***
Теплым июльским днем в домофон позвонили. Габриэль подошел не сразу: он до сих пор не привык, что теперь все нужно делать самостоятельно. Монитор показал темноволосую девушку в легком платье, которая немного неуверенно озиралась по сторонам. С трудом, но удалось признать в ней бывшую одноклассницу Адриана. Имя вспомнилось проще: сын часто говорил о девушке, как о своем друге. — Что тебе нужно? — холодно поинтересовался Габриэль. Маринетт по ту сторону железных ворот вздрогнула и поежилась. Посмотрела в камеру со странной, вымученной решимостью. И сказала: — Мне нужно с вами поговорить. Мысли об Адриане нахлынули порабощающей волной. У нее не было других причин приходить. Значит, она здесь, чтобы о чем-то рассказать. И неужели все стало так плохо, что сын решил вспомнить о нем? Она ведь из-за Адриана пришла. Определенно.***
Слухи о банкротстве самого Габриэля Агреста облетели весь факультет дизайна стаей темных птиц. И обратились предметом многочисленных дискуссий и теорий. Ко всеобщему недоумению добавилась еще и непонятная радость: похоже, пробиться сейчас будет проще — король уже пал. Молодые и амбициозные студенты строили смелые планы на будущее. Они кормились слухами, но ничего толком не знали о причинах. Никто из целого факультета. Кроме Маринетт. Она как-то совершенно быстро сложила в голове все кусочки, получив примерную версию. Конечно, главным толчком послужило бегство Адриана. Маринетт, к стыду своему, даже немного помогла ему. Они помогли втроем. Посреди ночи залепили камеры жвачкой, потом все вместе отсиделись в доме Маринетт до утра. Она же завела новую кредитную карту для Адриана. Потом они проводили его на самый первый автобус. И он уехал. Маринетт знала, что у Адриана все замечательно. Он учится, живет в общежитии, подрабатывает кассиром в супермаркете. И почти каждый день ей пишет. Они вообще стали очень близкими друзьями за эти два года. Маринетт вместе с Альей и Нино даже несколько раз приезжали к нему в гости — нужно же посмотреть, как он там устроился. Была одна единственная вещь, о которой она не знала. Адриан никогда не упоминал, что за прошедшее время ни разу не связался с отцом. Маринетт не спрашивала: она думала, что знает ответ. Для нее это было бы само собой разумеющееся: позвонить родителям, рассказать обо всем, прислать фотографии. Даже будь они в ссоре — нельзя же обижаться вечно… Но, когда она все-таки спросила, оказалось, что можно. Адриан выплеснул всю боль, которая накопилась в нем за несколько лет. «Рабство», как он это назвал. И Маринетт сперва согласилась с ним. Она предполагала, это пройдет. Она ошибалась. За два года — ничего. Стоило ей представить, что почувствовали бы ее родители, как сердце внутри болезненно сжалось. Адриан, похоже, был предельно спокоен. Не приезжал на каникулы, снимая летом маленькую квартиру. Завел нескольких новых друзей. И никогда не спрашивал, как дела у отца. Это еще можно было объяснить тем, что о деятельности Габриэля Агреста и так знала вся страна. Но в последний год он совсем исчез со страниц журналов. Окончание сессии принесло с собой теплые солнечные дни. Все друзья с факультета нашли себе летние стажировки у малоизвестных (пока!) дизайнеров. Жажда новых перспективных знакомств заставила Маринетт пройтись по множеству разных брендов и их владельцам. Параллельно с этим они планировали новую поездку к Адриану. Собираясь к нему, Маринетт каждый раз надеялась, что он наконец-то предложит ей встречаться. Ведь расстояние уже сблизило их, так почему бы не стереть эту грань окончательно? И плевать, что они редко видятся. Какая разница? Мысль посетила ее весьма странная: вдруг Адриан до сих пор боится, что его отец не одобрит этих отношений? Маринетт прекрасно знала, как сильно не нравилась месье Агресту. По непонятным, правда, причинам, и тем не менее. Хотя он больше не распоряжался жизнью Адриана, так в чем дело?.. Но ведь возвращаться домой все равно рано или поздно придется. Ее как по затылку ударили. План пришел сам собой. Нужно попасть на стажировку к месье Агресту и наладить с ним отношения. Вдруг даже удастся помирить их? Ведь удача всегда сопутствовала ей, и Маринетт была обязана попробовать. Поэтому она быстро собрала все свои самые удачные эскизы и двинулась к дому Агрестов. На полпути решимость покинула ее, но она продолжала идти вперед. Главное — заставить себя позвонить. А слова найдутся сами. И вот каким-то совершенно непонятным образом она оказалась в зале дома. С ее последнего появления интерьер изменился. Роскошь куда-то исчезла, унеся с собой почти все картины и статуи. Пустоты было слишком много: она так и сочилась из голых стен. Только огромный портрет отца с сыном в траурной одежде до сих пор висел над лестницей. Он добавлял этому месту мрачного холода, хотя за окном был разгар лета. Габриэль спустился к ней сам. Маринетт поздно догадалась, что и пустота, и отсутствие подчиненных — следствие банкротства. А он смотрел на нее холодным непроницаемым взглядом — обычным своим взглядом, только выглядел уже не так элегантно и будто весь испачкался серой краской. Маринетт начала первой: — Д-добрый день, — пробормотала она, стараясь унять легкую дрожь в голосе, и еще крепче сжала в руках сумку. — Простите, если побеспокоила. Не могли бы вы взять меня на стажировку? Все мои однокурсники уже нашли себе место, а я… — А ты не читаешь журналов, — без тени эмоций закончил за нее Габриэль. — Да… Нет, — она помотала головой и собрала волю в кулак. — Я знаю, что ваша компания сейчас в трудном положении… И я хочу помочь. У меня есть несколько удачных эскизов… — Меня не интересуют коммерческие предложения, — отрезал месье Агрест. — Если у тебя все, то не отнимай мое время. — Это не коммерческое предложение, — возмутилась Маринетт. Смелости в ней прибавилось вместе с негодованием. — Я правда хочу помочь… Если вам не понравятся мои эскизы, можете меня выгнать. Но не выгоняйте, не посмотрев. Так ей повезло в первый раз. Потому что через одну вечность, а на практике — час, она была принята на стажировку.***
Она радовалась весь оставшийся день и следующее утро. Радовались родители: их дочь получила работу у самого известного дизайнера страны. Они даже отпраздновали в узком семейном кругу: мать приготовила торт по новому рецепту. Вечером Маринетт позвонила Алье и получила гору поздравлений наравне с беззлобными подколками. Мол, «так сильно хочешь выйти замуж за Адриана, что заранее пытаешься понравиться его отцу»? Маринетт смеялась, но не отрицала. Отчасти это было правдой, и она не могла дождаться следующего дня. Первые полчаса работы показали, что Габриэль строже всех преподавателей вместе взятых. То ли это доставляло ему удовольствие, то ли он вымещал свою злобу и негодование, — однако придирался практически ко всему, от фасона до узоров и самого стиля наброска. Маринетт от стыда не знала, куда себя деть. Она привыкла к редким замечаниям их доброй преподавательницы, которой обычно все нравилось больше, чем самому студенту. Месье Агресту не нравилось решительно ничего, и Маринетт пришлось шесть раз переделать один и тот же эскиз. Домой она пришла выжатой как лимон. Вяло ответила «нормально» на вопрос родителей, протащила себя вверх по лестнице и свалилась на кровать прямо в одежде. Она не ожидала, что будет настолько тяжело. Верно, Маринетт действительно не нравилась Габриэлю, раз он разнес ее работу в пух и прах. Она уже жалела, что сама себя на это подписала. И теперь ей придется приходить в дом Агрестов три раза в неделю на неопределенное время. Радости в ней поубавилось. Через день она явилась снова, хотя мечтала проваляться в кровати или сходить по магазинам с подругами, куда ее звали утром, или просто помочь родителям в пекарне. Но она заставила себя выйти на улицу и доползти до нужного дома. Габриэль встретил ее со странным удивлением, а после — не менее странной усмешкой. — Я думал, ты больше не придешь, — сказал он. — Не на ту напали, — пробубнила Маринетт. Так все и началось. Легче не становилось, но добавлялось все больше решимости. Маринетт восприняла это как вызов, испытание. Она рисовала дома, рисовала на улице, рисовала в кафе. Читала толстенные книги о моде разных годов: Габриэль выдал ей целую кучу. От него же Маринетт получила книги, содержащие только фотографии на плотных гладких листах. Погружаться в историю моды было интересно. Еще интереснее оказался дух соперничества, внезапно возникший между ними примерно через месяц. До этого месье Агрест только искал недостатки в ее работах. В начале августа он вдруг начал рисовать сам — и Маринетт получила прекрасную возможность придраться к нему. Они по-прежнему плохо ладили, но она привыкла, и теперь перестала заикаться или смущаться. Перестала настолько, что решительно полезла к наброску Габриэля со своим карандашом. Он посмотрел на нее испепеляющее, однако не прогнал, и Маринетт с чистой душой переделала поля шляпы и сменила простые листья на кленовые. Именно эта шляпа принесла им первый заработок за долгое время. Маринетт страшно собой гордилась. Больше потому, что впервые услышала похвалу от Габриэля. Он как всегда был немногословен. «Свежая оригинальная идея. У тебя определенно талант», — сказал он тогда, и эти слова запомнились на всю жизнь. Маринетт наконец-то почувствовала уверенность в своих силах. И отказалась от пары выходных в качестве награды. Работать хотелось как никогда прежде. Разве что принесла от родителей коробку свежих макарунов. Мать увидела большую статью в газете о «Триумфальном возвращении Габриэля Агреста», где внезапно обнаружилось имя Маринетт. Ее назвали «помощницей-практиканткой» и «очень талантливой девушкой». Благодарность в виде какой-нибудь сладости была неизбежна. Габриэль отказывался брать подарок и утверждал, что не имеет к статье никакого отношения. Но Маринетт уговорила его, и в итоге они пили чай. После чего вернулись к наброскам. Дальше было легче. Окрыленная победой, Маринетт будто нашла в себе новый источник сил. Теперь она бывала в доме Агрестов не три, но пять или шесть раз в неделю. К достижениям можно было добавить еще один факт: они начали делиться идеями, а не