Снова за окном разразился ливень, а небо затянули тучи, напоминавшие Дине дым погребального костра, что совсем недавно отравлял своим дымом ее легкие. Мор унес многих.
Домашний скот, оставшийся на улице вместе с собачкой Розы, Лайкой, спрятался под редкой кроной яблоневых деревьев. В доме царила уже привычная атмосфера, тихая и уютная, но тоскливая. Тоскливая для Дины. Давин уехал к Нико, чтобы служить в отряде городской стражи. И хотя он покинул Дом Можжевеловый Ягодник совсем недавно, Дина уже скучала по нему, как впрочем и по Никодемусу.
Роза, как вчера, как и неделю назад, сидела за столом в три погибели, скрючившись над кусочком дерева. Маленький ножик в ее руках превращал невзрачный обрубок в маленькое произведение искусства. Особенно хорошие фигурки стали получаться после того, как к ножечку прибавилось несколько причудливых инструментов. Мелли сидела подле нее и раскрашивала фигурки акриловыми красками. Делала она это старательно, так, чтобы ни одна из зверушек не пошла на выброс. А Мелуссина опять варила какой-то отвар или лекарство — и в хозяйстве пригодиться, и деньги выручить можно.
А что до Дины, она просто стояла у окна и смотрела, как капли на перегонки спускаются вниз по стеклу. Все домашние дела, лежащие на ее плечах, давно сделаны, а проливной дождь мешал выйти на улицу и хорошенько почистить Шелковую.
Уныние никогда не было ей свойственно, но события последних месяцев не только привели ее к такому состоянию, но и разворошили раны прошлого.
С осенью приходят болезни, особенно подвержены им дети, коих здесь достаточно, но в этом году было несколько иначе. Жестокий мор коснулся их земель, оставил едва живых больных помирать и ушёл дальше, туда, где еще здравствовали новые жертвы. Грипп всегда лечился с трудом, после очень часто шла череда осложнений, но эта форма заболевания не оставляла шансов почти никому.
— Это проделки ведьмы! — кричали на рынке и складывали указательные пальцы крестом — символ, защищающий от ведьм.
Рот смельчакам затыкали такие же прохожие.А уж если Пробуждающую совесть сопровождал Каллан, то кричащие не успевали унести ноги и получали по шее. Но как бы быстро не справлялся честной народ, как бы не заявлял, что благодаря Мелуссине выживала часть больных, Дина слышала абсолютно всё, всё понимала и всё помнила.
Но еще горше было потому, что раньше косые взгляды терпела она с матерью вместе, и хотя никогда не использовала свой дар корысти ради, девушка знала, что может их приструнить, и от этого становилось легче. Но последние годы все иначе. Дар Пробуждающей совесть так и не вернулся полностью, лишь изредка, как вспышка или блеск солнечного луча на воде, он возвращался и тут же пропадал. «Радуйся, ты теперь нормальная» ,— говорил Давин, и Дине хотелось огреть его чем-нибудь тяжелым.
Взгляды ведь никуда не делись, а вот она почти перестала быть истинной Пробуждающей совесть. Ей казалось, именно это сближало её с матерью.
День шел за днями, а дождь, казалось, и не думал умолкать. Он тянул свою тягучую, однообразную песню, прерываясь лишь на час-два, словно желая отдохнуть, а потом запевал с начала.
Воспоминания о прошлом продолжали тяготить, всплывая из пелены тумана, который защищал девушку ранее. Но с возрастом, а ей уже добрых семнадцать лет, она понимала, что есть дар или нет, ей не быть такой, как все. Это не была гордость или тщеславие, вовсе нет. Лишь констатация факта — она дочь чернокнижника и Пробуждающей совесть.
Сецуан умер три года назад, за это время Дина так и не взяла его флейту в руки. Инструмент, покрытый красно-чёрным узором, покоился в ящике под кроватью, завернутый в несколько слоев ткани. Иногда ее одолевал соблазн открыть ящик, распеленать флейту, приложить к губам и заиграть так дивно, как прежде ее отец, но Дина знала, что так красиво у нее никогда не получится, а мать вряд ли обрадуется. К тому же она боялась, ведь Сецуан играл с ней до последнего вздоха, и даже на смертном одре не сказал ей правду. Откуда ей знать, не соврал ли он и про флейту, не звучит ли она так красиво, потому что волшебная и подчиняется лишь дару Змеи, который у нее несомненно был, но, к счастью, тоже более не проявлялся.
