Прошлое

      — Это что такое? — Голос у Боркина гудит как оркестровая труба или что-нибудь ещё такое же назойливо-громкое.       — Как что? Дом, самый обыкновенный. — Флокс пробирается между осколков разбитой посуды и опрокинутой мебелью (кухня была, вестимо, а вся барахлом забита), открывает дверцы покосившихся шкафчиков, заглядывает в давно нечищеные кастрюли. Пусто. И время тратить не стоило. — С жильцами. Был. Когда-то. Там вон, ещё несколько таких летает.       Она кивком головы указывает на окно с одной только пережившей спонтанные перемещения ставней: снаружи в ярко-синем небе парят маленькие островки с чудными (и конструктивно неверными) домиками. Цветастыми. Флокс умильно склоняет голову, лениво мажет взглядом по открывающемуся виду; как удачно и вовремя они все в стратосфере подвернулись, хоть глазу теперь здесь, рядом с Братским, есть за что зацепиться, а то всё небо, вода, Цвет из той яйцеподобной штуковины радужным фонтаном так и хлещет…       Звенящая какофония кухонной посуды заставляет Флокс отвлечься от созерцания. Гноб — и за что только уцепился, как пролез? — машет в воздухе конечностями, силится перевернуться, встать, и всё смеется; Боркин тянет к нему руки, но Флокс оказывается проворнее: мастерским прицельным пинком отправляет гноба прямо в открытое окно. Вот она — квалификация. Тот, впрочем, не возражает, выделывая кульбиты в воздухе, и оставляет за собой разноцветную полосу чистой, высококачественной радости.       Пейзаж от этого становится только лучше.       — Флокс, Флокс, — качает головой Боркин, уперев (по привычке) руки в бока и горделиво (от несдержанности) выставив вперед ногу. — Чего ж ты делаешь, чего медлишь? Четвертый дом уже обходишь, и сдались они тебе! Работа не ждет. И Земля, и плющ, и братцы! У нас вон… Всякое… Штука там эта, ну какая-то, в небе висит!       — Так у меня эти. — Флокс наобум тычет пальцем в окно и удивительным (совершенно случайным!) образом попадает в одну из кружащих по острову масок механического бога. — Или этот… Лицензию отобрали.       Она пожимает плечами и отворачивается, старательно игнорируя боркинские «Эй, Флокс!» и мантру «братцы, плющ, работа». Оглядывается в последний раз, проверяя, не пропустила ли чего действительно интересного, и проходит сквозь череду заброшенных, изрядно потрепанных комнат к оставленному перед входом вертолёту (модель новая, сугубо экспериментальная и конструктивно несовершенная). Странный всё-таки дом: второй этаж непропорционально шире первого, кровати на железных колёсах с лязгом и бряцаньем сами собой по комнатам разъезжают, но главное: кто стены-то в розовый красит? Но даже этот — запущен, никакого намёка на недавний человеческий быт.       Где-то, будто за ухом, раздается тихий едкий смешок. Флокс стыдливо отводит глаза, поджимает недовольно губы и бьет по педали газа. Экспериментальная модель, крякнув, неловко откатывается назад, кренится, срываясь задними колесами с островка, и винт включает только у поверхности океана — или первичного бульона, или мирового моря, или чем там оно теперь является. Флокс устало вздыхает, вцепляясь пальцами в руль, и разворачивает вертолёт к следующему нелепому архитектурному шедевру, который, она надеется, не так давно населялся. Пролетает над циклично кружащей вокруг Братского летающей тарелкой — Флокс все ещё неловко за это недоразумение, и иногда ей кажется, что жужжание и писк приборных панелей тарелки звучат совсем уж с ярким упрёком, а в просветах иллюминаторов мелькают несчастные головки ни в чем не повинных пришельцев, — и разворачивается рядом с небоскребом, спускаясь мерно, кругами. Приземляться правильно и без жертв (хотя бы времени) у нее пока не получается. Смех становится громче и нахальнее; в нём отчетливо считывается издевка вроде «ох уж эти люди».       — Вот и разбирайся с ними сам, — бормочет Флокс, вылезая из кабины. — Боги из машины, чтоб им пусто было. Твоя забота.       Она сердито толкает дверь дома — та поддается тяжело, с громким гулом разбухшего старого дерева. В воздухе нарастает жужжание вертолетного винта, и Флокс проскальзывает внутрь, сразу подпирая дверь изнутри удачно подвернувшейся тумбочкой, чтобы уже точно пресечь все возможности Боркина к несанкционированному проникновению.       