только придираться к наброскам. Это началось с середины августа, когда Габриэль, окончательно вернувший все забытые навыки, решил создать новую коллекцию и устроил мозговой штурм. Маринетт уверенно присоединилась, несмотря на приближающийся сентябрь и начало учебы. Последнее казалось несущественным, да и она теперь с легкостью могла бы быть лучшей на курсе: за два месяца на нее свалилось больше знаний, чем за все время обучения. Работа кипела вовсю. Габриэль хотел устроить показ в начале октября и «превзойти все свои предыдущие работы», как он выразился сам. Остаток августа Маринетт чаще бывала в доме Агрестов, чем в своем собственном. Родители ничего не говорили, видя ее воодушевление и детский восторг. Только время от времени посылали Габриэлю свежую выпечку. Это было очень кстати, потому что вечером безумно хотелось есть и так же безумно не хотелось готовить. Но Маринетт была счастлива. Она всегда мечтала поучаствовать в создании одежды для модного показа. Да еще и вместе с человеком, которым давно восхищалась. Большего она и желать не могла. Трудности начались в сентябре. Совмещать учебу и стажировку оказалось сложнее, чем Маринетт себе представляла. Ее друзья попрощались со своими наставниками тридцать первого августа и вернулись в лицей без каких-либо дополнительных занятий. Маринетт ничего не хотела слышать об уходе. Она стояла на пороге своей мечты, и теперь ни за что ее бы не упустила. Да и как оставить Габриэля, к которому она успела привязаться? Он ведь совсем недавно стал относиться к ней немного лучше. Что-то поменялось в его взгляде; что-то, чего Маринетт все никак не могла понять. Учеба, как она и предполагала, начала даваться легче. И все было бы хорошо, если бы не количество пар да объем домашних заданий. Сразу же после занятий Маринетт летела огромными шагами к месье Агресту. Какое-то время работала, потом садилась за задания, и снова возвращалась к наброскам. Домой она приходила глубоким вечером и почти сразу ложилась спать. Режим выматывал, но Маринетт подбадривала себя одной единственной мыслью: скоро показ. На стене в ее комнате висел календарь, где она вычеркивала дни, как маленькая девочка. И не могла дождаться. Она ведь еще ни разу в жизни не была на таких крупных показах. Хоть бы с заднего ряда посмотреть — впечатлений хватит на всю жизнь. В круговороте жизни совсем не оставалось времени, чтобы сесть и подумать. А подумать хотелось о многом. Особенно сейчас, когда Маринетт сообщила Адриану о скором показе. Он давно знал о ее стажировке у месье Агреста, но эту новость она долго откладывала, и молчать больше не могла. Короткое «поздравляю», — а потом он перевел тему. И все. Все, чего она смогла добиться — это несчастное «поздравляю». Холодное, как узоры на окнах. Маринетт вдруг осознала: Адриан ни разу не поинтересовался, как дела у отца. Габриэль ни разу не поинтересовался, как дела у сына. Они оба будто боялись поднимать эту тему. А Маринетт металась между ними, как меж двух огней, в тщетных попытках связать порванную нить. Но ничего не могла сделать. Она думала об этом ночью, когда вдруг не смогла уснуть. И ночью же решила действовать более смело. Поэтому всю оставшуюся неделю пыталась как-то подступиться и напомнить Габриэлю, что у него вообще-то есть сын, а не только гора набросков и механический карандаш. По вечерам она пыталась напомнить Адриану, что у него вообще-то есть отец, а не только куча друзей и новый город. Было только два «но». Габриэль редко обнаруживал желание поговорить на посторонние темы, не связанные с проектом. Адриан просто не хотел об этом говорить, и каждый раз либо куда-то уходил и клал трубку, либо переводил тему. Маринетт чувствовала свое полное бессилие.***
В последнюю субботу сентября они засиделись с эскизом до двух часов ночи. Самозабвенно спорили насчет фасона и длины рукавов женской рубашки — одной из последних вещей в коллекции. О времени им напомнил звонок телефона: Маринетт чуть не сшибла на пол все листы, когда внезапно заиграла веселая мелодия. Мать беспокоилась, не случилось ли с ней что. Но вздохнула с облегчением, узнав, что с дочерью все в порядке. А Габриэль смотрел растерянно: похоже, он не предполагал, как сильно они заработались. Маринетт собиралась идти домой. Ее не особо пугала темнота, но взрослые считали иначе. Сперва она едва отговорила отца пойти ей навстречу. С еще большим трудом отговорила Габриэля пойти ее провожать. И он вдруг предложил: — Ты можешь остаться здесь, — прозвучало спокойно и ровно, будто не впервой, будто Маринетт уже ночевала тут уже десятки раз. От этого предложения она слегка покраснела, и в ней снова проснулась нерешительная заикающаяся девчонка. Конечно, остаться было бы здорово: сколько раз она мечтала услышать это приглашение от Адриана? Но ведь то был не Адриан… А Габриэль решил все за нее: не дожидаясь ответа, взял телефон, позвонил ее родителям. И договорился абсолютно будничным тоном: — Мадам Чэн, вы не возражаете, если Маринетт переночует здесь?.. Нет. Нет, это полностью моя вина. Обещаю завтра утром вернуть ее вам в целости и сохранности… Хорошо. Понял. Маринетт еще больше зарделась. Но деваться было уже некуда. Набросок был оставлен на следующий день. Она хотела занять как можно меньшую площадь и устроиться на диване в гостиной, однако диван был оккупирован самим хозяином дома. Габриэль галантно уступил ей собственную кровать, и Маринетт чуть не провалилась со стыда. Похоже, в этот раз удача подвела ее. Во всяком случае, так ей казалось сперва. Широкая кровать была мягкой и несмело пахла дорогим мужским одеколоном. В остальном комната не отличалась особым шиком, однако два года назад, вероятно, дела обстояли иначе. Маринетт забралась под одеяло в одежде. Она все еще отчего-то боялась занять много места, хотя технически могла растянуться на всю кровать. Или лечь поперек, как она всегда мечтала сделать. И завернуться в одело как гусеница. Но меньше всего ей хотелось показаться странной или — самое ужасное — вызвать гнев. Удалось уснуть не сразу. Запах отвлекал вперемешку с мыслями. Маринетт все думала, почему холодный и негостеприимный месье Агрест вдруг позволил ей остаться в доме и даже пустил в свою комнату. Она не видела никаких объяснений этой внезапной доброте. Может, он просто устал, а такое решение проблемы было самым быстрым? Но Маринетт и сама бы добралась до дома, хотя в тайне опасалась ходить ночью. Любила, но опасалась. Любила вместе с друзьями и Адрианом: обычно они гуляли допоздна, пока первые лучи рассвета не раскрашивали их лица яркими полосами. Она наконец-то смогла уснуть. И проснулась от каких-то непонятных звуков, сперва не сообразив, где находится. Приподнялась на кровати, тщательно вслушалась в темноту, но не смогла ничего понять. Все внутри нее замирало. Маринетт осторожно встала и медленно двинулась к двери. Сердце колотилось бешено от страха неизвестности. Она подумала обо всем: от воров до демонов. Однако ситуация оказалась куда проще и неожиданнее. Габриэль что-то громко бормотал во сне и ерзал на диване. Маринетт бесшумно подошла к нему. Сквозь тьму было видно напряженное лицо и сведенные брови. Слов не разобрать — только отдельные звуки. Он будто тонул, или падал, или горел, — но хватило одного имени, чтобы понять, какой кошмар ему снится. «Адриан». Маринетт сжалась, чуть не подавившись воздухом. Ее захлестнула паника. Ей редко снились кошмары, и уж тем более, она никогда не становилась свидетелем. Подсознание сработало быстрее, чем пришла какая-либо здравая мысль. Маринетт тихо опустилась на колени рядом и поймала трясущуюся руку. — Все хорошо… — неуверенно пробормотала она. Сделала глубокий вдох, собираясь с силами, и продолжила мягко. — С Адрианом все хорошо… Он звонил мне вчера. Сказал, что выиграл турнир по фехтованию, и теперь поедет в Милан вместе с тренером… Он неплохо устроился. Там у него больше друзей, чем здесь. Нет смысла волноваться… Я уверена, он тоже скучает. Просто… просто у него нет времени позвонить… д-да, именно. Он же работает, учится, занимается фехтованием… Но однажды он ведь вернется. Не может не вернуться… Маринетт говорила все то, что давно хотела сказать. Сколько раз она видела, как месье Агрест проверяет вечно пустой почтовый ящик или автоответчик домашнего телефона, где тоже всегда тихо. Она видела его отрешенно грустное выражение лица, пускай обычно он пытался делать это втайне. И так хотелось заставить Адриана написать хоть пару скупых строк… А тем временем, чужая ладонь в ее руках перестала дрожать. Маринетт впервые касалась длинных красивых пальцев. Стоило ей об этом подумать, как она покраснела и отпустила руку Габриэля. Кошмар, кажется, отступил, и все стало нормально. Но она не смогла заставить себя уйти. Маринетт села на пол, оперевшись спиной о диван. Новый глубокий вдох не принес спокойствия. В который раз с месье Агрестом происходит такое? И что именно ему снится? Просыпается ли он посреди ночи, если кошмар становится совсем невыносимым? И засыпает ли после этого снова?.. Тревожных вопросов было слишком много. Но усталость оказалось еще больше, и Маринетт сама не заметила, как погрузилась в неглубокий сон. Она снова проснулась утром. Наручные часы показывали полдевятого. От неудобной позы затекла шея: Маринетт по-прежнему сидела на полу, а голова ее была откинута на диван и почти касалась макушкой плеча Габриэля. Последний мирно спал и не отрыл глаз даже тогда, когда Маринетт поднялась и потянулась с беззвучным зевком. Коротко огляделась. Уходить домой было неудобно. «Нужно приготовить завтрак», — подумалось ей. Она прошла в кухню, однако в холодильнике стояла одинокая коробочка с китайской лапшой. И больше ничего. Решение было принято молниеносно: сбегать домой в пекарню. Она открывалась в десять, так что родители наверняка уже что-нибудь приготовили. Именно с этой мыслью Маринетт вышла из дома, осторожно прикрыв за собой дверь. Оставалось надеяться, что месье Агрест не проснется до ее возвращения, иначе получится невежливо. А Маринетт привыкла отвечать добром на добро. И завтрак — меньшее, что она могла сделать. Когда она влетела в дом, родители встретили ее