Спустя неделю дождь закончился, и солнце светило так ярко, что слепило глаза. На небе поразительно голубом, какое бывает только в осеннюю пору, не было рисунка ни облаков, ни туч. Во дворе, еще не просохшем после дождя, пахло землей и спелыми яблоками, в этом году они необычайно плодоносили. Дина с облегчением вдыхала эти ароматы.
— Дина, съезди к Мауди! — крикнула матушка, когда девушка накинула теплый плащ на плечи и выбежала из дома. — Спроси, сколько осталось больных!
Шелковая встретила ее радостным ржанием. И хотя кобылка была невысокой в холке и Дине подошел бы гораздо больше жеребец, вроде Кречета Давина, она ездила на Шелковой.
Мауди встретила ее как полагается. Неугомонная женщина посадила дитятко за стол и в попытке хорошенько покормить поставила перед ней тарелку густого соуса, не взирая на то, что «дитятко» давно уже переросло ее, да и есть не хотело. Дине казалось, что чем старше она становится, тем больше к ней относятся как к ребёнку. А может окружающие пытаются наверстать упущенное, ведь когда у нее был дар, ей боялись даже в глаза заглянуть.
— Ты и так кожа да кости! — Мауди добавила к соусу кусок еще горячего хлеба.
Дина выдавила улыбку.
Вдруг на улице кто-то закричал, поднялась суматоха. Мауди выбежала во двор, а за ней и девушка.
— Бегите отсюда! — с замыленной лошади свалился раненный парень. На его обоженном лице застыла гримаса боли. Он рухнул на землю. — Они идут…
— Несите его в дом! — скомандовала Мауди, и двое мужчин вышли из толпы собравшихся и подняли незнакомца. — Аккуратнее! Он же ранен, остолопы!
Очнулся он почти сразу, благо особо дурнопахнущей травы у женщины было в достатке — это средство использовали очень редко. Оказалось, это бледный паренек едва ли старше Дины, а то и младше на год. Он сделал пару глотков крепкой бузы и забормотал обескровленными губами:
— Они сожгли все. Люди Никодемуса грядут. Они сжигают заживо всех: и мужчин, и женщин, и… детей.
— Нико? Ты ошибаешься, он бы никогда так не поступил, — прервала его Дина, — это обман. Мауди, — девушка обратилась к ней, — Я знаю его много лет, это какая-то ошибка.
— Предупреди мать, — женщина словно не услышала ее слова, — возможно, нам понадобиться ее помощь и как лекаря, и как Пробуждающей совесть.
Девушка поджала губы, но все вскочила на Шелковую и погнала ее галопом.
Когда она добралась до дома, солнце уже потихоньку опускалось к горизонту и, казалось, в лесу появились зловещие тени. За спиной Дины в небо тонкими струйками поднимался дым — деревня горела; парень не обманул. Дина не знала, правда ли то, что это люди Нико, или нет, но понимала, что должна предупредить своих и поэтому подгоняла Шелковую.
Кобылка остановилась во дворе и исподлобья посмотрела на хозяйку, махая серебристым хвостом.
— Мама, деревня горит! Говорят, это дело рук людей Нико!
Мелуссина недоверчиво посмотрела на дочь и подошла к окну, лицо матери побледнело — доказательства более не требовались.
— Роза, Мели, запрягите Серую. Дина, собери все необходимое, — хладнокровно сказала она, и ее дочь в который раз удивилась столь сильному самообладанию.
— Но им нужна наша помощь!
— Дина, — настойчиво повторила она, — собери все необходимое.
Девушка бросилась к вещам и начала запихивать в две холщевые сумки скромные пожитки: небольшой мешочек с деньгами, одежду, несколько мелочей и парочку особо сложных в изготовление лечебных отваров.
Она бросила сумки в телегу, запряженная Серая уже недовольно фыркала, пытаясь дотянуться до кадки с водой. Девушка вскочила на Шелковую.
Происходившее сильно напоминало ей то, что случилось три года назад, когда вся ее семья сорвалась куда глаза глядят, лишь бы ее не нашел Сецуан. Даже окольные пути выбраны те же.
Внезапно Дина остановила Шелковую, вспомнив, что забыла.
— Дина, куда ты?!
— За флейтой!
Она пеняла себя за то, что забыла единственную жизнь, которая осталась от отца, а ведь Сецуана даже не похоронили; просто не смогли, даже минута промедления грозила провалом. И тогда жертва отца стала бы попросту напрасной.
Дина смахнула слезу. Перед самой смертью Чернокнижник, на вину которого спихнули слишком многое, с горькую усмешкой спросил ее, будь ли она оплакивать его? И хотя тогда четырнадцатилетняя девочка, знавшая отца лишь по нелестным упрекам матери, вряд ли могла что-нибудь сказать, позже она все же поняла, кого потеряла.