Здесь темнее и просторнее, чем в предыдущих домах — и значительно логичнее. Флокс проходит по широким комнатам, переворачивает заново раскиданную мебель — есть всё-таки плюсы в отсутствии гравитации, — и забирается с ногами на одно из кресел, руками обхватывая колени. Она чертовски устала и от богов, и от экзамена, и от этой мировой стройки — может, за пустые, по обыкновению нелепые слова Манипу о лицензии ухватилась, чтобы не видеть больше уродливых карликов, распевающих обидные частушки, и все остальное…       Но сбежать отсюда всё равно не получается.       — Ты не права. Боги всегда были заботой людей, и даже не наоборот. У вас был чудесный тандем, и я, признаться, удивлен, что ваша, с позволения сказать, цивилизация не уничтожила себя бесследно.       Флокс упорно не закрывает глаза, но пурпурно-огненные всполохи всё равно горят под веками. Она упирается подбородком в сжатый кулак и устало передёргивает плечами. Разговаривать не хочется — но её мнением в последнее время интересоваться перестали.       — Чудесные домики, а? Сколько воспоминаний о бывших владельцах хранят… Неизвестно, откуда, чьи, когда построены, но что-то такое неправильное, сугубо человеческое, в каждом из них имеется, не правда ли? Ты их так долго рассматривала, искала: то картину, то дыру в стене. Понимаешь. Летают тут и напоминают Манипу о провалившемся проекте. Им это не нравится, я-то вижу; жаль только, ничего похожего больше в стратосфере не пролетает. Может, добило бы их. Они глупы — и поэтому совестливы.       Флокс мотает головой и едва удерживается, чтобы не закрыть уши ладонями, да знает: всё равно не поможет.       Она дома спускала наперекор инструкциям; о бывшей цивилизации и самой вспоминать больно, совсем недавно, кажется, она ещё существовала. Когда поднималась на борт «Бегемота» и вставала у штурвала по приказу, думать не думала о богах, дьяволах и каком-то Великом ремонте. А садились-то — когда?       — Когда мы только вылетали, мы ведь погружались в порту всем этим хламом, что они заказывали… И люди были. И время шло. Пусть гравитации не было, а Боркин за плющ душу продать готов — но ведь была большая земля! А теперь?       Почти с надеждой. Флокс первая готова над собой рассмеяться, да настроения нет, и ни одного гноба поблизости.       Боркин начинает яростно барабанить в дверь и орать привычные заклинания, выбивая шумом из дома всё живое. Голос молчит — и даже это у него выходит почему-то насмешливо.       Легче не становится. В голову всё настойчивей лезут противные сомнения: а последние ли они люди на Земле на самом деле, и что они могут, эти веселые беззаботные гнобы, кроме выработки плюща, который скоро окажется никому не нужным? Это, конечно, не хорошо, что работа стоит, что все только хуже становится — ремонт-то с самого начала не задался, — но разве с этим теперь что-нибудь сделаешь?       Флокс спускает ноги на пол, разминает уставшие плечи и шею, встает — и чувствует движение за спиной, как дуновение горячего воздуха.       — Погружались. — Раздается, наконец; Флокс замирает, упираясь ладонью в старый деревянный стол. — И всё то было, чего теперь искать не стоит. Но ты не успела ещё задуматься: может, не зря сюда попала? Может, дома не зря возвращаешь, и планету по-своему заново не впустую переделываешь. Механик ведь тут ты, в конце концов.       Флокс оглядывается; красные языки пламени таят в воздухе. А ведь это он их сюда затащил, иначе бы ни в жизнь такого совпадения с чрезвычайным происшествием не случилось. Но он и врать не пытался, как она ни ждала.       Флокс подходит к заколоченному окну и сбивает доски с проржавевших старых гвоздей. Яркий дневной свет бьёт сразу в глаза, заставляет поморщиться. Боркин, услышав шум, бросается от двери к раскрывшемуся окну, машет руками, но уже не кричит сиплым голосом. Флокс упирается локтями в раму и выглядывает наружу. День-то какой хороший. Может, и черт с ним, с прошлым?       — Послушай, капитан: а ты когда-нибудь такие дома где-нибудь видел?       Она задирает голову, пытаясь досмотреться до самой стратосферы и думая, какой из божественных запретов обойти следующим — ради эксперимента, конечно.       В небе, высоко-высоко, темнеет гигантский силуэт ключа Земной оси.