удивленными взглядами. — Доброе утро, — выпалила Маринетт, тяжело дыша и опираясь рукой о стену. — Доброе, — Сабин опомнилась первой. — Милая, что-то случилось? — спросил Том. — Нет-нет, ничего, — Маринетт замахала руками. — У нас осталась выпечка со вчерашнего дня? — Там круассаны в духовке, скоро будут готовы, — ответила Сабин, глядя на дочь удивленно. — Ты такая голодная? — Нет, просто… Просто месье Агрест попросил что-нибудь купить, — соврала Маринетт и тут же спросила. — А долго ждать? — Минут десять, — Том посмотрел в сторону кухни. Маринетт плюхнулась на табуретку. Десять минут — это, кажется, не так долго. Можно подождать. Тем более, она устала, и сейчас появилась прекрасная возможность отдохнуть. Мать села рядом, когда отец ушел на кухню. Маринетт улыбнулась: в последнее время им редко удавалось поговорить, а после случившегося ночью она вдруг поняла, как сильно родители любят своих детей. Будто никогда прежде не понимала. — Почему вы вчера засиделись? — мягко поинтересовалась Сабин. — Дорабатывали последний эскиз, — Маринетт почесала затылок. — Ты же знаешь, скоро показ. Нужно столько всего успеть… — Мари, — Сабин взяла ее за руку и посмотрела в глаза. — Я понимаю, что это для тебя важно. Удивительно, как ты везде успеваешь. Но пожалуйста, не загоняй себя. Ты ужасно бледная, у тебя усталый вид. Показ — это замечательно, и я очень горжусь тобой. Но теперь, когда с эскизами покончено, ты же можешь взять у месье Агреста отпуск? Или хочешь, я поговорю с ним? — Мам, — Маринетт улыбнулась, — со мной все хорошо. После показа я, наверное, правда немного отдохну. Но не сейчас… Что, правда такая бледная? Сабин кивнула, и Маринетт, преодолев расстояние огромными шагами, оказалась у зеркала в ванной. Бледное лицо, глубокие мешки под глазами. Вид такой, будто она не спала неделю и вот-вот помрет. Почему раньше ей никто не сказал? Подруги могли хотя бы намекнуть. А то была она вампиром и не знала… — Мари! — крикнул Том с кухни. — Мари, круассаны готовы! Она встрепенулась, быстро решила оставить эту проблему на потом и двинулась к отцу. Последний уже укладывал круассаны в красивую фирменную коробку. — Денег не нужно, — сказал он. — Только ты осторожней, еще горячие. Дать тебе пакет? — Пожалуй, — согласилась Маринетт. Ее вдруг осенила одна мысль. — Пап, а у нас остался тот кофе, который бабушка привозила? От него еще ирисками пахло? — Должен быть, — задумался Том, ставя коробку в пакет. — А зачем тебе? — Видишь ли… — пробормотала Маринетт. По правде говоря, она сомневалась, что у Габриэля есть какой-то другой кофе, кроме горькой растворимой гадости, которая никак не вязалась с ее представлениями об идеальном завтраке. — Видишь ли… Когда-то давно… Я рассказала о нем месье Агресту и он… Он сказал, что хотел бы попробовать… И я вот как раз вспомнила… Не одолжишь? Том посмотрел на нее как-то странно, будто о чем-то догадался. Но спрашивать не стал. Только нашел стеклянную банку да отсыпал зерен в бумажный пакетик. Маринетт обняла его, взяла все, на выходе поцеловала в щеку мать, после чего выскочила из дома и быстрым шагом двинулась по улице. Солнце поднималось неотвратимо медленно, и деревья казались еще более желтыми. Синие тени мелькали под ногами, пока Маринетт бежала через тихий полупустой город. Мимо проехало всего четыре машины, а люди мелькали лишь на другой стороне дороги. Ни звука, кроме ее собственных шагов да глубоких вдохов. Ну, может еще предательски сильного биения сердца. Маринетт списывала это на усталость: она давно столько не бегала. И спала действительно мало. Осторожно приоткрыла дверь и протиснулась в зал. Тут тоже было тихо. Медленно ступая, она прошла в гостиную. Беззвучно выдохнула, когда увидела спящего Габриэля. Развернулась на носках и доковыляла до кухни. Там вытащила коробку круассанов и пакетик с кофе. Но застыла на месте, чуть не хлопнув себя по лбу. Вот же дурочка. Надо было попутно зайти в магазин, купить продуктов хотя бы на яичницу. Теперь было поздно. Она посмотрела в сторону гостиной, потом в окно на блестящие листья деревьев, после — на часы: десять двадцать. В принципе, не так уж и рано. Можно начинать.***
Габриэль никогда не думал, что однажды вновь проснется под запах кофе и выпечки. Шесть лет прошло — шесть чертовых лет отделяли его от последнего момента, когда он был по-настоящему счастлив. Он точно знал, что был, но уже не помнил. Ощущения имели чудовищное свойство забываться. И вот теперь — снова запах кофе. Габриэль потер глаза, переворачиваясь на спину. Одеяло беспомощно свалилось на пол. Он вспоминал, почему спал на диване. С двух часов ночи будто прошла целая вечность. Все из-за очередного кошмара. Смутные образы нехотя проступали в голове: Адриан что-то говорил ему, а вокруг был какой-то лес, но спустя мгновение — крыша, и почему-то множество людей цельным потоком, и где-то среди них — единственные светлые волосы, которые все отдалялись. Габриэль пытался догнать сына, но не мог продраться сквозь толпу, и поздно вспомнил, что стоял на крыше небоскреба. Поздно вспомнил, когда уже падал назад сквозь ту же толпу, и светлые волосы становились все меньше. А потом вдруг что-то случилось. Что-то, остановившее падение. Габриэль слышал голос, но не мог понять ни слова. И уснул, точно не было никакого кошмара. Ах да, конечно. Маринетт ночевала здесь. Должно быть, это она варит кофе… Откуда она взяла кофе, который можно сварить? За год жизни в одиночестве Габриэль полностью отвык стараться, чтобы приготовить еду. Да и за него это обычно делали другие. Так что растворимый кофе не покидал кухонную полку. И не покинул даже тогда, когда Маринетт обозвала его «сущей гадостью». Просто к нему добавился чай с мятой, который девушка принесла сама. Маринетт действительно обнаружилась на кухне с туркой в руках. — О, вы проснулись, — она замерла на месте. — Простите, если разбудила. — Все в порядке, — Габриэль сел за стол. Застегнул верхнюю пуговицу на рубашке, попытался поправить волосы, но потерпел поражение. Маринетт разливала ароматный кофе по кружкам. Маринетт, так внезапно вернувшая ему вдохновение. Габриэль не знал, как это получилось. Но, пока он наблюдал за ее решимостью, рвением и невероятным желанием быть лучше, что-то в нем щелкнуло. Пропало желание ее выгонять, что Габриэль старался сделать изначально: засыпать критикой и отбить всякую охоту возвращаться. Видимо, Маринетт была куда сильнее, чем он представлял. Лишь позже он понял, как ему повезло. Не приди она в тот теплый июльский день — и не было бы сейчас никакой почти завершенной коллекции. Габриэль знал отчетливо: сам он ни за что бы не смог выбраться из вечной апатии. Маринетт расшевелила его. И вот теперь приготовила кофе, который чертовски вкусно пах. Поглощенный внезапной картиной, он только сейчас заметил, что на столе стояла коробка с круассанами, которой не было вчера. — Когда ты успела? — спросил Габриэль, притягивая коробку к себе. — Встала рано, вот и сходила домой, — Маринетт поставила рядом с ним кружку кофе и тоже уселась за стол. — Спасибо, — Габриэль кивнул. Аромат ирисок чувствовался теперь особенно ярко, и вкупе со свежей выпечкой пробуждал внутри давно забытое чувство покоя. Каждое утро бы начиналось так, но акция была разовой: на большее везения уже не хватит. Габриэль сделал глоток и незаметно улыбнулся уголками губ. — Замечательно. — Я даже не испортила вашу плиту! — Маринетт замахала руками и засмеялась. Она всегда так делала, когда волновалась, — Габриэль успел понять это за три месяца. — И к турке он не пригорел, удивительно… Но я еще плохо готовлю. Вот попробовали бы вы мамин кофе или чай! У меня нет такого таланта… — Маринетт, — мягко остановил ее Габриэль. — Да? — тут же спросила она. — У тебя замечательно получилось. — С-спасибо… — она уткнулась взглядом в свою кружку и немного покраснела. — Позавтракаешь — и можешь быть свободна. Я сам доделаю эскиз, — он вытащил из коробки еще теплый круассан. — Сколько я должен твоим родителям? — Отец сказал, денег не надо, — Маринетт замотала головой. — А я никуда не уйду. Или это ваш хитрый план, чтобы без меня сделать длинные рукава? — Три четверти туда не подходят, — возразил Габриэль. — Подходят! — заявила она. — С длинными рубашка выглядит тяжелой. У нас весенняя коллекция, все должно быть легким! Понимаете, как ветер и цветы яблони? Габриэль прекрасно все понимал, но ему очень нравилось спорить. Только в спорах он слышал от Маринетт всякие странные сравнения вроде: «у этого пальто будто бы вкус травяного чая» или «почему брюки похожи на лакрицу?». У нее было какое-то странное видение и восприятие. Но, видимо, оно включалось лишь при попытке отстоять свою позицию. В этот раз Габриэль уступил, хотя по количеству «побед» они шли примерно на равных. Уступил из-за потрясающего завтрака, в котором вроде и не было ничего особенного. Не хотелось вставать и возвращаться к работе, но кофе был выпит, несколько круассанов съедено, точка в самых важных вопросах поставлена. На всякий случай, Габриэль еще раз предложил девушке пойти домой и отдохнуть: уж слишком у нее был усталый вид. Но Маринетт решительно отказалась. Быстро вымыла посуду, пропустив мимо ушей все возражения, и двинулась в гостиную к оставленным на столе наброскам. Габриэль пару секунд смотрел ей вслед, после чего присоединился и сел на диван рядом. К рукавам три четверти добавился еще минималистичный узор на воротнике. Маринетт потратила на уговоры минут пятнадцать. И в два раза больше на то, чтобы выбрать сам узор. Они изрисовали завитушками отдельный лист, пока не нашли подходящий. Где-то в процессе Маринетт начала зевать. Габриэль поглядывал на нее, но ничего не говорил: она не любила, если ее пытались раньше времени отправить домой. Видимо, бороться с усталостью было лучше. — Ты вообще спала? — не выдержал Габриэль, когда из ее руки вывалился карандаш. Маринетт встрепенулась и часто заморгала. — Спала, — ответила она, почесав затылок. — Все в порядке. Слабо улыбнулась, подняла карандаш и продолжила рисовать узоры. Вскоре они договорились. Но финальный набросок получился таким размазанным и грязным, что Габриэль взялся перерисовывать его на новый лист. Несколько раз он незаметно смотрел на Маринетт. Ее глаза закрывались, и усталость чувствовалась почти что физически. Она упорно не хотела сдаваться. Благо, работа была практически закончена. На финальном штрихе рука Габриэля поехала в сторону, начертила длинную кривую линию и едва не порвала бумагу. Маринетт свалилась на него внезапно, уткнувшись лбом в плечо. От неожиданности его самого повело влево, и эскиз был безнадежно испорчен. Девушка опасно накренилась вперед, но Габриэль поймал ее. Она даже не проснулась. В голове мысли понеслись волнами. Он ощутил панику, как в тот день, когда пропал Адриан, только немного другую. Что делать? Самым лучшим решением было разбудить ее. Разбудить и проводить до дома, чтобы по дороге не упала. Или хотя бы до кровати. В принципе, до кровати можно и донести. Или оставить здесь, на диване, пока не проснется. Когда-то ведь проснется… Но Маринетт, похоже, сама решила определить свою судьбу. Ее голова и руки легли на грудь Габриэля. Он вздрогнул и подавился воздухом. Так не могло продолжаться. — Мари, — он осторожно потряс ее за плечо. — Мари, проснись… Маринетт что-то промычала и улыбнулась во сне. Габриэль вдохнул, попытался выбраться, однако девушка не хотела его отпускать. Оставалось признаться себе, что он не особо хотел уходить. Поэтому откинулся на спинку дивана, обнял хрупкие плечи и закрыл глаза. В конце концов, он тоже мало спал. А набросок подождет.***
