Join the riot

Все они чего-то бояться и Натаниэль это прекрасно знает, ощущает прямо кожей этот липкий страх. Огрен, конечно, может топить его в алкоголе — тут, конечно, каждый справляется как может. Веланна нервно точит ножи, мечтая потупить их об одного мага. А Сурана… — Анеф схирайя, — тихо шепчет Сурана в огонь, медленно стругая что-то из какой-то ветки. Что он там делает почти не видно, уж больно далеко да темно. Натаниэль и спросить не против, что значит этот такой горький выдох, но и не решается отчего-то. Словно это что-то личное, что-то чужое. *** — Анеф схирайя, — тихо шепчет Сурана, вытирая с губ желчь и кровь. Натаниэлю кажется, что вот-вот и бравый герой Ферелдена отдаст Андрастэ свою эльфскую душу, даром что такой тонкий да прозрачный. Ясное дело, конечно, что скверна никого не красит, но вот беда уж больно скверно (отрадный каламбур) выглядит с каждым днем Сурана. И кажется, что идет только на каком-то своим невероятном упрямстве и вот этом вот загадочном: «Анеф схирайя». Натаниэлю все еще интересно, что все это значит, но он все еще не решается спросить. И лишь когда они снова спускаются на Глубинные Тропы, Суране вроде бы становится лучше. Его меньше полоскает при остановках, а его губах все чаще появляется улыбка, а вот это: «Анеф схирайя» почти перестает звучать. *** — Еще чуть-чуть, — очередной приступ складывает Сурану так, что он идти не может. Поэтому Натаниэлю приходиться его практически тащить на себе. — Где-то же здесь должен быть выход, не так ли? Удача их не покидает и с почти бессознательным Сураной, Натаниэль выходит возле… Киркволла, города в Вольной Марке. Натаниэлю бы удивиться, но он уже давно перестал. Иногда, на Глубинных тропах казалось, что расстояния преодолеваются быстрее, чем по обычным, надземным дорогам. И там где у обычного путника уйдет месяц пути… Хоу мотает головой, отгоняя от себя эти мысли, вот сейчас не до них. «Как бы дотащить-то тебя?», — размышляет он, медленно двигаясь в сторону города Цепей. *** — Анеф схирайя, — мечется в бреду Сурана, судорожно сжимая ладонями серые простыни в казематской лечебнице. На подходе к городу им повстречался патруль храмовников, ну и как тут было не вспомнить про соглашения и прочее такое? В Казематах сидит наипротивнейшая, на скромный взгляд Натаниэля, тетка. Мередит кажется ему склочной истеричной бабой, у которой никогда не было секса и теперь она от этой неудовлетворенности лезет — на стенки и другим житья не дает. — Анеф схирайя, — Сурана горит, его вены вспухают черным и Натаниэль знает что это. Это скверна, бродит, гонит в конец, к музыке, к песне, что уводит на Глубинные тропы и все — конец. — Анеф схирайя, — в самых уголках глаз, на длинных темных ресницах — слезинки. А сорванный, на пике Солдата, голос и вовсе становится прозрачным. — Да что же это значит? — возмущенно бормочет Хоу. — А то вдруг лекарство какое, а я… — Тебя так ждал я, — ответ на вопрос заставляет Натаниэля буквально-таки подпрыгнуть и выронить мокрую тряпицу, что он снял со лба Сураны, на пол. За спиной его стоит храмовник. — Что? — Это означает: «Тебя так ждал я», — снова повторяет храмовник, походя ближе. Его лицо отчего-то кажется Хоу смутно знакомым, но он никак не может понять откуда. — Анеф схирайя, — снова шепчет Сурана. — Я пришел из моря, я пришел из океана, — храмовник склоняется над Сураной, мягко касаясь горячего лба пальцами, скрытыми латной перчаткой, — и не вернусь обратно в море я, коль ты не пойдешь со мной. — Не могу я… пойти в море… Не могу пойти я… в океан… захлебнусь морской волной я, коль пойду с тобою… Натаниэль осторожно встает и уходит, никем незамеченный. Он вспомнает откуда ему знаком этот храмовник. Видел его портрет среди походных записей Сураны. — А они вернулись в море, рука в руке, в океан, — нервно сглатывает Хоу, вспоминая эту старую-старую ферелденскую балладу, — и стала она настоящей невестой для шелки… «Ну и кто бы мог подумать, что старая песня портовых городов Ферелдена, так вот… хорошо опишет вот это, то что происходит между магом и храмовником?..», — Хоу не уходит далеко, подпирает спиной стенку рядом с дверью ведущей в комнату, чтобы никто лишний не вошел.