0
Молочный шоколад. Крошки кокосовой стружки. Измельченные орешки. Три ложки сахарной пудры, развеянной над тарелкой так, будто это сладкий пушистый снег. Душевно-теплое блюдо. Я вся испачкалась — шоколад растекся по пальцам, затем залил ладони, а когда уже и терять осталось нечего, вся моя рука машинально погрузилась в эту нежную субстанцию. — Хочу ванну. А лучше — бассейн, наполненный шоколадом. — И не противно? Ты бы стала купаться в еде? — Я… «…люблю еду».1
Бисквитный тортик с заварным кремом или рулет со сгущенкой? — Не поможешь, брате… — Бери все. Все равно, если возьмешь только что-то одно, потом вернешься впопыхах и за другим. Так всегда. Я купила еду. Много сладкой еды. В такой, наверное, было бы не слишком приятно купаться, но глупо было бы отказаться, появись такая возможность. — Это все? — спросила продавщица. — Дайте еще тот крем-десерт с черникой. Где-то в стороне мясного отдела мой брат недовольно покачал головой, наблюдая за тем, как я рассчитываюсь, издалека. Он мог все остановить. В конце концов, это за его деньги делалось. Но он так меня поддерживал. Всегда. Будто готовил на убой животное, которое само желало поскорее себя откормить. Жаль, что я не поправлялась. Испорченная фигура смогла бы заставить меня хотя бы подумать о том, чтобы остановиться. А так — к черту негативные мысли. Мои десерты не могли сделать мне больно, они приносили только счастье. Горе же было только кошельку. — Пошли домой. Только не ешь по пути, у нас уже нет денег, чтобы купить еще сладостей. Засунутый быстренько за щеку кусочек рулета поставил меня в тупик. Я не могла перестать есть вкусняшки. Это бессмысленно. Бессмысленно не есть.2
— Одна салфетка, вторая, третья. Хоть бы убирать за собой стала. Я пришел с работы, а ты… Ноль внимания на этого мясоеда. Братик никогда не любил сладкое. Он, изверг, при мне пил чай без сахара! Когда я впервые приметила это, то чуть не получила сердечный приступ. Мой внутренний диабетик ужасно осуждал его «правильный» образ жизни. Ни капли отдыха, постоянное мельтешение и ни грамма сахара. Ни крошки. Невольно я начала ему помогать: сначала подсыпала по ложке сахара ему в салат, потом в суп, тогда же — в мясо, а впоследствии и в чай. Я мешала его везде, где только получалось его незаметно подсыпать. Со временем братец начал жаловаться на проблемы с желудком, а моя одна ложка, как оказалось, давно превратилась в десять. Но мне такая доза казалась нормальной. «Это все от вчерашней говядины, она выглядела такой зажаренной и сочной. Все наверняка от этого жуткого мяса», — решила я, отбрасывая в сторону все мысли о том, что мои деяния могли быть неправильными. Полная чушь. И любой бы с этим согласился.3
Он оправился, но во время готовки перестал отходить от плиты. Все чаще он ел почти горелое мясо. Кажется, братец буквально впадал в транс, когда жарил его. Эти запахи для него, будто для меня аромат горячего шоколада в кружечке с нарисованными на ней кексиками, вводили его в полусонное состояние. Мне пару раз доводилось ловить его у плиты, когда его лицо уже почти встречалось с раскаленной сковородкой. Я стала беспокоиться, заедая все большим количеством сладостей это чувство. Оно ело меня изнутри, а мне нужно было пополнять себя. Я не хотела быть съеденной полностью.4
Тонуть в креме было приятно, он холодный, а мое тело такое теплое. Я держала сладость так, как держат новорожденного ребенка — бережно и надежно. Впрочем, не все было так гладко. В последнее время я начала замечать, что еда стала не только с головой меня поглощать, появилось ощущение, что ее поглощением будто и не я занимаюсь. Еда проникала в меня, глубоко и надежно, но я оставалась голодной. Все еще оставались пустоты в желудке, а голова шла кругом — с каждым днем все сильнее и сильнее. Мы с братом всегда были вместе, он меня поддерживал, он буквально держал меня на своих крепких плечах, я могла опереться на него, но он все больше и больше угасал. Я видела, как исчезает жизнь. — Ты грязный. — Знаю. Пойду помоюсь. Но даже мытье не помогало ему начать выглядеть лучше. В очередной раз, когда он снова завис над плитой, я задумалась, насколько долго этот железный человек может выдерживаться весь тот груз, что на него навалился, сколько в нем еще здоровья и почему он так чахнет, когда сладкое соприкасается с ним.5