Девушка мчалась, загоняя Шелковую, та хрипела, недовольно топорщила уши и грозно фыркала всякий раз, когда хозяйка подгоняла ее легким шлепком уздечки. Успела.
Дым так и продолжал подниматься вверх, закрывая деревню темно-серой стеной, но это не значит, что суровые горцы сдались.
Дина забежала в дом, поднялась в свою комнату и залезла под кровать, где хранился инструмент. Она коснулась кожаного чехла, несколько лет назад казавшийся ей ножнами для меча, в котором, впрочем, Сецуан никогда не нуждался.
Внезапно виски пронзила боль, как бывало каждый раз стоило применить дар Пробуждающей совесть.
Перед ее глазами туман. Холодный и липкий, он окружает ее и тянется своими щупальцами в попытке обнять. Дине становится страшно; она не в силах шевельнуть хотя бы кончиком мизинца. Вокруг тишина, и лишь стук сердца в ушах.
Но вдруг, где-то далеко, где-то за непроглядной пеленой тумана раздается звук. Девушке кажется, что ей просто показалось, но нет — звук повторяется.
Мелодия, что с каждой секундой играет все громче и громче, ей вроде знакома. Она напоминает о чем-то.
Белые лохмотья, окружившие ее, отступают, медленно и недовольно, словно желая продлить встречу с девушкой.
И когда туман расступился, она увидела мужчину. Он бережно сжимал черно-красную флейту, и его поразительно тонкие, даже костлявые пальцы легко бегали по клапанам, извлекая чистейшие звуки. Это песня посвящена Дине. Черные непослушные волосы развевались словно от ветра. И хотя он играл с закрытыми глазами, Дина знала, что они, как и ее, зеленого цвета.
— Сецуан, — шепчет так тихо, что едва ли понимает сама.
Но мужчина открывает глаза, музыка замолкает. Он ищет ее взглядом, но туман неожиданно запах гарью и заполонил все вокруг.
Она очнулась от своего собственного кашля, на языке появился неприятный привкус, и девушка поняла, что их дом горит. Дина схватила флейту и выбежала на улицу, а там гвардейцы нового короля Никодемуса.
— А я говорил надо было проверить! — крикнул один из них, — а ну в дом чумное отродье, нечего здоровых заражать!
Он пришпорил лошадь. Жеребец, яростно мотая головой, чуть ли не раздавил копытами девушку, не давая выйти из горящего здания.
— Выпустите меня, — крикнула она, — я же задохнусь!
Но ее никто не послушал, двое гвардейцев спрыгнули с скакунов и выставили вперед копья. Дина тяжело дышала и не могла понять, как они держаться так близко к огню.
Один из них подошел ближе, его товарищи начали ругаться, они почему-то думали, что Дина одна из тех безнадежных больных; дочь Пробуждающей совесть заметила на его шеи маленькую татуировку в виде змеи.
«У нашего рода особое отношение со змеями», — она снова вспомнила слова отца. Какая ирония…
Она отступила на шаг, чувствуя как сзади совсем рядом обжигает огонь. Девушка медленно достала флейту и поднесла ко рту, вспоминая, чему учил отец. А что если не получится, ведь это было три года назад? Первый звук вышел глухим и в нем не было и намека на дар Змеи, но второй уже наполнился странной магией. Полилась мелодия, и в ней была заключена мечта или что-то на нее похожее, что заставило гвардейцев на несколько мгновений отвлечься от девушки.
Не прекращая играть, она пошла к Шелковой, которая чудом не пустилась прочь, завидев пламя, пожиравшее Дом Можжевеловый Ягодник. Кобылка пошла за ней к лесу. И как только они отошли достаточно далеко Дина перестала играть, мгновенно вскочила в седло и исчезла в лесной чащи.
— Где девчонка?! Она только что была здесь!
Дар змеи — способность обмануть самого внимательного человека, скрыться, заставить поверить во что угодно, это умение создавать иллюзии и управлять ими. Ее родня не понимала и не принимала этого, тогда как отец говорил: «Дар Змеи не несет ни добра, ни зла, все зависит от хозяина». И сейчас Дина как никогда ранее понимала, что имел ввиду отец.
Деревня вся горела, а гвардейцы не выпускали людей. Возможно, Пробуждающая совесть могла бы это остановить, но после ухода Давина и временного отсутствия Каллана, Мелуссина не решилась рисковать своими девочками.
