Весна в Нильфгаарде

      Радовид вдыхает тяжелый, ароматный — началась пора цветения — воздух, стоя на балконе и, пока никто не видит, сгибается, словно от тяжелого груза, опускает голову на сцепленные замком руки. Кровь бешено стучит в висках, словно он бежал несколько миль без остановки, но это не так. Ему не хочется никого видеть, не хочется, чтобы его кто-то беспокоил, поэтому он стоит на балконе, втягивая в легкие эту отвратительно-сладкую цветочную вонь, к которой, кажется, невозможно привыкнуть — она все так же резко бьет в нос, от нее все так же кружится голова, но он не уходит. Закатное солнце не слепит глаза, но и не греет, удлиняет тени, тянущие свои руки к Радовиду. Они ползут из глубин дворца, хватают его за ноги, чтобы он не скрылся от них, за горло, чтобы не мог позвать на помощь. Мужчина предпочитает не встречаться с ними раньше необходимого и не помнить о них до тех пор, пока все вокруг не погрузится во мрак ночи — тогда-то все станет одной сплошной тенью. Она накроет его широким одеялом и будет безжалостно душить, закроет ему глаза, чтобы он, словно неразумное дитя, блуждал во тьме, закроет ему рот, чтобы не мог кричать: отчаянно и зло. А пока… Заходящее солнце блестит розоватым боком, птицы носятся в самых кронах деревьев, шурша листвой и звонко щебеча — бесконечный цикл: природа обновляется, давая начало новой жизни. Радовид никогда не ассоциировал весну с ним. Он почти всегда смотрел холодно и устало. Так могла смотреть осень, имей она воплощение. Чуть тронутые сединой волосы было легко, слишком легко сравнить с изморосью на опадающих листьях — он никак не мог быть связан с обновлением и той легкостью, что присуща цветению. — Это твоя вина, — ядовито шипит, словно рассерженный кот, Радовид, — если бы не ты, то все могло бы быть иначе. Все должно было быть иначе! Слышишь меня? — голос, быстро поднявшийся до крика, так же быстро спустился до шепота. — Слышишь же? Ты не можешь не слышать. Он чувствует чужое присутствие спиной, но не спешит оборачиваться. — Если бы, если бы я мог, — король устало трет переносицу, — если бы я только знал… Да что толку от этих десятков «если бы»? Они ведь ничего не изменят. — В самом деле. — Это неправда, — уговаривая самого себя, шепчет Радовид, словно опасаясь, что при громких звуках голоса мираж исчезнет, — тебя здесь нет и быть не может. Ты мертв. Я возложил цветы на твою могилу не слишком давно, чтобы забыть. — Тогда почему я здесь? — голос за спиной звучит гораздо ближе и мужчина почти болезненно умоляет себя не смотреть, не скашивать в сторону медовые глаза, чтобы увидеть хоть краем глаза. — Откуда мне знать зачем ты здесь и, уж тем более, почему? — он раздраженно фыркает, прикрывая глаза — так намного проще бороться с искушением. — Все просто — ты болен, Радовид. Слова звучат слишком очевидно, чтобы стать приговором. Он знал об этом, догадывался уж точно. У безумия бывают разные формы, значит ему, можно сказать, повезло — не у каждого безумия глубокие, темные глаза и острый, пытливый ум. — Почему сейчас? — Тебе виднее, — голос перемещается к правому плечу и оттягивать больше нет смысла. Эмгыр выглядит все так же, ничуть не изменился. Ха, — выдает сознание. — Ну точно. Болен. Медовые глаза пристально вглядываются в темный силуэт, запоминая, ища поддержки и спасения. Вар Эмрейс задумчиво, даже печально смотрит вслед последним лучам заходящего солнца, а ветер норовит растрепать аккуратно зачесанные назад волосы. И, черт возьми, тут нет совершенно ничего от осени. Как же он мог так ошибаться? — Тебе не пора? — грубо. Грубее, чем он хотел прозвучать. — Прогоняешь меня? — Эмгыр чуть удивленно приподнимает брови, но в остальном его лицо все так же бесстрастно. Прогоняет ли? Солнце зашло совсем — сколько же он тут стоит? На небо медленно вползает блин, пока что тусклой, луны. Он молчит и нервно обхватывает себя руками, защищаясь. — Они там, — Радовид кивает в сторону покоев, где не горит ни одна свеча и тени караулят у самого выхода с балкона. Он им нужен, они все время шепчут ему, как он им нужен. Но только мертвым, обязательно мертвым, чтобы отомстить, чтобы он почувствовал все то, что чувствовали они. — Я знаю, — серьезно говорит Эмгыр, отрываясь от каменного балкона и мягко, словно весенний ветер, направляется в покои. Это безумие, — думает Радовид. Нет, не прогоняет.