Так тихо

— Куда? – кричит Стэн, смешно метаясь из стороны в сторону. Его глаза раскрыты невероятно широко, и словно брызжут страхом и паникой. Как будто они – два сочных яблока, и кто-то только что вгрызся в них крепкими зубами. Картман знает, кто. Это довольно забавно, но он подумает об этом позже – а прямо сейчас он тоже мечется, кидается то в одну сторону, то в другую, то к Стэну с Кайлом, то от них. Потому что там, наверху, он знает, собрались не большие, но смертоносные бомбы, и все они готовятся упасть прямо ему на голову. Все они нацелены на него. Конечно, думать так странно, думать так глупо – но он ничего не может поделать с этим ощущением. Никуда не может деться от этих мыслей, и от картин гладких, прохладных тел бомб, летящих точно в Эрика Картмана. Самолеты уже почти над городом, люди кричат, Баттерс рядом больно вцепился в его руку, и «о господи, Картман, куда нам блядь прятаться?» Если бы он знал. Когда стало известно, что неподалеку открылась пространственно-временная дыра, ведущая куда-то во Вторую Мировую, никто, конечно, не воспринял это всерьез. Нет, разумеется, когда оттуда полезли танки и полетели самолеты, большинство людей изменило свое мнение. Но лучше бы это случилось чуть раньше. Эрик слышал, что где-то в городе пытались оборудовать бомбоубежища, но разве он слушал, где именно? Они успевают только прижаться к стене какого-то дома. Бледный Кайл, раздражающе повторяющий и повторяющий имя Айка. Старающийся быть собранным Стэн. Неожиданно тихий Кенни. Трясущийся и причитающий Баттерс. В одно ухо Эрика льются дрожащие всхлипы, в другое – взволнованные причитания Кайла. А потом оба его уха захлебываются оглушительным грохотом. Второй волной идут крики боли и страха, но их не слышит никто. Кажется, Картман тоже что-то кричит, пробираясь сквозь пыль и пытаясь понять, что это за место. Глаза заливает кровью, это мешает и особенно мешает то, что Эрик не может понять, откуда она. Он не чувствует боли, а значит ли это, что у него шок, а может ли теперь быть, что у него серьезное ранение, может быть, даже не хватает какой-нибудь части тела, а он просто пока не заметил, пока не почувствовал. Картман испуганно ощупывает свои ноги и руки, проводит трясущимися ладонями по животу и коротко вздыхает. Голову он трогать боится – почему-то вспоминается поговорка про мытье рук перед едой. Руки действительно грязные, он пытается вытирать кровь с глаз, с век, тыльной стороной ладони, но она ненамного чище, и как теперь избавиться от мыслей об ужасных инфекциях, которые могли попасть в открытую рану? О черт, он ранен? Он ведь ранен. Это же кровь. Эрик чувствует что-то вроде слабости в коленях и пустоты в легких. Способность связно мыслить исчезла еще до начала бомбежки, и теперь он верит только в инстинкты и вбитые с самого детства истины. И они говорят ему – не лезь руками куда на надо и выбирайся уже отсюда. Под слоем пыли его волосы почти перестали казаться рыжими, но Эрик все равно узнает Кайла, и узнает, кажется, именно по ним. Ну, или во всем виновато его проклятое чутье, с помощью которого он легко находит Кайла глазами в любой толпе и всегда чувствует на себе его взгляд. Все уже закончилось, бомбардировщики улетели, так и не убив Эрика Картмана и, судя по всему, даже оставив в живых как минимум одного рыжего еврея. Если бы мысли не расплывались так в голове, не расплескивались по стенкам, Картман бы, наверное, даже порадовался. Вздохнул бы с облегчением и уселся тут же, где стоял, в ожидании помощи, которая, конечно – ну разумеется – уже в пути. Но во всем виноват, должно быть, громкий