза, полные слез и улыбку. Счастливую улыбку. Он никогда не видел такой улыбки у него. Помнил такой знакомый хруст и тупой удар тела об асфальт. Растекшуюся кровь и неестественно выгнутые конечности. Дазай покончил с собой, как и хотел. Никто никогда и предположить не мог, что у него это выйдет. Несчастный случай - писали газеты. Самоубийство - сказала мафия. А Аку все не верил. Не верил никому. Ни глупому тигру, пришедшему с сожалениями, ни Чуе, внезапно ставшему необычно для себя серьезным, ни своим глазам. Он все ждал, когда же Дазай поднимется, вздохнет и привычно скажет "Ты меня разочаровываешь, Акутагава". Больше всего ему нужны были эти, до глубины души ненавистные, слова. Он не пришел на похороны. Говорил всем, что и так знает, что произойдет, что Осаму поднимется, громко хохоча, унизит, по своей привычке, всех присутствующих и гордо удалится. Но и этого не произошло... Припадок кончается так же быстро как и начался. Гнев сменяется отчаянием. Акутагава никогда не использовал настолько мощную способность. Плащ полностью слетел с его тела, и теперь, возвращаясь в истинную форму, упал рядом, укрывая соседнюю могилу. - Почему ты не забрал меня с собой? - злости больше нет, лишь шепот, полный безысходности и горечи. Рефлекторно подносит руку к лицу, тыльной стороной проводя по мокрым следам. Он привык стирать с лица кровь. Слеза на руке блестит и переливается, отражая пасмурное небо. Дазай подарил ему смысл жизни, а теперь забрал его так же просто, как и дал. На мокрую от грязи и слез щеку приземляется крупная снежинка, тут же тая от тепла разгоряченного истерикой тела. За ней следует еще несколько, и вот уже они летят плотными хлопьями, чтобы приземлиться на землю и остаться там, укрывая ее собой. Снег. Парень падает на колени в сырую грязь, не в силах больше стоять. В тот день он тоже плакал. Плакал и злился, первый в жизни раз. Сейчас же был второй. Второй раз, когда Акутагава позволил себе проявить эмоции. Он улыбался. Лежал рядом с его могилой, безжизненными глазами смотря в серое небо. Первый раз в жизни искренне улыбался, понимая, что в его душе рождается новое чувство. Ненависть. Было так много вещей, которые он ненавидел, но сильнее всего была ненависть к людям. Он всей душой ненавидел людей, понимая, что он и сам к ним относится, ненавидя и себя. Аку сомневался в том, существуют ли счастливые люди, существует ли счастливый мир. Но он был уверен в том, что жизнь там, где нас нет, была идеальной. А теперь в его душе родилась еще одна настолько же сильная ненависть. Теперь Акутагава ненавидел снег.