*****
На самом берегу моря, от восхода солнца и до его заката, раскинулся Благочестивый город белых стен и зеленых садов. Сами боги выбрали это место, где лазурные волны накатывают на сушу, и повелели возвести здесь город. Древние зодчие постарались на славу, чтобы создать такое великолепие архитектурных форм. Широкие улицы образовывали идеально ровные кварталы, и огибали площади, сады и величественные храмы. Буйная зелень отдельных деревьев и целых аллей оттеняла белизну камня, из которого были возведены все основные районы. Многие здания украшала затейливая резьба – предмет долгой и кропотливой работы мастеров, после которой массивные стены приобрели вид застывшего в камне кружева. Особенно тщательно и искусно были отделаны храмы; низкие и основательные, они гордо несли свои огромные купола в разных частях города. Всего их было семь – по числу главных добродетелей, подаренных человеку. Но, как и в любом другом городе, улицы здесь различались в зависимости от того, кто именно населял их, вбирая в себя отпечаток своих обитателей. Некоторые из них состояли из сплошь богато украшенных домов, которые прятались в тени кипарисов от жаркого солнца. Высокие и стройные, те бесконечно тянулись вверх, в бездонное небо, выцветшее от зноя. Там, за каждый каменным забором был свой сад с пышным цветником и раскидистыми деревьями, и слуги встречали тех, кто входит в дом, чтобы забрать их обувь. На таких улицах нельзя было встретить ни торговца, ни бедняка, ни босоного ребенка, едва научившегося ходить, но уже бегающего по поручениям. Такие обитали в узких переулках с побеленными стенами, где соседям частенько приходилось брать в долг еду и отдавать долги едою. Стоило свернуть от широких улиц в сторону, как богатые дома сменялись лачугам с дощатыми дверями и узкими окнами. Порой между ними оставалось так мало место, что даже телега не смогла бы проехать через такую улочку. Раскаленный воздух впитывал в себя запахи мокрой от пота одежды, чеснока и чечевичной похлебки, застывая тяжелым маревом над плоскими крышами. В одном из таких переулков, начинавшемся сразу за базарной площадью, где шумные торговцы, обливаясь потом, продавали душистые фрукты и цветочную воду, жила молчаливая Старуха, присматривающая за слепой девушкой. Вместе они представляли собой достаточно странную пару для города, где все кичатся собственным благочестием. Старуха была смугла и темноглаза, как и все местные жители, а вот ее подопечная отличалась от них так, как отличается сахар от зерен кофе. У нее была невероятно светлая кожа и длинные золотые волосы, которые угадывались сквозь прозрачную ткань головного покрывала. Мужчины нередко заглядывались на нее, но постоянное присутствие с ней старшей женщины в строгом наряде усмиряло их пыл. Каждое утро Старуха, закутавшись в некогда синее покрывало, брала девушку за руку и отводила на площадь, где та танцевала под восхищенные взгляды. Конечно, были и те, кто проходил мимо нее с застывшей гримасой осуждения на лице, но многие мужчины ценили такое зрелище. Некоторые даже бросали монеты под неприлично босые ноги Танцовщицы и хлопали ей, пока та, одетая лишь в длинную рубаху поверх ярких шаровар, кружилась на потеху публике. Было что-то удивительно в ее танце, что-то, что неизбежно притягивало взгляд. Ее плавные, чуть затянутые движения и легкий шаг напоминали о текущей воде и дожде – таком редком чуде для этого жаркого края. Местные жители порой шутили, что засушливой погоде они обязаны своим кипящим от страстей сердцам, от которых раскалялся даже воздух. Вода, льющаяся с неба, считалась чудом, ниспосланным женой великого бога, того, который восседал на белом льве и правил и на небе, и на земле. Девушка танцевала весь день, под невыносимо горячими лучами солнца, порхая по каменным раскаленным плитам так, как будто они вовсе не обжигали ей ноги. Лишь изредка она уходила в тень, чтобы охладиться. Старуха приносила ей холодный чай и обтирала влажным полотенцем натруженные ступни. И лишь к закату она брала Танцовщицу за руку и уводила домой. Дома Старуха помогала девушке смыть пыль и пот и облачиться в домашний наряд. Затем Танцовщица устраивалась на своем низком лежаке, застеленным покрывалом из голубых, желтых и красных полос, среди многочисленных подушек. Старуха тем временем хлопотала на кухне, точнее той части их общей комнаты, которая отвечала за эту роль. Чаще всего они обе молчали, хотя порой разговор возникал сам по себе, свиваясь из тишины так, как порой туман свивается из воздуха. В этот раз Старуха была занята тем, что начищала медную посуду. В тишине было слышно, как скрипит