Дина подъехала к самой деревне, не выходя из тени леса. Она не была уверена в своих силах и даже не представляла, что будет играть и для чего. Но бросить людей, с которыми они жили бок о бок в течение пяти лет, Дина не могла, и пусть многие из них долгое время боялись посмотреть ей в глаза, Кенси-клан их уважал и помогал.
Но получится ли у нее? Скрыться самой намного легче, чем… Убить? Ей придётся убить?
В деревне что-то взорвалось и огонь разгорелся с новой силой.
А что если усыпить?
Она слегка пришпорила Шелковую, чтобы та пошла шагом, и заиграла на инструменте. Даже мягкая поступь сбивала ее, но Дина по-настоящему старалась. Флейта запела. Сначала надрывно и беспокойно, глухой призвук проскользнул в первых нотах. Солдаты заметили ее.
— Эй, ты, иди сюда!
Дина попыталась успокоить. Наслать сон дрожащими пальцами вряд ли получится, но она должна.
Частокол, что окружал деревню не преступной стеной и был старательно сооружен местными мужиками, сыграл с жителями злую шутку. Они бились о крепкие ворота, пытаясь их открыть, а гвардейцы смеялись над их бесплодными попытками, поднимали камни с дороги и бросали их через стену.
Злость. Дина заиграла громче и резче. Воины развязно улыбнулись, видимо не понимая, что происходит, но радовались они недолго — через несколько мгновений сильных мужчин, облаченных в доспехи, согнуло пополам. Они закричали, хватаясь за голову, кто-то из них попытался встать и схватить Дину, но тут же упал, катаясь по земле.
Флейта кричала: «Умри! Упади на землю и больше не поднимайся!» И даже Дине было сложно противиться ей. Она вспомнила, как отец велел всякий раз уходить подальше, когда он играл, особенно яросто он отгонял ее во время убийства Снюгге. А что, если люди за той стеной тоже не выдержат?
Напряженные пальцы болели и тянули, кажется, играть следует расслабленной кистью, но так девушка, увы, не умела и поэтому продолжала терзать сводящие мышцы.
А музыка все лилась и лилась, отравляя разум людей:"Засните и не просыпайтесь!»
Дине казалось, что ее собственное сердце заныло и замедлило ритм. Она не знала, сколько продолжалась песнь, но вдруг внутри что-то щелкнуло, и юная чернокнижница скатилась с лошади, не отпуская флейту.
***
Очнулась она с ощущением того, что не двигалась несколько дней — неразмятое тело неприятно закаменело и никак не желало слушаться. На лбу покоилась мокрая повязка, от которой исходил приторно-сладкий запах каких-то трав.
Дина открыла глаза, убрала тряпицу и приподнялась. Рядом спала Роза, завернувшись в серую шаль.
Похоже, она лежала на старом пропитанным гарью одеяле. Девушка оглянулась; она в зале Совета, из которого сейчас сделали лазарет. Здесь обычно собиралась вся деревня, а иногда даже представители других кланов, чтобы рассудить особо важные вопросы или принять решение касательно судьбы горцев. Но сейчас на точно таких же одеялах спали остальные раненные. Правда, Дина заметила, что многие места уже пусты. Наверное, эти люди уже здоровы.
— Роза, — потеребила соседку девушка, — Роза, проснись.
Ее названная сестра неспешно открыла глаза, кажется, она мало спала последнее время.
— Дина, ты очнулась? Подожди, не вставай, — она поднялась, — я сейчас позову твою маму.
— Стой, она сильно злится? — Дина схватила ее за руку; объяснять за что даже не потребовалось, хотя Роза почти не знала о даре Змеи.
— Без понятия, но Мелуссина была в ужасе, когда увидела еле живых гвардейцев, двоих или троих ты вроде даже убила, а с остальными расправились горцы, — она вздрогнула. — Мы подумали ты тоже… того, а когда прощупали пульс, твоя мать велела отнести тебя сюда и забрала флейту. Но, — она увидела, как больная побледнела, — я на твоей сторонне, они заслужили такой смерти.
Дина попыталась встать, несмотря на возмущения своей сиделки. Ее здорово мутило, голова кружилась, а в ушах стоял неприятный то ли звон, то ли писк, хотя она не представляла, что отделается так легко, стоило только вспомнить, как уставал Сецуан, а он ведь опытный чернокнижник.
Опираясь на плечо Розы, девушка выползла из лазарета и с удивлением обнаружила вместо пепелища стройку. Да, земля местами еще чернела, а остатки домов все еще напоминали о трагедии, но большая часть зданий активно восстанавливалась.
— Сколько я спала?
— Неделю.
