Я - истерика

Ревность - чудовище, само себя и зачинающее, и рождающее. У. Шекспир. Трагедия "Отелло", акт III, сцена IV, Эмилия

Я сотни раз продумывала этот разговор. Вот мы в парке. Лавочка на набережной. Снег. Да, обязательно снег. Люблю снег и тебя. Ты сидишь на лавочке, а я хожу перед тобой: туда-сюда, туда-сюда. Кричу, рассказываю, плачу, закрываю лицо руками, рву волосы на себе, возмущаюсь. Убиваю тебя и себя… В конце ты меня остановишь за руку. Или не остановишь. Или не за руку. Я буду бить кулаками в твою грудь. Буду некрасивой от слёз и размазавшейся туши. Буду кричать и вырываться… Я не знаю, что будет во время разговора. Что ты делаешь в этот момент?..       — На самом деле, если я тебе всё это скажу, то ты не захочешь со мной говорить. Никогда. Ты меня возненавидишь. Всем сердцем. Только не перебивай меня, пожалуйста. Когда-нибудь я всё равно сказала бы тебе это. Не сейчас, так через день, неделю, месяц. Не суть. В общем…       Я ходила перед лавкой перед Пандой то в одну, то в другую сторону. Меня гложила изнутри эта ситуация, и я не могла больше держать всё это в себе.       — Черт возьми! В прошлый раз, когда я пыталась забыть парня, у меня ушло на это почти два чертовых года! А этот идиот вернулся назад, и мы опять сошлись. Господи, какая же я дура. Я надеялась, что люди меняются, что я сама смогла за это время поменяться. Но нет! Я как была дурой, так и осталась. Я говорила тебе: мы то сходились, то расходились. И так постоянно, — я остановилась. — Зачем это всё было вообще? Постоянно трепать друг другу нервы, потому что ты просто не можешь написать. Не писать, если скучаешь, потому что ты девушка. Жаловаться его другу в сообщениях, потому что не можешь ему сама написать. Зачем?       Я тряхнула головой и вновь начала ходить перед Пандой.       — В общем-то, я не о том парне с тобой хотела поговорить. Совсем не о нём. И меня, кстати, никогда не волновали ваши отношения с ним. Никогда. Мне абсолютно всё равно, где вы находитесь, чем занимаетесь и о чём говорите, когда вместе идёте куда-то. Совершенно. Меня волновали мои отношения с ним… Точнее, моё отношение к нему.       Из глаз покатились слёзы. Начиналась истерика. Панда порывался встать и подойти ко мне, успокоить, наверно, но я махнула рукой и продолжила ходить перед ним.       — Пожалуйста, просто выслушай меня. Ничего не говори и не подходи. Я не смогу говорить, когда ты будешь меня касаться…       Смахнула слёзы. Потёрла глаза. Закрыла лицо руками. На секунду остановилась и вновь заходила из стороны в сторону.       — В нашу первую встречу он спросил про рамки дозволенного. Я тогда посмеялась и сказала только, чтобы он не лез ко мне в трусы. А потом сама не заметила, как он сначала залез под платье, потом в колготки, а потом и в трусы. — Я начала говорить почти шёпотом. — Но, черт возьми, мне это так понравилось. Он трогал всё, что ему хотелось, и так, как ему хотелось. Кусал грудь.       Я остановилась. Опять всё вспоминать. Не хочу…       — Вторая встреча, — голос срывается. — Я пришла к нему домой. Мы до этого говорили за шибари, я сказала, что не против. Он тогда говорил, чтобы я пришла к нему — он потренируется. Кто бы знал, что он будет делать… Да, конечно, один раз он меня связал, где-то в середине.       Я остановилась спиной к Панде, приложила руки к лицу. Не могу, не могу сказать…       — Я, — голос срывается. Слёзы текут. — Я лежала в его постели в одних чулках. А он делал всё, что хотел. Он трахал меня пальцами, — я закрыла глаза. — А потом мы пошли гулять с его собакой. И ты пришёл.       Вновь пошла из стороны в сторону.       — Господи, зачем я всё это пишу… Зачем тебе знать об этом… Тебе очень больно? — Я кинула взгляд на Панду. — Конечно тебе больно. Не стоило тебе вообще говорить обо всём этом. Или стоило? Я не знаю! — Я обхватила голову руками, всё так же расхаживая из стороны в сторону. — Я запуталась! Я устала!       Хотелось кричать. Выть. Бежать. Падать. Спотыкаться. Снова падать. Снова кричать. Снова выть.       — Ты — лучшее, что со мной случалось, — на моём лице впервые проблеснула улыбка. Со слезами. — Я обожаю твой голос. И мне хочется, чтобы ты постоянно писал голосовыми мне… Если мне тебя не хватает, я переслушиваю твои сообщения. Становится легче. Ты всегда рядом. Ты такой милый, такой добрый, такой светлый… Я тебя очень люблю. И поэтому не хочу делать больно. Я думала, что прошло, что он мне уже никто. Он и был мне никем, в принципе. Ты заставил меня забыть его… А вчера я увидела у него фотографию с какой-то девушкой. Я не знаю, кто это. Совершенно не знаю. Но, черт возьми, я… ревную его. К любой чертовой девушке, появляющейся рядом с ним, — усмехнулась. — А когда я рядом с ним иду, то даже не показываю этого. Забавно, не правда ли? Я молчу и улыбаюсь ему в лицо, а наедине с собой бью стёкла. Фигурально.       Я остановилась. Мне было больно. Панде было больно. Щёки жгло: по мокрым дорожкам бил январский мороз. Я повернулась лицом к нему.       — Знаешь, если бы мне пришлось выбирать между вами. А он мне никогда не даст такого выбора: я ему не нужна. Только ты можешь сказать: я или он. Так вот, если бы был выбор,. я бы осталась одна. Выберу его — буду страдать я и ты, выберу тебя — ты будешь страдать. Потому что знаешь уже обо всём. Зачем я тебе рассказала…        Я подошла к нему и присела на корточки рядом. Я не могла поднять на него глаза.       — Для меня любить — это хотеть касаться. Не хочешь коснуться, не любишь… Я весь день, нет, все дни, что тебя не вижу, хочу коснуться. И не могу это объяснить. Делаю тебе больно, но хочу коснуться. Может, во мне, спустя семнадцать лет моей жизни, проснулась девушка. Отчаянно жаждущая ласки и любви, но делающая больно единственному, кто может их дать. Какая же я дура, — опустила голову ещё ниже. — Лучше нам, наверно, не видеться больше. Не потому что я так сказала, нет. Потому что ты меня ненавидишь. Всей душой, я думаю. И я, пожалуй пойду. Я не знаю, что он мне сказал на всё это.