песок, возвращая металлическим бокам былой блеск. Убаюканная этим звуком, девушка дремала среди цветных подушек. В доме витали запахи недавнего ужина: рыбы, потушенной в тяжелом глиняном сосуде с лимоном, белым перцем и чесноком, свежей мяты, нарубленной к ней, и теплого хлеба. Все, казалось, погрузилось в сытую ленивую тишину. Но вот раздался тягучий звук гонга, всколыхнувший воздух. Он призывал людей в храм и напоминал о вечерней молитве. - Как людям не надоедает столько молиться, - сонно пробормотала Танцовщица, потревоженная этим звуком. - Поостереглась бы говорить такие вещи, - рассердилась Старуха. – Пока боги не отняли твой чересчур длинный язык. - Будто бы богам есть дело до таких вещей, - фыркнула девушка. Ее голос шуршал, как нагретый песок под ногами. – Они смотрят за тем, чтобы в мире был порядок, а не за тем, насколько рьяно им молятся люди. Иначе это неправильные боги. - Не твоего ума это дело, рассуждать о таких вещах, - сухо напомнила седовласая женщина. И в доме, и на улице она ходила с укрытой тканью головой. – Лучше накинь на себя что-нибудь. К ночи воздух начнет остывать, а ты опять спишь раскрытая. - И не надоедает тебе возиться со мной, - улыбнулась Танцовщица, пытаясь нащупать одно из покрывал. Под руку подвернулось темно-синее, как вечернее небо, с вышитыми белой нитью крошечными цветами. В него-то девушка и укуталась. – Разве тебе никогда не хотелось потратить свою жизнь на что-нибудь еще? - Можно подумать, я кому-то кроме тебя нужна, - проворчала Старуха, ополаскивая последний ковш. – Такой старухе только и остается присматривать за кем-нибудь еще, чтобы не оставаться одной. - Я до сих пор не верю, что ты настолько стара, - задумчиво проговорила девушка, вновь закрывая глаза. – Порой, мне кажется, что ты молодая женщина, спрятавшаяся ото всех за морщинами и стенами. - Что бы ты еще понимала, - устало отмахнулась та. – Ты даже не видишь меня, чтобы говорить такие вещи. - В этом весь смысл, - вновь улыбнулась девушка, постепенно погружаясь обратно в сон. – Я не вижу тебя, а потому опровергнуть мои слова ты не можешь. - Вечно ты болтаешь вздор, - закончив с кухонной утварью, Старуха начала готовиться ко сну сама. Только теперь она могла снять головное покрывало. Спала она тут же, на кухне, на лежанке за пестрой занавеской. - Другие на твоем месте скорбели бы, что боги не дали возможность видеть созданный ими мир. - Толку скорбеть, - Танцовщица лишь усмехнулась, отчего ее нежное лицо на миг исказил лисий оскал. – Мы видим лишь то, что хотим видеть. Ничьи глаза не могут устоять перед соблазном обмануть самих себя. Я хотя бы лишена этого соблазна. На это Старуха ничего не стала отвечать. То ли не хотела, то ли не знала, что сказать. Сняв верхнее платье, она забралась на свою лежанку и задернула занавеску. Здесь в ее распоряжении была одна жесткая подушка и узкое место для сна, но ее это вполне устраивало. Боги зажигали звезды над городом, проливающие чистый небесный свет. Чтобы не осквернять его, люди на земле повсеместно гасили светильники. Лишь в храмах остался теплиться масляный свет ламп. Он должен был гореть всегда, как и вера людей, которую он воплощал. В доме спали двое: слепая девушка и молодая смуглая женщина с россыпью черных волос. Она спала, и ей снилось море, накатывающее на босые ноги теплой лазурной водой… Кто знает, какую память хранят в себе его волны.История пятая, Дети предпоследней глубины
Как дивно поет море… Волны тянутся бесконечно друг за другом, грозя вот-вот окатить горизонт, рассыпаются брызгами, и вновь поднимаются из зелено-синей глубины. В этом движении рождается голос – чарующий и наполненный такой силой, что она растворяет в себе все тревоги и сомнения. Холодный ветер зябко щекочет плечи, но так не хочется уходить… Волны накатывают со всех сторон, медленно подбираясь к босым ногам, пока песчаный берег не остается позади. Там, за спиной… Неужели нет ничего? Потеряв последнюю связь с земным и устоявшимся, тело вдруг станет казаться бесполезным, а душа, измученная и истерзанная, окунется в ласковый шепот колыхающихся волн. Море сожмет уставшее сердце и то даст слабину, просочившись сквозь трещины соленым. И тогда вся копившаяся жизнями боль прольется наружу слезами, и море – с благодарностью заберет их себе, с шелестом накатывая на небо. Надо же, как причудливо выглядят облака сквозь водную пелену…. Ослабшая рука сама вытянется к небу, зачем-то силясь его коснуться. Сердце вкруг закричит от сожаления и рванет наверх, не желая расставаться с этой великолепной небесной синевой и силуэтами кружащих чаек, но будет поздно. Весь огромный беспокойный мир растает за толщей соленой воды, став чем-то несущественным… Накатившаяся слабость погасит последние сомнения, помутив рассудок. Тело будет медленно опускаться вниз, а душа – заснет, так и не опознав в своих разноцветных снах когда-то пройденные жизни… Кто-то – размотает эту нить с конца, и когда дойдет до начала, все сны перестанут принадлежать душе. Ведь невозможно принадлежать тому, чего уже не существует. Все мы когда-то возвращаемся к истокам.*****