шум, который затопил уши Эрика, а потом, выплеснувшись обратно, оставил после себя оглушающую тишину, смыл собой все звуки, слизнул, как огромный собачий язык. Картман медленно, покачиваясь, пошагал к Кайлу. Тогда-то он и заметил. Знаете, есть вещи, которые мы не замечаем. Вы понимаете, о чем я? Вещи, лежащие у нас под носом, на которые мы смотрим, о которых слышим, может быть, и сами упоминаем. Но не придаем им особого значения, до тех пор, как что-нибудь не откроет их нам – во всей их полноте и значимости. Возможно, кажущейся. Возможно, действительной. Грязные. Пыльные. Бессильные. Поблекшие. Волосы Кайла, не спрятанные под шапкой, странно-обнаженные. Они заставляют, они, черт, они в самом деле заставляют Картмана заметить их. Придать им действительно большое значение. Они бьются в мыслях, бродящих внутри головы Эрика, они подают какие-то знаки, они имеют какой-то смысл. Разглядывая их, он ненадолго теряет реальность. Он видит рыхлую землю, черную землю, комок за комком поглощающую ярко-рыжие волосы, рассыпающуюся по бледному лицу, засыпающую глаза и ноздри. Ее хочется стряхнуть. Ее хочется убрать – как Кайл должен дышать землей? Ее нужно убрать. Но в этих мыслях — мыслях, бродящих где-то внутри головы Эрика, выплескивающихся наружу через короткие зрительные образы, быстрые яркие картинки – в этих мыслях Кайл уже давно не дышит. И мягкие комья земли продолжают стучать по его лицу, как дождевые капли. Картман на секунду зажмуривается. А открыв глаза, смотрит внимательно на настоящего Кайла. Глаза у него влажные, и две дорожки от слез на пыльном лице. Там пыль превращается в грязь и блестит не свету. Рукав куртки разорван. А ноги… ног Кайла не видно. Обломки стены – той самой, к которой они прижимались, похоже, — добрались до них, укрыли собой, спрятали под себя, выпустив на свободу только немного крови. Крови. — Я не знаю, что там – говорит Кайл прерывисто. Эрик не слышит, но смотрит на его губы, смотрит на их слабое движение, представляет, как воздух выходит из них, окрашиваясь звуком. – Кажется… Кайл переводит дыхание и продолжает, тихо-тихо: — Я пробовал остановить. Холодно. Эрик пытается опустить глаза, но не может. Там кровь, и вся она принадлежит Кайлу. Она кажется слишком знакомой, кажется почти своей. — Не смотри, — просит Кайл, прикрывая глаза. Эрик наклоняется, еще не зная, что хочет сделать. Его рука поднимается. Его рука тянется к коже Кайла. Если бы он умел успокаивать, это могло иметь смысл, но. Тихо, так тихо. Пальцы почти касаются щеки, скользят по воздуху вниз и прикасаются к шее. Теплой. Живой. Эрик неуверенно кладет ладонь на горячую кожу, но Кайл никак не реагирует. Он просто дышит. «Кровопотеря» — думает Картман. «Заражение» — говорит он себе. «Перелом» — произносит он мысленно. Под его рукой в вене Кайла стучит кровь, та, которая осталась на своем месте. Она не хочет уходить, но, может быть, у нее нет выбора. Эрик вытирает собственное лицо, ненадолго убирая руку. Правую бровь начинает жечь, а на ладони все еще кровь. Он прикладывает ее к шее Кайла, как будто это может помочь. Как будто так ей можно поделиться. — Тихо, шепчет Картман, наклоняясь к уху Кайла. – Скоро за нами придут. Они ждут, когда придет помощь. Она скоро, ну конечно, совсем скоро придет. Кто-нибудь придет на помощь. Они сидят на земле, среди пыли и обломков, под чистым небом, отдаляясь в пространстве от самолетов, отдаляясь во времени от взрывов. Кайл дышит. Моргает и дышит, и за него говорит Эрик, не слыша собственных слов. Говорит, и держит руку на его шее. Такой горячей. Такой живой. Тихо, так тихо. Они ждут помощь.