Блеск

Хичоль целует Генри. Хичоль целует Шивона. Хичоль целует Сонмина. И только Йесон удостаивается мимолетного: — Твои потухшие глаза больше не блестят. У Йесона за плечами несколько лет на сцене, несколько сольных, множество наград, миллиарды счастливых мгновений — теплых как песок на набережной. Но в голове крутится надсадное «твои глаза больше не блестят», и каждое заново воспроизведенное слово лезвием по коже, по сердцу, по костям — по самому существу Йесона, по его существованию. Не блестят глаза, голос больше не такой сильный, движения стали смазанные. Закат неминуем — он знал об этом всю жизнь, но вспоминает именно в эту минуту, стоя перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Что красивого в уставшем взгляде? В размазанной туши, смешавшейся со слезами, потом и пудрой? Что красивого в пересохших потрескавшихся губах? Что красивого или банально живого прямо сейчас можно найти в Ким Чонуне, который, кажется, тонет в этой чернильной усмешке и «твои глаза больше не блестят». Йесон многого не требует, всего лишь «хен, встань рядом со мной» или «хен, мы давно нормально не разговаривали». Но все — блеклая фальшивка, и даже нейтральное «хен» звучит так горько, что скулы сводит. Йесон хочет озарять сцену своим светом как раньше. Но может лишь пытаться. От усталости дрожат руки. Чонун сжимает тинт, вздыхает. Поможет ли чертов макияж скрыть его истинную, потухшую сущность? Перегорать, оказывается, больно. Чуть больнее только любить Ким Хичоля. Блестки сыпятся на щеки, на веки, на ресницы, на сухие губы. Такие противно розовые блестки. Хочется щедро горсть их себе в глаза насыпать, и ослепнуть, и не видеть себя, не видеть Хичоля. Но подойти к нему, схватить за руку, непременно безмятежно улыбнуться и «теперь мои глаза блестят достаточно ярко? Теперь ты доволен их блеском?». Ужасная мысль. Йесон вздрагивает, когда ловит себя на ней, и отбрасывает флакон с ненавистно розовыми в раковину. А они рассыпаются, рассыпаются, рассыпаются, и завтра непременно будет лекция, что не нужно так делать. Но сейчас — плевать. За окном догорает закат, но кажется — жизнь Чонуна. Солнце такое же кроваво-красное, как и этот тинт. Йесон щедро красит им губы, облизывает, красит заново. Чувствует, как вновь по щекам катятся слезы. И продолжает красить. А в следующее мгновение тинт смазывает поцелуем. На зеркале остаются алые полосы-следы как свежие порезы на коже. Йесон себя любит, безумно любит, и лучше бы на этом его любовь заканчивалась. Йесон думает, что гораздо интереснее было бы целовать Хичоля. У него красивые пухлые — немного женственные — губы; у него кожа нежная-нежная, Чонун несколько раз касался ее рукой. А еще у Хичоля безумный глубокий взгляд, в котором Йесон тонет постоянно, и все это напоминает безвкусные женские романы, а не реальную жизнь. Когда в отражении их становится двое, Чонун не может сдержаться и вскрикивает — болью не физической, но вполне ощутимой ментальной пронзает грудную клетку. Подобно демону, являющемуся на зов, Хичоль заходит в ванную комнату и осторожно кладет руку на плечо Йесона. А тот жмурится-жмурится-жмурится, кусает губы до крови; ощущает противные блестки даже на языке, но хуже прикосновений Хичоля на свете ничего нет. Чонун думает, что именно в этот момент он ужасно некрасивый, нескладный, искренне сломленный и слишком настоящий. Вот только показываться таким Хичолю — худшее. А тот словно лишен чувства такта и проницательности. — Все хорошо? И видно же, что ничего не хорошо. Уйди-уйди-уйди. Но они — команда, поэтому: — Да, все нормально. Просто устал. Только кого ты обманываешь псевдо-ободряющей улыбкой и честным взглядом? Хичоля точно не обманешь. — Когда все нормально, люди не плачут и не целуют зеркала. — Я смотрю, ты в этом хорошо разбираешься, — выдавливает в ответ. Кожа зудит от слез, от косметики, от искусственного блеска и пронзающего взгляда Хичоля в отражении. — Конечно. Кому как ни тебе об этом знать. Йесон, увы, помнит многое. Помнит, как четыре года назад «Чонун, я люблю тебя», а в ответ «Хичоль, не шути так, это несмешно. И вообще не отвлекай меня». Судьба жестока. Влюбляться в того, кого сам же отверг — больно. А уязвленная гордость сама выпускает иглы и не дает сделать пару шагов назад, одуматься, постараться все исправить. Она шипит, она заставляет портить то, что еще можно починить. А Ким Хичоль говорит, что он изменился, что в нем почти не осталось жизни. А Ким Хичоль целует другого в губы, Ким Хичоль прилюдно плачет по другому и все это вина Йесона. А теперь — наказание. — Все нормально, я просто устал, — и словно сам себя убеждает. Потому что Хичоль все видит. Видит получше Йесона с потухшим взглядом. — Интересно, кто этот человек? — О чем ты? Чонун включает воду, смывает с рук и лица тинт, блестки, слезы — маску. За журчанием почти не слышно тихих слов Хичоля, и это к лучшему, потому что, пока он рядом, Йесон медленно сходит с ума и не может справиться с дрожью. А каждое слово — как свежая царапина. — Даже немного завидую. — Я совершенно не понимаю, чему ты завидуешь. Наверное, Хичоль и правда какой-то особенный. Он аккуратно помогает Йесону стереть макияж, вытереть лицо — и тому возразить нечего, и отталкивать не хочется. У Хичоля прикосновения нежные и словно робкие, а в глазах — клубится тьма. Она окружает Йесона, затягивает в себя. И ноги подкашиваются, и дыхание затрудняется — словно в глаза собственной смерти смотришь. — Я серьезно завидую тому, на чьи фото ты смотришь каждый день. Из-за кого ночью плачешь и шепчешь «придурок». Из-за кого только что рыдал. Я очень ему завидую. Йесон отворачивается, смотрит в сторону, на скучную плитку, на пестрые полотенца, на чье-то кривое маркером «Super Junior forever». У него внутри все рвется, его самого рвет на части; он на грани, на грани обморока, падения с высотки, на грани в принципе. А Хичоль так близко, что чувствуется запах парфюма и лака для волос. Хичоль так близко, что хочется губами его губ коснуться; зарыться рукой в чужие пышные волосы; раствориться в этом мире, в Хичоле, в сумрачном взгляде, и чтобы страхи, боль — тоже растворились, исчезли без следа. — Безумно завидую тому, кто смог добиться того, чего не смог я. Не подскажешь его имя? «Нет» «Никогда» «Мои глаза потухли, да?» — Ким Хичоль.