Она не ответила.
Санс медленно, нехотя, будто оттягивая момент поражения собственного разума горькой правдой, вытер свои слезы с лица девочки. Её мягкая кожа была все еще теплой, и Сансу трудно было принять правду. Не сейчас. Она не может быть мертвой. Не она. Она всегда возвращалась. Даже после смерти. Он прикоснулся к бархатному лепестку золотого цветка, распустившегося на ее правой щеке. При жизни даже это слабое прикосновение пронзило бы ее тело ужасной болью, она бы зашипела, как кошка, и отдернулась в сторону, уходя от его руки. Но не сейчас. В монстре что-то всколыхнулось, и, словно искра, высеченная огнивом, она вспыхнула огнем гнева в его груди. Сансу пришлось бороться с желанием выдернуть этот паршивый цветок с корнем, убрать его с лица ребенка, уничтожить, растоптать; стереть с ее кожи эту бледность, возвратить ей зрение и улыбку, с которой она раз за разом умирала, щадя их гнилые души… Было трудно осознавать, что её уже нет. Казалось, еще пару минут назад она дышала, хоть и тяжело, её грудная клетка вздымалась и опускалась, и Фриск из последних сил умоляла Санса забрать её душу и сломать барьер, освободить народ подземелья; «последняя надежда людей и монстров»… Странная девчонка, так отчаянно пытавшаяся спасти всех, лишь одна она и осталась неспасенной. И Санс винил себя за это. За то, что не смог защитить. За то, что сам несколько раз убил её. За то, что спокойно наблюдал, как она, истекая кровью, медленно умирает под истеричные вопли её цветочного друга, и расплывался в улыбке, когда она, напуганная, но все еще так притерно дружелюбная возвращалась назад с еще одним цветком на макушке. Этот странный, непонятный момент; миг, когда дыхание прекращается, закрываются глаза, и сердце перестает биться. Смерть. Так непривычно на слух, после произошедшего. В тот момент он понял, что отдал бы все, что у него есть, лишь бы снова увидеть её мягкую улыбку и услышать её тихий смех после того, как он удивленно посмотрит на нее после в очередной раз сказанного «спасибо». Лишь бы она опять прошла мимо его поста, расспрашивая о Папайрусе или приглашая к Гриллби, лишь бы она снова передала ему горчицу и поблагодарила бармена, заставив его пламя вспыхнуть ярче. Лишь бы она опять взяла тот несчастный потрепанный зонт и закрепила его над статуей, а потом наслаждалась мелодией, исходящей из холодного камня. Лишь бы он мог рассказать ей о красоте эхо-цветов в долине водопадов… Он был готов на все, чтобы её вернуть. Перебить всех монстров, сломать барьер голыми руками, сжечь подземелье, обратить себя в пыль… Лишь бы она вернулась. Но он не мог. И не хотел. Менять что-то стало бы плевком в лицо её жертве. «Освободи всех» — услышал он голос в своей голове и невольно бросил взгляд на Фриск. Санс, предавшись воспоминаниям, поднял бездыханное тело и приобнял безвольно повисшую на нем девочку в черной куртке. Он вдохнул запах её волос, но они противно отдавали горькой пыльцой. На миг ему показалось, что он чувствует её сердцебиение, но это была лишь игра его воображения. Он взял её руку, в надежде, что она сожмет пальцы в ответ. Но он непроизвольно дернулся, когда осознал, что её ладонь была такой же, как и его — холодной. — Уже, хах? Бежать от реальности было невозможно, невыносимо, да и бессмысленно. Санс разразился смехом. Заливистым, искренним хохотом, будто он услышал поистине отличную шутку. Это был настоящий смех. Настоящий смех отчаяния и горя, смех запоздавшего осознания и невозможности что-либо сделать. Он не вернет её. Он долго продолжал смеяться, пока не заметил, что плачет. Он сжал её еще сильнее. Он сидел так долго, и в итоге, когда кончились слезы, он затих. Воцарилась тишина. Гробовая, мертвая, заполнявшая пространство и текшая по жилам, сковывая дыхание. Сансу показалось, что он сам порос цветами, так долго он не менял положения. Но он не хотел отпускать Фриск, будто боясь, что если он выпустит её из рук, то она, обратившись в пыль или рассыпавшись золотыми лепестками, унесется вдаль с первым вздохом ветра, врывающегося в подземелье через барьер. Теперь она казалась ему еще более хрупкой, как иронично, словно цветок с надломленным стеблем. Флауви был молчаливым наблюдателем, бесшумно плакавшим в углу комнаты. Он хотел спасти человека не меньше Санса, но что он мог сделать? Фриск сама отдала свою душу, не принимая протеста или отказа. И никто не посмел ей перечить. А сейчас он не мог даже подобраться поближе, чтобы попрощаться — Санс ревностно охранял Фриск, словно коршун свою добычу. — Санс? — через какое-то время осмелился тихо позвать скелета цветок. Монстр ответил не сразу, явно не желая начинать диалог. — Что? — вопрошает он голосом, лишенным всяких эмоций. — Н-нам нужно... — Я знаю. Санс поднимается и берет Фриск на руки. Он начинает идти, медленно переставляя ноги и оттягивая момент прибытия к месту назначения, будто все еще надеясь на чудо в лице воскрешения ребенка. Лепестки цветов, как панцирь покрывших её тело, начинают осыпаться, и путники оставляют за собой дорожку из золотых лепестков. Санс останавливается у сияющего барьера, перед ним — семь сосудов с душами человеческих детей. Флауви поглощает их, останавливаясь в неуверенности перед красным сердечком, парящем в воздухе, и будто еще живым, бьющимся, не усмирённым годами хранения под стеклянным куполом у барьера. Санс медленно кивает, выражая немое согласие, разрешение забрать то, что ему было очень дорого, и цветок завершает начатое. Санс стоит, держа Фриск на руках, и смотрит на то, как словно яичная скорлупа, с громким треском нехотя ломается барьер, стоявший здесь тысячелетиями.Барьер сломан.
Дело сделано.