«Неделю… — про себя протянула Дина, — А кажется, что всего день или два».
Мелуссину девочки нашли на кухне местной таверны, она и еще четыре травницы готовили лечебные мази от ожогов. Мать была бледна, как будто тоже не спала несколько ночей.
Они встретились взглядом, и Дина заметила облегчение, но оно было смешано с тревогой или, возможно, опаской.
— Где флейта? — девушка сама не ожидала, что это будет первый вопрос, заданный матери, но слова вырвались сами собой.
— Уничтожена! — женщина тут же поменялась в лице.
В ее тоне клокотал гнев, как будто она винила несчастный инструмент во всех земных грехах, но ее дочь окончательно убедилась, что дар Змеи не зло. С его помощью Дина спасла деревню.
— Что? Зачем ты это сделала?!
— Ты убила людей! Флейта отравляет твой разум, очнись! — мать схватила дочь за руку и с силой встряхнула. — Это ещё хуже чем-то, что проделывал
он.
— Сецуан, его звали Сецуан.
— Не важно, он чернокнижник, и ты такой не станешь. Я не позволю.
— Нет, важно. Я его дочь!
— Ты моя дочь!
Неожиданно Мелуссина снова схватила её, но на этот раз за лицо, заставляя смотреть в глаза. Дина знала, что сейчас будет — мать посмотрит на нее взглядом Пробуждающей совесть и заставит устыдиться своих действий.
Девушка с черно-красной флейтой в руках подъезжает к группе гвардейцев, играя тихую мелодию. Она почти серая от страха и волнения, но все равно продолжает играть. Мужчины смеются, и в музыке пробегает надрывная нота.
Девушка злится и затягивает совсем другую песню — жесткую и беспощадную, резкую как надрывный крик птицы. Они падают, корчась от боли.
— Хватит, — оборвала Дина.
— Надеюсь, ты поняла.
Мать снова отошла к котелку и начала размеренно мешать закипающую мазь, остальные травницы да и Роза старательно делали вид, что ничего не заметили, хотя женщины все же испуганно поглядывали в сторону Пробуждающей совесть; немногие могли похвастаться, что видели воочию, как она работает.
Дочь ведьмы же молчала, рассматривая чуть подгнившие дощечки пола. Долгое время, считай всю жизнь, девушка боялась посмотреть ей в глаза, ибо даже самая детская и невинная шалость заставляла Дину рыдать от стыда, даже если мать этого не хотела. Их дар почти нельзя контролировать, он появляется и исчезает, когда сам того пожелает.
Но сейчас все иначе — ей не стыдно; это было необходимо.
— Я не стыжусь.
Раздался звон, и небольшой глиняный горшочек, куда Мелуссина слила горячую мазь, разбился на сотню черепков, а лекарство, дымя, разлилось, чудом никого не задев.
— Что ты сказала? — вопрос прозвучал почти как угроза.
— Мне не стыдно, — уже тверже повторила Дина и выбежала из таверны.
***
Тем временем далеко-далеко от деревни горцев, в логове Змей, в своих покоях сидел Сецуан, пробуя новую флейту. Его тетушка Матриарха Инеце Сина, нынешняя глава клана, на славу постаралась и привлекла лучших мастеров, чтобы его новый инструмент выглядел точно также как прежний и имел ту же силу. На создание волшебной флейты понадобилось почти три года — материалы для нее чрезвычайно редки да и процесс изготовления до жути скрупулезен. Но, увы, у нее все равно не вышло добиться полного сходства.
— Звук не такой чудесный, — заметил его брат.
Мужчина опустил флейту.
— Я не заметил, как ты вошел. Молодец, делаешь успехи.
— Это было не трудно. — Он сел рядом. — я думал, ты уже излечился, но последнее время тяжелые думы тяготят тебя, как раньше.
— Я видел дочь, когда впервые заиграл на ней. — Сецуан приподнял инструмент, словно ожидая чуда. — Но сколько не пробовал после, видение так и не повторилось.
— Это все тоска, но я могу забрать ее.
— Нет! Она была старше, понимаешь? Ей уже… А ведь ей было бы семнадцать лет. Может она… Выжила? — мужчина посмотрел на Ацуана с надеждой, как будто просил подтвердить теорию хотя бы потому, что ему так будет легче.
— Ты же знаешь, она мертва. Мы успели спасти лишь тебя, а ее пожрал змей, а может морская бездна! Пора идти дальше, брат.
Сецуан не ответил; он поднес флейту к губам и тихо заиграл колыбельную, которую сочинил для дочери, а чернокнижник, мрачно кивнув, вышел из комнаты.