Маринетт сама не поняла, как уснула. Она наивно полагала, что смогла победить усталость. Но, видимо, кофе не подействовал. Завтрак заставил ее расслабиться еще сильней, и она перестала себя контролировать. Она уже не помнила, в какой момент закрылись ее глаза и карандаш окончательно вывалился из рук. Потом вдруг стало тепло и уютно. Сон принес странное ощущение, будто она дома, а за окном осень, и льет дождь. В голове проносились всякие мысли и образы. Сперва Маринетт видела Габриэля за кухонным столом, что происходило всего час назад. Знал бы он, как удивительно и забавно светилось его лицо, — от счастья, верно. Вслед за ним появились родители и запах выпечки. Золотые деревья, так вдруг напомнившие об Адриане. Он ли обнимает ее? Маринетт чувствовала чужие руки сквозь сон, чувствовала осторожные прикосновения к волосам, — все это плыло туманом на задворках сознания. Но то не мог быть Адриан, ведь он далеко, слишком далеко… На этом сновидения прекратились. Прошло несколько часов, пока Маринетт не начала понемногу просыпаться. Медленно возвращалось ощущение реальности, и в конечном итоге она боялась открыть глаза. Потому что ее действительно обнимали, она даже слышала биение чужого сердца, — или своего собственного. Страшно было предположить, но и предполагать не нужно было: рядом мог оказаться только один человек, на которого она и свалилась. Маринетт покраснела до кончиков ушей. Как же мучительно стыдно. Почему только месье Агрест позволил ей такую наглость?.. От него удивительно пахло бергамотом с тонкими нотками цитрусов. И руки обнимали ее крепко, но мягко. Шелк рубашки под пальцами ощущался океанскими волнами, и по телу бежали мурашки. Обнаружить себя не хотелось, хотелось вновь уснуть и продлить невероятное мгновение, когда нет ничего вокруг, кроме обволакивающего запаха и тепла. Слушать громкое сердцебиение, гадать, кому оно принадлежит, и рушить замки в голове собственными руками. Но Маринетт не могла этого позволить. Она заставила себя приоткрыть глаза. Лишь для того, чтобы столкнуться с пронзительным взглядом Габриэля. Она ожидала чего угодно: ураганного гнева, игл осуждения или холодной фразы «ты уволена». Но не сдержанной улыбки. — Проснулась? — спокойно спросил Габриэль. Маринетт тут же подскочила и моментально оказалась на противоположной стороне дивана. — П-п-простите! — выдавила она и покраснела еще больше, хотя сильнее бы вроде некуда. И, к ее огромному удивлению, Габриэль вдруг рассмеялся. Маринетт застыла, вжавшись в диван. Бросила короткий взгляд на часы: почти два. Как она могла столько проспать? Усталость вообще не являлась аргументом. Как же стыдно… — Я-я не хотела… — пробормотала Маринетт. — Оно само как-то вышло… Т-только не увольняйте меня!.. Пожалуйста!.. Габриэль посмотрел на нее с искренним непониманием. — Я не собирался тебя увольнять, — успокаивающе сказал он. — Но эскиз закончен, ты можешь пойти домой. Показ через неделю, все вопросы я решу сам. Так что отдыхай до субботы. — С-спасибо… Маринетт вылетела из дома со скоростью чемпиона мира по бегу.***
Следующая неделя тянулась для нее слишком долго. В понедельник после учебы она по привычке направилась к дому месье Агреста. Но на полпути опомнилась и развернулась. Было бы ужасно глупо вот так случайно заявиться к нему. А день оказался длинным. Она успела сделать домашнюю работу, поболтать с мамой, погулять с друзьями, нарисовать несколько эскизов для себя, — и все равно казалось, будто чего-то не хватает. Алья выдала новость: пока Маринетт старательно выпадала из жизни, они решили поехать кататься на лыжах в конце декабря, перед самым Рождеством. Идею предложил Адриан: ему было ближе всех до горнолыжного курорта. Поездка в два дня, небольшая гостиница прилагается. Маринетт с радостью согласилась. И лишь позже, дома, поняла, что имя Адриана не вызвало в ней прежнего трепета. Ровно как и несколько совместных фотографий в телефоне. Что-то случилось, и это здорово ее напугало. Маринетт предпочла не думать. Во вторник она снова пошла не туда, но в среду все было нормально, как и в четверг. В пятницу она ужасно волновалась, поэтому несколько раз позвонила Габриэлю. Он ее успокоил и просил прийти в субботу к двум, чтобы чуть раньше начать подготовку. Вечером ее успокаивали родители и друзья по телефону. Тем не менее, Маринетт с трудом удалось уснуть. Занятия она решила прогулять: не каждый день бывает первый в жизни модный показ. Утром она снова проснулась пандой и, в попытках скрыть мешки под глазами, чуть не опоздала к месье Агресту. Маринетт злилась на саму себя: такой исторический момент, а она опять собирается все испортить. Нужно выглядеть презентабельно — даже если наблюдать получится только с задних рядов. Вот бы всех родных провести: она же обещала, что попытается. Когда она вылетела из-за угла на нужную улицу, Габриэль нервно ходил перед воротами. Остановился и выдохнул, увидев ее. А потом посмотрел внимательно. — Опять не спала? — спросил беззлобно. — Волновалась, — честно ответила Маринетт. — Время еще есть, — он двинулся к машине, которая стояла за углом. — Я отвезу тебя туда, потом присоединюсь сам. Мне нужно уладить некоторые вопросы. — Месье Агрест, — Маринетт остановилась у машины. — Да? — Можно… можно мои родители и друзья тоже придут посмотреть? — с запинкой спросила она. Габриэль усмехнулся. — Быстрей садись, а то точно не успеем. Позвонишь им по дороге. Скажи, чтобы к трем все были там, — Маринетт посмотрела на него непонимающе, и он добавил. — Я забыл сказать, что оставил на тебя пять билетов. Сама там распредели. От радости она чуть не подпрыгнула, но быстро спохватилась и все-таки плюхнулась на переднее сидение. Она быстро позвонила родителям и друзьям. Объяснила, запинаясь, куда и во сколько приходить. Трясущимися руками убрала телефон. Если так будет продолжаться и дальше — она свалится в обморок прямо перед входом в зал. «Держи себя в руках», — думала Маринетт. И, видимо, так в это время елозила по сидению, что Габриэль заметил. — Так сильно волнуешься? — спросил он, не отводя взгляда от дороги. — Н-нет!.. Да, — призналась она и начала говорить, чтобы немного отвлечься. — Это же первый показ. Я и представить не могла… Будет воспоминанием на всю жизнь!.. — Маринетт слабо засмеялась. — Я не помню свой первый показ, — заметил Габриэль. — Как? — тут же спросила Маринетт. — Я был немногим старше тебя сейчас. А там повсюду камеры, вспышки, знаменитости… Голова шла кругом. Я потом бы и не вспомнил, что говорил. Если бы не Аника… впрочем, не важно. От резкой смены тона Маринетт вздрогнула и отвела взгляд. Впервые за все время Габриэль упомянул свою жену. Маринетт не знала точно обстоятельств ее смерти. Только то, что слышала от Адриана: о страшной аварии и бессилии медиков. Он не любил говорить об этом; не любил и месье Агрест. Маринетт почувствовала себя неловко. Косвенно, но именно из-за нее поднялась эта тема. Всю оставшуюся часть дороги она не отрывала глаз от маленькой сумочки на коленях да собственных пальцев. Она вышла из машины и двинулась вслед за Габриэлем. В большом здании двери сменялись лестницами, а те — снова дверями. В одиночку Маринетт бы наверняка заблудилась. По пути им попалось несколько невероятно красивых девушек, которые вежливо здоровались с месье Агрестом, но на нее кидали странные взгляды. Маринетт, которая и до этого чувствовала себя не в своей тарелке, сейчас вовсе сникла. И не заметила, как они пришли в большое помещение с множеством одежды на длинных стойках, украшениями и косметикой. — Месье Агрест, вы наконец-то вернулись, — ухмыльнулась женщина с рыжими, забранными в хвост волосами. — Вивьен, рад тебя видеть, — Габриэль поцеловал ее в щеку. — Это та самая талантливая практикантка? — поинтересовалась Вивьен. — Да, это Маринетт. У меня есть дела, так что оставляю ее на тебя, — и, под немного напуганным взглядом Маринетт, Габриэль быстро покинул помещение. — З-здрасте, — пробормотала она. Вивьен внезапно обняла ее за плечи одной рукой. — Ну что, красавица, сделаем из тебя богиню? После чего засмеялась и потащила Маринетт к туалетным столикам. Последняя удивленно молчала, едва перебирая ногами. Она и так боится, а Габриэль ее оставляет совсем одну. Выступить бы с этим, но нельзя. Да и не хотелось… Тем временем, она уже сидела на кожаном крутящемся стуле, а сверху на ее плечи накинули большой синий балахон. Вивьен надвигалась на нее, вооружившись расческой и спреем для укладки. — Что вы делаете?.. — слабо спросила Маринетт. — Богиню, я же сказала. — Но я не буду выступать… — Детка, тебе на подиум вместе с Габби выходить, — Вивьен усмехнулась. — Речь толкать. Не говори, что он не предупредил. Однако