— Тебе нужно купить духи. Братец, от тебя постоянно воняет этой твоей правильной едой. — А я не понимаю, как ты ешь только сладкое и еще жива. Давай разойдемся на этом. Время шло так быстро. Наша жизнь мелькала, заваленная вкусными и не очень блюдами. Братец перестал ходить на работу и был теперь постоянно возле меня. Интересно, от него и раньше исходил настолько ужасный запах? Его тело. Я начала замечать наконец куда больше, чем новую прослойку от крема в моем любимом десерте (а, право говоря, почти все десерты были моими любимыми) или появление нового цвета в серии мишек-мармеладок, от которых я просто с ума сходила. Мой брат. Он гнил. Его тело будто плешью проелось, кожа стала чернеть, а волосы выпадать или… быть может, стираться? Я не могла объяснить то, что видела собственными глазами. Если честно, мне тоже становилось с каждым днем все хуже. Мы будто оба отравились, а врач… Похоже, мы забыли дорогу в больницу. Мы мылись и ели. Мы все больше мылись и все больше ели. Я не могла быть уверена в том, откуда берутся деньги. Больше нет. Оказывается, брат тут был ни при чем.6
Наша жизнь пресекла границы апогея, когда брат начал ко мне приставать. Его гниющее тело в один день накинулось сверху на мое. Он был весь испачкан. Грязный, мерзкий. Я помнила только запахи, вбивающиеся в легкие, и жир, бесконечные потоки жира. Эта опасная близость заставила меня его бояться. Я ощутила себя ужасно грязной. Я перестала есть сладкое.7
Мы будто оказались забытыми всем миром. Брат продолжал есть, а я голодала. Я хотела после того, что случилось, убежать от него как можно дальше, прочь, но что-то будто заставляло меня быть рядом. Если честно, чем больше я морила себя голодом, тем больше начинала сомневаться в том, родственники ли мы вообще. Он был иным. — Голодна? — Нет. Братцу никогда еще не доводилось видеть меня такой исхудалой. Я много потела, а пятна от сладостей, съеденных мною в последний раз, будто бы въелись в кожу. Сколько я ни пыталась отмыться, ничего не получалось. Я осталась запятнанной навеки. Сладостями и его, брата, жиром.8
Я умирала. Больше не было сомнений — смерть вот-вот меня настигнет. Брат же немного даже отошел, как только снова начал есть. Но вот пришла новая неделя. Я, как обычно, лежала. И тут подошел он. Навис надо мной, как в прошлый раз, еще грязнее прежнего, он дышал на меня, насилуя одними ароматами, а затем проник внутрь. Мне даже не удалось понять, как именно это произошло, но вот он во мне, внутри и даже не двигается. Я разинула рот в попытках закричать, но на мой крик пришли только галлюцинации. Нет, я не верила, что такое могло бы произойти в реальности. Руки. Это были чертовы человеческие руки. Они просто взяли меня и брата, подняли нас в воздух, при этом брат оставался у меня внутри. Это не могло быть реальностью. Нас действительно несли, а где-то там, чуть дальше я увидела нашу родную кухню, любимое место на квартире, увидела ее в полном объеме и заприметила кого-то незнакомого, парочку. Эти двое были будто нашими с братом близнецами. Точные копии, только новенькие и чистые. Они радовались жизни и потребляли ту еду, которую мы так сильно любили и ради которой существовали. Заткнутая братом, я на чьих-то руках все ближе и ближе была к двору. Мы так часто через него проходили, когда направлялись в магазин, но теперь маршрут был другим — мы направлялись к помойке. Я… такая маленькая. Мусорные контейнеры вдруг стали такими огромными. И… нет, только не это. Все произошло так быстро и внезапно. Выбросили. Нас выбросили. Попытка барахтаться или хотя бы скинуть с себя брата ничего не дала. Вдруг я увидела, что руки мои — совсем не руки, а бортики, и ноги тоже они, а моя голова и волосы, мой разинутый рот — ничто большее, чем просто… Нет. Дырявые и с остатками еды, мы валялись в самом пекле нечистот. — Б… Я хотела позвать брата, но он, кажется, умер во мне. В буквальном смысле. Мои последние минуты пришли на тот момент, когда вдали послышался сильный шум. Сомнений не было — приехал мусоровоз. Он перекидывал один контейнер за другим, пока наконец не добрался до нашего. Последним, что я увидела, была еще большая гора мусора. И до последнего я не хотела поверить, что мы с братом не были людьми, но мне пришлось. Все факты оказались налицо. Десертная и мясная коробки. Я и он, всю жизнь пролежавшие рядом на кухне и все свое существование держащие себя за дураков. Хотя, если даже так и сложилось, я была довольна тем, как мы прожили. Счастливые от еды. Одно было грустно — могли бы прожить и подольше. А еще нам определенно нельзя было лежать рядом, когда еще все было хорошо, и уж точно не друг на друге. Правильное товарное соседство могло б продлить наши жизни. То самое, о котором говорилось на плакате возле холодильника. Мы постоянно его видели, они — нет. Обдумав все в мусорном контейнере, в своем конце, когда уже оказалась в полете над горой мусора, я ощутила, как из меня вылетел брат, и, как мне показалось, закричала на всю улицу, ужасно громко, так, чтобы все разумные вещи знали: — Это были люди, они убили нас! Затем меня накрыли тьма и смятение — меня смяло под тяжелыми мусорными пакетами.9
Чуть позже, уже на свалке на трупе десертной коробки была обнаружена новенькая упаковка с просроченным мармеладом. Какая ирония.