он не предупредил. Маринетт пришлось приложить огромное усилие, чтобы не затрястись всем телом. Какого черта Габриэль не сказал ей?.. Целый час она старалась ни о чем не думать, пока Вивьен кружила над ней, создавая прическу и легкий макияж. Немного успокоившись, Маринетт даже начала сочинять речь, но каждый раз мысли путались. В зеркало она не смотрела, потому что большую часть времени была повернута к нему спиной. Модели заходили и уходили, многие садились, и над ними колдовали другие визажисты. Вскоре людей стало очень много. Маринетт незаметно оглядывала всех и с досадой понимала, что обладает довольно посредственной внешностью. Да еще эти круги под глазами… Не удивительно, что Адриан так и не воспринял ее всерьез. Увидеть себя она успела мельком. Вивьен тут же потащила ее переодеваться, на ходу сняв с вешалки одно из платьев в прозрачном чехле. Оно сразу показалось Маринетт подозрительно знакомым, а когда платье оказалось в ее руках, она так и замерла на месте. Потому что узнала собственный эскиз. Оно не входило в новую коллекцию, Маринетт придумала его, пока сидела на скучной паре, а потом немного переделала под руководством Габриэля. Платье было цвета слоновой кости, совершенно нежное и воздушное, отделанное маленькими искусственными розами. Маринетт спросила Вивьен, пока та застегивала молнию на ее спине. — Пару дней назад привезли, — объяснила женщина, принимаясь за шнурок. — Габби сказал, мол, для тебя. В единственном экземпляре. Везучая ты, детка. Маринетт покраснела. И лишь сейчас заметила на чехле бирку со своим именем. А платье село идеально. Маринетт от радости закружилась перед зеркалом, забыв о волнении хоть на пару минут. Она не чувствовала себя такой красивой никогда в жизни, даже на выпускном, когда Адриан пригласил ее на танец. За спиной выросли крылья, но вокруг уже начиналась суматоха. В помещение влетел Габриэль в элегантном твидовом пиджаке. Не заметив Маринетт, принялся раздавать указания моделям, на которых уже были надеты вещи из коллекции. Обсуждали порядок выхода и гостей. Маринетт услышала несколько имен очень известных актеров, и сердце ее забилось чаще. Однако она молча дождалась, пока Габриэль закончит, чтобы не отвлекать его. Только потом подошла. — Месье Агрест, — позвала Маринетт, осторожно потянув его за рукав пиджака. — Что? — Габриэль быстро развернулся и будто бы застыл на короткое мгновение. — Это правда, что мне придется выходить на подиум вместе с вами? — спросила Маринетт. — Д-да, — пробормотал он, слегка тряхнув головой. — Я хотел тебе сказать, но ты и так очень волновалась, — видимо, по лицу Маринетт Габриэль понял ее возмущение, поэтому начал примиряющее: — Слушай. Я знаю, что это сложно и страшно. Но без тебя этой коллекции бы не было. Ты должна выйти… Я буду рядом, если тебя это успокоит. Маринетт молчала, глядя ему в глаза. Она не могла отказать. Отказать человеку, который столько для нее сделал. Она сделала глубокий вдох и нашла в себе силы улыбнуться. — Хорошо… Но говорить вы будете сами. Габриэль улыбнулся в ответ. А дальше все было как в тумане. Маринетт отчетливо помнила лишь переполнявшую ее радость и невероятное воодушевление, как подъем духа. Они сидели в первом ряду, ближе — только фотографы. И всюду вспышки, яркий свет, музыка в такт биения сердца. И ожившие эскизы — их эскизы, которые всего месяц назад были плоскими линиями на бумаге и в которые теперь облачились безумно красивые девушки. Это было слишком быстро, слишком волнительно, и одновременно — слишком вдохновляющее. Маринетт думала, от переполнивших ее эмоций она потеряет сознание. И с каждой новой моделью реальность уплывала далеко, казалась сладким сном, но в таком случае Маринетт не хотела бы просыпаться. Она забыла, что где-то в зале сидят ее родные; забыла, что рядом есть Габриэль, рукав пиджака которого она отчаянно сжимала все пятнадцать минут; она забыла, что не одна в зале и что эта красочная феерия когда-то закончится. Музыка стихла, и Габриэлю пришлось несильно потрясти ее за плечо. Только после этого Маринетт очнулась, с ужасом осознав, что настало время идти. Этот момент она не помнила совсем. Как поднялась на подиум, как действительно бы упала в обморок, если бы Габриэль не взял ее под руку. Как он приветствовал публику и говорил что-то о коллекции. Перед глазами стояли яркие вспышки фотоаппаратов. Маринетт улыбалась и молчала. Потом тоже что-то сказала, но не запомнила, что. Вместе с ней осталось лишь ужасное волнение, ликование да ощущение чужой теплой руки. Дальше проще не стало. За кулисы набежала толпа репортеров. Вопросы полились рекой. В основном — о коллекции, о старте продаж, о вдохновивших образах, о триумфальном возвращении Габриэля. Окружили и Маринетт. Всем почему-то очень хотелось знать, где она учится, как попала на стажировку и какие между ними отношения. Последний вопрос интересовал практически всех. Маринетт, у которой и до этого заплетался язык, замолчала вовсе. Габриэль поступил решительно и грубо: он просто выгнал всех, а особо настойчивых вывела охрана. Наконец-то стало тихо. И Маринетт вдруг поняла, насколько сильно устала. — Ты отлично справилась, — Габриэль ободряюще улыбнулся. — Что я говорила? — спросила она. — Потом расскажу, тебя там родители ждут. Маринетт посмотрела на закрытую дверь, однако не спешила идти. В голове вертелись мысли о безмерной благодарности, которые она не умела обратить в слова. Смелость, что должна была сопутствовать ей весь день, появилась только сейчас. Маринетт обняла Габриэля, прижавшись щекой к мягкой ткани. И почувствовала, как тот вздрогнул от неожиданности, но не отстранился, и чужие руки легли на ее спину. — Это был самый лучший день в моей жизни, — совсем тихо произнесла Маринетт. — Спасибо… И за платье спасибо, и за показ, и за шанс… Слезы наворачивались на глаза, и она зажмурилась, чтобы не разрыдаться. Габриэль молча гладил ее по волосам и будто бы все понимал без слов.***
С тех пор потянулись самые обыкновенные дни. После учебы Маринетт вновь бежала к месье Агресту. Они пока не задумали новую коллекцию, просто создавали эскизы. Она все-таки узнала, что говорила на показе и во время интервью. Держалась, по словам Габриэля, не так плохо, но периодически заикалась и бормотала что-то невнятное. Потом появились журналы с огромными фотографиями, и в лицее все начали поглядывать на нее с интересом и — иногда — завистью. Даже Адриан купил этот журнал и звонил поздравить ее. Он сказал, что Маринетт на снимках выглядит просто потрясающе. И это был первый раз, когда его комплимент не вызвал внутри ничего. В спокойствии дней Маринетт наконец-то смогла разобраться в себе. Она поняла, что ее чувства к Адриану несколько охладели. Если подумать, она и так была влюблена в него неправдоподобно долго. Это принесло бы мир в ее душу, однако нет. Потому что теперь ее безумно тянуло к Габриэлю. Но это не было девичьей влюбленностью в идеал. Маринетт не нервничала рядом с ним, разговаривала спокойно, как делала раньше. Все оставалось по-старому, кроме ее внезапно переменившихся чувств. Она скрывала два с половиной месяца. Скрывала, с каждым днем пропадая все больше. Одновременно она училась не бояться. Знакомилась с влиятельными людьми из сферы моды, знакомилась с другими дизайнерами и моделями. Габриэль водил ее с собой на все важные встречи. И однажды Маринетт перестала трястись и волноваться. Она сама себя заставила. Установка была предельно простой: нужно соответствовать Габриэлю. Пусть знает, что она может быть не только маленькой скромной девочкой. Их не то, что бы можно было назвать друзьями, но общались они все лучше. Ходили по выставкам, чужим показам и презентациям. Огромный мир вдруг открылся для Маринетт. Мир, в котором некоторые уже знали ее из того самого журнала. Она много раз слышала о том, что теперь легко может уйти в свободное плавание — создать собственный бренд. Но ей даже думать об этом не хотелось. Маринетт не представляла, что однажды оставит Габриэля. И не будет больше ни споров, ни обсуждений идей, ни посиделок за работой до самого вечера. Все это уже стало неотъемлемой частью ее жизни. Именно поэтому она вновь отказалась брать отпуск. Иногда усталость все-таки брала верх, и Маринетт оставалась ночевать в доме Агрестов. Родители быстро привыкли к тому, что их дочь живет и там, и тут. Правда, сперва немного возмущались, но Маринетт смогла их убедить. Она приходила с учебы, работала, делала домашнее задание, оставалась ночевать (она так и не смогла отвоевать себе диван), а утром Габриэль отвозил ее в лицей по своей собственной инициативе. Маринетт была против: тут и пешком не так далеко. Но он настоял, и в итоге ему приходилось останавливаться чуть дальше от здания, чтобы не фотографироваться с толпой юных поклонниц. Был еще один весомый плюс: оставшись на ночь, Маринетт могла следить, до сих пор ли Габриэля мучают кошмары. И, в случае чего, успокоить. Она перестала так паниковать, и во сне постоянно прислушивалась. Подход нашла совершенно быстро: говорила в темноте об Адриане. Но волнение все же приходило, если ему снилась Аника. Маринетт не знала, что говорить, и тогда просто держала трясущуюся ладонь в своих руках, повторяя тихое «все хорошо». В последний раз, с несколько недель назад, она позволила себе сущую наглость: невесомо поцеловала Габриэля в лоб. А потом весь день смущалась в попытках вести себя нормально. Хорошо, что он не помнил.***
И вот наступила та самая пятница, о которой Маринетт уже забыла. До Рождества оставалась неделя, и она больше думала о подарках, чем о запланированной поездке. В четверг Нино снова вернул ее к реальности. В пятницу Маринетт отпросилась у Габриэля на выходные. Ей не хотелось обманывать, но обмануть пришлось. Она сказала, будто бы едет с Альей и ее родителями кататься на лыжах. Месье Агрест пожелал им хорошо повеселиться, и все внутри сжалось от злости на себя. Маринетт не могла сказать правду. Это была ложь во спасение, только во спасение кого?.. Они выехали на поезде в пятницу вечером и в субботу утром должны были прибыть. Втроем заняли отдельное купе. Время тянулось весело и быстро. Маринетт по секрету рассказала о будущей коллекции, Алья и Нино травили байки со своих факультетов да периодически подкалывали ее насчет Адриана. Маринетт, к их общему удивлению, не краснела и отвечала с иронией, чего раньше никогда не было. В итоге Нино сделал вывод, что ее закалили встречи с важными шишками. Алья посмотрела хитро, точно догадалась. И Маринетт перевела тему на предстоящее ей испытание: она не умела кататься на лыжах. Так выяснилось, что трагедия эта оказалась общей. Уснули они только ближе к трем часам ночи. Нино забрался наверх, галантно уступив девушкам нижние полки. Под мерное покачивание поезда Маринетт уснула удивительно быстро. Она отчего-то переживала, но смогла убедить себя, что этот маленький отпуск — награда ей за все труды и недосыпания. Даже если она свалится и сломает лыжи. Награда. Адриан встретил их на перроне. Маринетт обняла его совершенно спокойно. Адриан, похоже, не ожидал, как и друзья. Однако справился с удивлением и повел их на улицу. Они быстро поймали такси и едва поместились туда с сумками. Мужчина, говорящий со странным португальским акцентом, довез их до маленького деревянного домика в череде подобных же домиков. Оказалось, Адриан успел забронировать его на два дня. Быстро позавтракав и оставив вещи, они поспешили на лыжную базу. Именно с этого момента начались невероятные приключения Маринетт. Ей повезло лишь в том, что она ничего себе не сломала (и даже лыжи остались целы). Зато падала, наверное, за всех четверых. Адриан ездил совершенно спокойно: он был здесь почти завсегдатай, его уже знали местные инструкторы. Алья и Нино научились достаточно быстро: тащились медленно, но хотя бы не падали. У Маринетт начало получаться лишь ближе к концу, и она обогнала всех, но больше из-за неумения тормозить. После чего получила прекрасный снимок себя, сидящей в сугробе. И в сугробе оказался Адриан. Вечером она отправила родителям несколько своих фотографий. В основном это был лес, лыжня, друзья, несколько фотографий самой Маринетт, сделанных Альей, и один Адриан в сугробе. Еще она отчиталась, что все замечательно, и они прекрасно устроились в частном домике — снимки тоже прилагались. Очень хотелось позвонить Габриэлю, но Маринетт так и не смогла придумать причину. Рассказать о поездке можно было потом, и она поборола в себе это желание. Следующим утром они проснулись, чтобы обнаружить за окном огромные хлопья снега. Ветер дул сильно, и снега выпадало столько, сколько не было за несколько лет. Из дома оказалось не выйти — да и куда идти, если такси не ездят? Им пришлось сидеть внутри весь день. Сперва развлекать себя разговорами, потом заниматься своими делами. Маринетт предусмотрительно взяла с собой скетчбук и карандаш. Она изрисовала десять страниц, пока не наступил вечер. Первым о поезде и возможных проблемах задумался Нино. Билеты назад уже были куплены, и он позвонил по указанному на них номеру. Ответили не сразу. Линия была забита звонками. Потом женщина уставшим голосом объясняла, что поезд не поедет из-за снегопада и что они могут вернуть билеты, если не хотят ждать. Алья, которая сидела рядом и слушала разговор, тихо возмутилась. За их окном все снова было спокойно, и она не верила, что где-то еще идет снег. Пока Нино говорил, что пути замело, женщина повесила трубку. И до Маринетт вдруг дошло: домой они сегодня не едут. Она подскочила с пола, заставив всех вздрогнуть. — Что мы будем делать? — с явным волнением спросила она. — У нас не так много вариантов, — усмехнулся Адриан. — Ребят, давайте закажем пиццу? — предложил Нино. — Пока все стихло, а то надоело есть эту лапшу. Идею с пиццей поддержали все. Адриан позвонил хозяевам дома, договорился о продлении аренды. Маринетт долго не находила себе места. С полчаса она ходила туда-сюда по комнате и смотрела в окно. На душе было чертовски неспокойно, будто непременно должно было случиться что-то плохое. Алья это заметила. — Просто иди и позвони всем, чтобы не волновались, — предложила она с явным нажимом на слово «всем» — но, может, только показалось. Маринетт кивнула и быстро ушла в спальню. Сперва набрала отца: он не станет реагировать так остро и болезненно, как мать. Маринетт кратко обрисовала ему ситуацию и обещала, что в понедельник как-нибудь выберется. Заодно выяснила: в Париже тоже выпало неправдоподобное количество снега. После она позвонила Габриэлю. Он сразу спросил, катались ли они на лыжах, и Маринетт начала рассказывать про свои глупые падения. Даже отправила ту самую фотографию себя и сугроба, чем вызвала сдержанный смех на другом конце провода. И заулыбалась тоже. После чего спросила с добродушным ехидством: — Не справляетесь, поди, без меня? Как вдруг совсем рядом со входом в спальню раздалось отчетливое, ужасающе громкое: — Мари! Мари, тут пиццу привезли!!! И она сама готова была закричать. Потому что после секундного замешательства Габриэль узнал этот голос. — Адриан? — спросил он не то со злостью, не то с удивлением. — Н-нет, вам показалось! — воскликнула Маринетт. — Это не он, это… — Мари! — повторилось снова. — Я сейчас заберу себе твой кусок! Она впервые хотела ударить Адриана, но рядом была только деревянная стена. Габриэль молчал, и ей пришлось первой прервать тишину. — Это не то, о чем вы подумали, — Маринетт попыталась говорить уверенно, хотя руки ее тряслись. — Да, Адриан здесь, но… но я не знала, что он тоже приедет. Он просто был рядом и… — В который раз ты мне врешь? — холодно прервал ее Габриэль. — Я не вру, я… — начала было она. — Я верил тебе, Маринетт. И не ожидал от тебя такой наглой лжи… Можешь не заходить, когда вернешься. Твоя стажировка окончена, спасибо за работу. Он повесил трубку. И из глаз Маринетт хлынули слезы. Она свалилась на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Желание закричать разрывало ее изнутри вместе с дикими ударами сердца, от которых закладывало уши. Ей казалось, что она сейчас сойдет с ума. Но только она, только она была виновата в случившемся. Больнее становилось с каждым новым всхлипом. Маринетт даже не слышала, как в комнату влетела Алья и плюхнулась рядом. Чуть позже в дверном проеме появились Адриан и Нино, но отступили под испепеляющим взглядом и вежливо прикрыли дверь. — Что с тобой? — спросила Алья, гладя Маринетт по спине. Хотелось, просто безумно хотелось рассказать обо всем. О том, что произошло сейчас, и о том, что происходило внутри нее уже давно. Однако Маринетт не могла. Это чувство было невыразимо больше ее самой, и она лишь разрыдалась еще сильнее, когда подруга притянула ее к себе и обняла. Так они просидели полчаса, пока на футболке Альи не образовалось большое мокрое пятно. Но, кажется, она поняла — поняла по лежащему рядом телефону да по отсутствию ответа на выкрики Адриана. Маринетт понемногу успокоилась. Отстранилась и утерла мокрые глаза. Алья все еще смотрела на нее обеспокоенно. — Кому из Агрестов мне врезать? — спросила она. Маринетт слабо улыбнулась. Если уж врезать — то ей самой. Или сразу троим, ибо они все ведут себя как идиоты. Именно тогда она решила поговорить с Адрианом: достучаться до него, возможно, будет проще. Только это дело было вскоре отложено на неопределенный срок. Она умылась и вернулась в кухню. Пицца все-таки дождалась ее, пускай и остыла. А за окном вновь занималась метель, и снег выписывал дуги в свете фонаря. Похоже, они еще не скоро попадут домой. Метель случилась и в голове Маринетт. Всю ночь она не могла уснуть из-за сокрушающих мыслей. Она думала о Габриэле, бледнела, краснела, пару раз чуть не разрыдалась снова, но сдержалась. Телефон лежал слишком близко, и она не смела протянуть руку, чтобы позвонить, чтобы обо всем рассказать, признаться, вывернуть наизнанку душу, дать волю слезам. Такое нельзя было сообщать по телефону. Да и Маринетт все равно не решилась бы позвонить. Она боялась, что теперь не нужна Габриэлю. Этот едкий страх пожирал ее изнутри, как кипящая пустота. Нужно было вернуться. Вернуться, прийти хоть посредине ночи и поговорить. Вживую, глядя прямо в глаза. Так проще, потому что трубку не бросить, и телефон не отключить, и даже не уйти. Но все это разобьется вдребезги, если Габриэль теперь ненавидит ее. Пусть так, Маринетт готова была рискнуть. Впервые в жизни рискнуть, не испугаться и не спрятать голову в песок. Ей почти девятнадцать, когда еще быть решительной?.. На следующий день, как только погода успокоилась, Маринетт обзвонила все местные такси и все-таки смогла вызвать машину. Она поехала сразу в аэропорт: ей хотелось как можно скорее попасть домой. Друзья собирались с ней, однако Маринетт уговорила их сидеть дома. В конце концов, она одна так рвалась назад. Остальные чувствовали себя прекрасно и, проверив прогнозы, пошли строить снежный замок в небольшом дворе: дома стало совсем невыносимо. В аэропорту она снова собрала смелость в кулак. Подошла к немолодой женщине за стойкой, которая сидела с уставшим видом. И спросила ближайший рейс до Парижа. На что получила ответ: самолеты временно не летают из-за погодных условий. Неизвестно, когда прекратятся метели, поэтому продажа билетов тоже была приостановлена. Маринетт сникла и огляделась: зал ожидания был полон сонными людьми. После чего вышла на улицу, где, задумавшись, столкнулась с группой людей. Быстро извинилась и побежала дальше. Поймала такси. Ей пришлось вернуться домой. Она не боялась попасть в снежный шторм. Она боялась не успеть к Рождеству. Ведь если чудо случится, то непременно под Рождество, и никак иначе. Только ближе к вечеру она вдруг обнаружила. — Где мой телефон? — спросила Маринетт больше саму себя, когда хотела позвонить родителям и предупредить их. После чего спешно убежала в прихожую и сунула руки в карманы куртки. Телефон будто испарился, хотя она точно помнила, что в аэропорту он был с ней. — Может, ты оставила его где-то в доме? — предположил Нино. — Надо позвонить, — догадался Адриан и быстро набрал ее. Но было тихо. Маринетт стояла, с трудом удерживаясь от паники. — Разрядился? — слабо произнесла Алья. — Ты не могла забыть его в аэропорту? — спросил Адриан. — Н-нет… — она точно знала, что он просто лежал в кармане. В кармане куртки. Выпасть он не должен был, если только… Если только его не украли. И Маринетт внезапно вспомнила: — На улице я столкнулась с какими-то людьми… Возможно, его стащили… Что теперь делать? — Заявить в полицию? — предложил Нино. — Ты лица запомнила? — Я их даже не разглядела… Я и не думала, что такое может произойти… Ладно, черт с ним, с телефоном. Нужно как-то предупредить родителей. — Я позвоню маме, она им передаст, — решила Алья. — Жаль, столько ценных фоток пропало! Адриан в сугробе, например. — Или ты после американских горок летом, — парировал Адриан. — Помнишь? — Сладкая вата сыграла со мной злую шутку, — Алья пожала плечами и снова обратилась к Маринетт. — Не переживай. Подумаешь, телефон. Все будет в порядке. На том и решили.***
Абонент был вне зоны действия сети. В шестой раз за последние два дня. Габриэль уже спать нормально не мог. Но Маринетт упорно не включала телефон. Кажется, она действительно решила больше не приходить. Среда медленно близилась к концу, и Маринетт должна была вернуться домой три дня назад. Неужели он так сильно ее обидел? Да, Габриэль вспылил. Как еще он должен был отреагировать, внезапно услышав голос сына? Как, если ему соврали, нагло воспользовавшись его доверием?.. Он поздно понял, как сильно перегнул палку. Что бы Маринетт ни сделала, у нее на это были свои причины. Габриэль осознал это вечером понедельника, когда снова не смог рисовать. Он попытался позвонить ей. Он не знал, что скажет, если ему ответят — но ему не ответили. От этого не стало легче. Тревожные размышления бились ураганом. Маринетт стала его вдохновением — и вот теперь он прогнал ее собственными руками. Невыносимая тоска накатывала от одной только мысли. Габриэль привык, что она все время была рядом. Именно рядом — не где-то вдалеке, на самом горизонте, в полной недосягаемости, как было с большинством окружавших его людей. Маринетт как-то сумела оказаться совсем близко. Чудилось, что она сидит в гостиной, или в кухне, или на широком подоконнике; варит свой замечательный кофе; решительно водит карандашом по ослепляюще белым листам; держит его за руку ночью, когда ему вновь снится кошмар, — Габриэль однажды проснулся и наконец понял, кто отгоняет дурные сны. Нежные руки и успокаивающий голос. Но все, что осталось, — это едва заметный сладковатый запах ее духов на подушках и одеяле. Так было каждый раз, когда он терял близкого человека. Ему мерещились призраки, как глупые воспоминания, как неспособность вновь перенести потерю. Адриан будто бы играл на фортепиано в своей комнате. Аника возилась на кухне, — во всяком случае, так чувствовалось раньше. Но сейчас ее место постепенно занимала Маринетт. Габриэль не испытывал вины. Он давно отпустил, и впервые за шесть лет имел возможность быть счастливым. Но, видимо, не удержал снова. Всю ночь он лежал на широкой кровати, смотрел на потолок сквозь темноту и думал. Думал, что зря так и не спросил Маринетт об Адриане. Причина была, но была совершенно дурацкой. Габриэль боялся узнать правду. Боялся услышать, что Адриан чувствует себя замечательно, занимается любимым делом, преодолевает трудности взрослой жизни. И прекрасно справляется один, и отец ему не особенно нужен. Габриэль сам был виноват в этом. Однажды он пытался позвонить, — но Адриан сменил номер. Адриан сменил всю свою жизнь, и, похоже, наконец-то был счастлив. Пусть. Пусть будет так. Габриэль уснул под утро и поднялся с кровати лишь ближе к вечеру. На автоответчике было новое сообщение, но песочный замок надежд поглотило море. То оказался курьер из ателье: он спрашивал, когда доставить заказ. Заказ… Габриэль уже успел забыть. Еще неделю назад он заказал рождественский подарок для Маринетт. Кто же знал, что все так обернется. Тем не менее, он перезвонил курьеру. Новое платье приехало через сорок минут. Оно было пошито по эскизу Маринетт в духе предстоящего праздника: с вышитыми узорами из остролистов и маленькими золотыми звездами. Сразу в подарочной коробке — Габриэль не любил (да и не умел) красиво упаковывать подарки. Коробка была поставлена на стол в гостиной. Сам он долго стоял и смотрел на нее. Нанять курьера на завтра, пусть отвезет и вручит, — а там Маринетт сможет делать, что вздумается. Это решение казалось самым подходящим: девушка вряд ли захочет видеть Габриэля, но курьера, скорее всего, пустит. Еще через час в доме стало удушающе тоскливо и тяжело. Руки будто бы забыли, как держать карандаш. Габриэль оставил все, быстро оделся и выбросил себя на улицу. Было темно, и семь часов вечера, а повсюду — предпраздничные огни и украшения. Раньше, когда у него еще была семья, их дом сверкал гирляндами ярче прочих. Украшений поубавилось, когда Аника умерла. Дом накрыло черным куполом, когда Адриан уехал. В этом году Габриэль надеялся попросить помощи у Маринетт: она как-то обмолвилась, что всегда сама украшает дом к Рождеству. Но тьма под куполом стала еще гуще. Он шел среди огней, и ноги сами принесли его к пекарне Дюпэн-Чэн. Габриэль остановился на противоположной стороне дороги. В окнах горел свет. Горела сотня цветных лампочек, и на дверях висел венок из остролиста. Едва уловимый запах выпечки ощущался даже здесь. Зайти бы — но нет, нельзя. Не стоит, по крайней мере. Он чувствовал себя глупцом. Мальчишкой, которым когда-то был. И сам уже не понимал, когда успел так сильно полюбить. Ничего ведь в ней не было особенного. Кроме, разве что, невероятно выразительных голубых глаз. Тонких мягких рук. Чарующе нежного голоса. Улыбки, похожей на тысячи взошедших солнц. Смеха, от которого замирал весь мир… Точно, как глупый мальчишка. Ей восемнадцать, впереди еще столько всего. Она, к тому же, влюблена в Адриана, — и это ощущалось странным горьким привкусом. Бесполезно на что-то надеяться и верить в лучшее. Это противоречит здравому смыслу. Снова пошел снег. Габриэль вернулся домой, стряхнул с себя белые тающие хлопья и утонул в кресле. Забытый телефон лежал на столе. Он потянулся, чтобы позвонить — еще раз, еще один чертов раз. Может, ему ответят. Когда случаться чудесам, как не в канун Рождества?.. Но абонент был вне зоны действия сети. Абонент был в пекарне с семьей, готовился к празднику, может, заворачивал подарки друзьям или украшал свою комнату. Абонент имел на это полное, безоговорочное право. К бессонным ночам Габриэль привык. Ровно, как и засыпать под утро, а потом спать весь день и, проснувшись, не понимать, какое сейчас число. Его режим всегда сбивался из-за сильных переживаний. Это было заметно и тогда, когда они засиживались до двух ночи, хотя Габриэль уже должен был спать. Но там — иные переживания, более светлые, более радостные. В те моменты он переживал не за режим, а за Маринетт, которая утром перед учебой с трудом отдирала себя от кровати. Габриэль всегда обещал больше не допускать таких посиделок допоздна, и каждый раз не замечал течения времени. Рождество наступило обычной пятницей где-то в шесть часов вечера. Габриэль быстро выпил свой противный растворимый кофе, который давно перестал ему нравиться. Позавтракал (или поужинал — не имеет значения) бутербродами. После чего собрался вызывать курьера. Телефон уже был в его руках, как вдруг в дверь постучали. Нерешительно так, будто со страхом или смущением. Габриэль насторожился, но открывать пошел со странной надеждой. И, видимо, чудеса все-таки случались. Потому что Маринетт стояла на пороге.***
Со вторника метели прекратились, но ситуацию это не улучшило. Билеты тут же оказались раскуплены: в Рождество хотелось домой не только ей. Весь день Маринетт не находила себе места, а в среду отправилась на вокзал. Поезда не ходили до сих пор: пути еще разгребали. Ее просили подождать пару дней, однако билет все равно не продали. Она поплелась прочь. Пешком до дома было не дойти, и Маринетт решила просто немного прогуляться. Она будто бы знала. Знала, что ей повезет. По дороге ей попался театр. Рядом стоял большой трейлер с фургоном, куда несколько мужчин загружали объемные декорации и свертки с костюмами. Совершенно случайно Маринетт услышала фразу: «Сколько там до Парижа пилить?». После чего так и замерла на месте. Кажется, удача вновь была на ее стороне. Сперва Маринетт позвонила Адриану с телефона Альи, который подруга отдала ей «на всякий случай». Но друзья отказались уезжать так быстро. Оказалось, они успели придумать, как будут встречать Рождество здесь, и Маринетт единственная рвалась домой. Одной было страшно, но ее убедили попробовать. Алья убедила, потому что все понимала. Похоже, совсем все. Маринетт сумела найти художественного руководителя театра и принялась быстро объяснять ему ситуацию. Он не хотел слушать. Мол, места нет и так, да и не такси они, чтобы подвозить. Тогда Маринетт предложила все оставшиеся у нее деньги. Параллельно с этим, она все говорила о празднике, добре и чуде. Она не собиралась отступать. Габриэль учил ее быть настойчивее в определенные моменты жизни. И она была. У нее даже хорошо получалось. Настолько хорошо, что через пятнадцать минут руководитель сдался. Взял половину суммы и предупредил: они дают спектакли еще в нескольких городах по пути, и в Париже будут только ближе к вечеру пятницы. Маринетт легко согласилась. Срок был не важен. Главное — успеть. Таким образом, она два раза посмотрела детский рождественский спектакль. Ехать с труппой было интересно и весело. Они были как большая семья. Постоянно шутили, пели песни из разных мюзиклов, разыгрывали для нее сцены из других постановок. За эти два дня Маринетт услышала столько историй о театре, сколько не слышала ни разу в жизни. Ее допустили на репетицию и за кулисы. Могло бы получиться столько красивых снимков. Она вслух пожалела, что потеряла телефон, и ей на время выдали старенький полароид. Маринетт старалась экономить, но в итоге у нее получилась солидная стопочка квадратных фотографий. Зато будет, что показать дома. Ночью она мысленно возвращалась к Габриэлю, и на глаза вновь наворачивались слезы. Маринетт уже решила для себя, что пойдет к нему сразу, как ее высадят в Париже. Жаль, она так и не успела никому купить подарки. Она хотела сделать это дома, но обстоятельства решили за нее. Да и черт бы с подарком. Не испугаться бы, заставить себя прийти и хотя бы постучать. Даже если слова застрянут в горле. Даже если он не захочет с ней говорить. Просто увидеть. Но как же этого было мало. И вот она бежала по ярким улочкам. Было темно, почти шесть часов вечера. Сумку в руке мотало из стороны в сторону, однако Маринетт не обращала внимания. Она видела нужный дом. Сердце в груди забилось чаще, точно вызывало дождь своим невидимым танцем. За оставшиеся секунды Маринетт отчаянно пыталась придумать хотя бы несколько слов. Начать — и дальше пойдет само. А если она скажет лишнее… Что ж, она очень хотела сказать лишнее. Наконец все прояснить, и если с ее губ вдруг слетит дурацкое «я люблю вас» — то станет проще. Намного проще, потому что от правды будет уже не уйти. Она постучала слабо, силы словно покинули ее. Внезапно она очень захотела, чтобы ей не открыли. Но сумка шлепнулась на крыльцо, когда дверь распахнулась. Габриэль замер на пороге. Выглядел он не важно, как, впрочем, и сама Маринетт. Она замерла тоже; все слова напрочь забылись. Маринетт не знала, кто из них первым сделал шаг навстречу. Но через мгновение она обнимала Габриэля и снова едва сдерживала слезы. Он прижимал ее к себе, несмотря на холод куртки и падающие хлопья. Зато Маринетт точно помнила, как Габриэль поцеловал ее. Сперва медленно, будто спрашивая разрешения. Потом более решительно и нежно. Маринетт отвечала неумело, пока по телу бегали мурашки. Первый поцелуй ощущался как первый день жизни, и в голове искрился фейерверками. Каждый их взрыв отдавался гулким ударом сердца, и она с трудом вспоминала, что умеет дышать. Она сама не заметила, как оказалась на диване в гостиной с кружкой горячего мятного чая в руках. Сумка и куртка остались где-то у входа. Маринетт смотрела в полупрозрачную жидкость и не решалась поднять взгляд на Габриэля, который сидел рядом. Ей столько предстояло объяснить, что голова шла кругом, — или это все еще действие поцелуя? Она не знала, с чего начать. Сделала для храбрости глоток чая и произнесла: — Простите. Я не должна была вам лгать… У меня нет никакого оправдания. Я просто боялась. Даже не знаю, чего… — Я тоже перегнул палку. Простишь меня? — Габриэль улыбнулся, и Маринетт ответила тем же. Он продолжил: — Зачем ты отключила телефон? — Я не отключала, — Маринетт подняла на него взгляд от удивления. — Его украли. Дальше была долгая подробная история. Она рассказала все с самого начала. Как поднялась метель, как они не могли весь день выйти из дома, как отменили поезда и как потом все билеты оказались распроданы. Как телефон ее украли недалеко от здания аэропорта, а она и не заметила. Как пыталась вернуться домой и как ей улыбнулась удача. За это время чай был выпит, Маринетт наконец-то согрелась после полухолодного трейлера. Поднялась, подошла к сумке, достала оттуда полароидные снимки и вернулась назад. Села рядом, и Габриэль приобнял ее за плечи, отчего Маринетт снова покраснела. Фотографии она старалась сопровождать историями из долгой поездки. Так прошло чуть больше часа. На снимках были актеры и актрисы, моменты репетиций, трейлер внутри, виды из окна, улочки небольших городов, и на некоторых — сама Маринетт в театральных платьях, которые ей разрешили примерить. Лунный костюм смотрелся на ней особенно хорошо, и Габриэль изъял эту фотографию «просто чтобы была». Она вспомнила, что сегодня Рождество, когда Габриэль вручил ей праздничную коробку. Маринетт стало стыдно, и она озвучила терзавшую мысль: — Я не успела купить подарки, простите… — но мысль пришла внезапно: — Придумала! Хотите встретить Рождество с нами? — С вами? — переспросил Габриэль. — Родители наверняка уже готовят праздничный ужин, — воодушевленно начала Маринетт. — Уверена, они не будут против. Это же семейный праздник! А вы тут совсем один, так что… Пожалуйста, — и она заглянула Габриэлю в глаза. Тот вздохнул. — Ну хорошо. И давай на «ты». Маринетт от радости легко коснулась его губ, тут же подскочила и потянула Габриэля за руку. — Тогда пойдем быстрей! — улыбаясь, воскликнула она. — Может, еще прогуляться немного успеем. Я так хочу посмотреть на вечерний город! Вскоре они шли по ярким улочкам Парижа и держались за руки. Маринетт будто бы видела все впервые. Высокие украшенные елки, гирлянды всех цветов, мишура и венки. Отовсюду лились вкусные запахи и рождественские песни. Люди спешили по домам с большими пакетами. Магазины по большей части были уже закрыты, но кое-где все еще велась бойкая торговля. А они шли спокойно, медленно вдыхая морозный воздух. — А чем ты занимался всю эту неделю? — спросила Маринетт, провожая взглядом празднично украшенный трамвай. — Что-нибудь нарисовал? — Карандаш валился из рук, — Габриэль усмехнулся. — Так что я спал да ходил туда-сюда… Как там Адриан? От неожиданного вопроса Маринетт коротко вздрогнула, но быстро нашлась. — Он в порядке. Учится и работает. Девушку себе нашел и скрывал, дурак, — Маринетт по-доброму засмеялась. — Думал, я расстроюсь. А я рада, он теперь тоже не один. Так что в один прекрасный день ты станешь дедушкой. — Я не такой старый, — ответил Габриэль. И Маринетт заметила, как он снова засветился от счастья. — Я знаю, — она несильно толкнула его плечом, однако снова быстро стала серьезней. — Я, наверное, не должна об этом говорить… Но Адриан правда очень хотел позвонить тебе. Его телефон свалился с моста в реку, и ему пришлось покупать новый. Он рассказал мне только сейчас. — Хуже отца надо еще поискать. — Адриан все равно тебя любит. Как бы сильно вы не ссорились. — Мари, — Габриэль остановился. Она, сделав шаг, остановилась и обернулась тоже. — Да? — Спасибо. Маринетт улыбнулась и потянула его дальше. В пекарню они пришли ближе к десяти вечера. Родители бросились обнимать ее, Маринетт снова чуть не разрыдалась: она поняла, как сильно скучала. После они неожиданно легко согласились принять Габриэля в семью. Почти сразу же, как только поняли путанные от внезапного волнения объяснения дочери. Маринетт не хотела скрывать правду, но пока решила повременить. Пусть привыкнут. Помощь с готовкой праздничного ужина особо не требовалась. Все основные блюда либо уже были готовы, либо пеклись в духовке. Дом тоже был украшен, и в углу гостиной стояла большая красивая ель. Маринетт убежала в свою комнату, чтобы надеть подаренное Габриэлем платье. И ей опять стало неловко: такой дорогой подарок, а она ничего не может отдать взамен. Но эта мысль отошла на второй план, когда Маринетт затанцевала перед зеркалом, чуть не пища от восторга. Из композиции выбивались только взлохмаченные волосы, поэтому она быстро причесалась и спустилась вниз, где получила гору комплиментов в свой адрес. Ей хотелось расцеловать Габриэля, однако при родителях этого делать не стоило. Еще через час стол был накрыт, и они все расселись. Сперва разговор был о приключениях Маринетт: родители до сих пор не знали большинства подробностей, и она заново пересказывала всю историю от начала и до конца. Ее внезапно не отругали за глупость на моменте с телефоном. То ли потому что был праздник, то ли потому что они скучали. Сабин высказала мысль: «Спасибо, что хоть себя домой привезла», и все засмеялись. Потом Габриэль отвечал на вопросы о том, как же Маринетт все это время справлялась со стажировкой. Она сама редко что-то рассказывала: у нее едва ли оставались силы. Мать, дорвавшись, высказала все восторженные мысли по поводу показа. Том был менее многословен, хотя признал, что шоу было замечательным. Маринетт тихо радовалась. Кажется, они отлично поладили. Да и вроде не были ее родители таких уж консервативных взглядов. В конце концов, она имела право выбирать самостоятельно. И она выбрала. Двенадцать часов подобрались незаметно. По бокалам разлили шампанское, и Маринетт налили тоже: ей ведь почти девятнадцать, один раз в год можно. Том произнес тост, какой произносил каждое Рождество. За семью и детей, если вкратце. Маринетт уже знала его наизусть, но ничего не имела против такой маленькой традиции. Они выпили, и стоило разговорам продолжиться, как у Габриэля зазвонил телефон. — Извините, — он быстро поднялся и ушел в кухню. Маринетт только краем глаза успела заметить очень знакомый, но не определившийся у него, номер. После чего невольно заулыбалась. Значит, не зря она поговорила с Адрианом. Просто поговорила, не пытаясь его в чем-то убедить. Это было перед самым ее отъездом. Именно тогда он рассказал и про девушку, и про то, что хотел бы позвонить отцу, да номер не сохранился. Каково же было его удивление, когда Маринетт по памяти перечислила все цифры. Он записал. Он обещал позвонить. И он позвонил. — Замечательный мужчина, — тихо сказала Сабин, глядя в сторону кухни. — Эй, — Том в шутку обиделся. — Но ты у меня самый лучший, — она поцеловала мужа в щеку. Маринетт надеялась, что расспросы не начнутся. Она сама все расскажет, когда будет готова и точно уверена. В конце концов, еще ничего не ясно… Но никаких вопросов не поступило, и она перевела тему в сторону своей поездки с театром. Параллельно она вслушивалась в приглушенный голос Габриэля за прикрытой дверью. Через полчаса она поняла, что стало тихо. Кажется, они договорили, но Габриэль не спешил возвращаться. Маринетт начала переживать, хотя ничего плохого не могло случиться. Она нервно поерзала на стуле, после чего поднялась и произнесла, запнувшись: — Пойду, гляну… Мало ли… И тут же убежала. Вошла тихо, прикрыв за собой дверь. Габриэль стоял к ней спиной и смотрел в окно. Маринетт встала рядом, взяла его за руку, переплетя пальцы. — Кто звонил? — спросила она тихо. — Адриан, — спокойно ответил он. — И как? — поинтересовалась Маринетт осторожно. — Обещал приехать летом… Это ты его подтолкнула? — Просто дала ему твой номер. Новый поцелуй был глубже и мягче предыдущего. Маринетт поняла, что совершенно не умеет целоваться, но это было и не важно. Важно было лишь то, что они стояли на кухне вдвоем, и рука Габриэля касалась ее щеки, и Маринетт чувствовала его теплое дыхание, а за окном горела тысяча маленьких огоньков, но весь мир был размыт, и приобретал ясность только здесь, рядом с ним. Только рядом с ним.