Жизнь – бесконечный поток серебра, текущий по хрупким венам мироздания. Если закрыть глаза и забыть про ненужную суету, то можно услышать, как дышит каждый мир… Слезы или счастливый смех, шум ветра или размеренный гул беспокойного моря – все это дыхание жизни. Оно проходит сквозь каждого человека и наполняет его душу светом. Когда же этот свет гаснет, человек возвращается к истоку. Никто не знает, как выглядит исток. Древние – говорят, что он и есть первая и последняя глубина. На предпоследней же, в самом сердце море, они выстроили свой город. Обитатели верхних миров и представить не могут, насколько он прекрасен… Под толщей темной воды прячется огромный прозрачный купол, укрывающий дивный город. Его улицы всегда освещает мягкий зеленоватый свет шарообразных фонарей, вырастающих из домов и низких арок. Этот свет призрачными бликами танцует по перламутровым стенам и лестницам – не поймешь даже стекло это или камень. Сами же дома все состоят из закругленных линий арок и плавных линий. Они сливаются с переулками, выложенными мелкой разноцветной плиткой, образовывая с ними единое целое. Все здесь подчинено законам гармонии, которую так чтят Древние. Над самим же городом нередко проплывают диковинные обитатели глубин; в их числе – и опасные охотники с прозрачными мягкими телами. Древние знали, как обманчива их красота, прячущая губительный инстинкт убийства. Это знал и Керхе, молодой архитектор и художник, но его манила красота этих существ. Иногда он взбирался на одну из изогнутых крыш высоких домов и подолгу наблюдал за неспешно проплывающими охотниками, зарисовывая тушью их расплывчатые силуэты. Распустив щупальца, те кружили над куполом, и их прозрачные тела излучали тусклый свет. Керхе они напоминали прекрасные цветы, подобно тем, что выращивали жители города. Позже художник показывал свои рисунки Аурофелии, с которой делил разговоры и ложе, но девушка не понимала его восторга. Она, как и все Древние, считала инстинкт убийства страшным прегрешением. Среди детей предпоследней глубины существовал нерушимый запрет на вкушение плоти других существ. Сами же они питались рассеянным в воде светом. Его впитывал в себя купол над городом, обеспечивая все фонари энергией. Их свет, циклично меняющий яркость, определял ритм жизни города и тех, кто в нем жил. Сегодня Керхе решил задержаться в библиотеке. Древние нередко проводили время за книгами, совершенствуя свои знания, но молодой художник и вовсе днями пропадал в огромном здании, сомкнутом кольцом вокруг ухоженного сада с низкими каменными скамьями. Устроившись с очередной книгой в одном из арочных окон, он листал страницы с поблекшей от времени тушью и с жадностью искал все необычное, диковинное, все то, что так и тянуло нарисовать на бумаге. Особенно внимание мужчины будоражили обитатели других глубин. Керхе помнил тот день, когда совершенно случайно в одной из книг нашел диковинных рыб – с маленьким телом, шеей и неестественно вытянутыми плавниками. Видимо, они держались на плаву за счет широко распростертых плавников… Напрасно Керхе искал потом в огромной библиотеке хоть какие-то сведения об этих созданиях – в других книгах не было ничего похожего. Но этот образ так и не шел из головы у художника. - Что это ты рисуешь? – прохладные ладони мягко опустились на мужские плечи. Склонившись над Керхе, Аурофелия с интересом смотрела на то, что рисует вдохновленная мужская рука. Линии складывались в женский силуэт. Вот только что-то странное росло у нее из спины. - Это… плавники? – неуверенно спросила девушка. - Да, – увлеченно ответил мужчина. – Как у тех странных рыб! Помнишь, я рассказывал тебе… - Но разве Древняя может иметь плавники? – в ее мягком и певучем голосе отчетливо улавливалось сомнение. - Но, что если эта Древняя живет на другой глубине? – художник поднял голову, отвлекшись от рисунка. – Может быть наверху вода более разрежена и для того, чтобы удерживаться в ней, обитателям нужны такие большие плавники? Видишь, она распростерла их, чтобы сохранить баланс… Керхе говорил это с таким восторгом, что Аурофелии осталось только тихо рассмеяться. Наклонившись, она поцеловала его в лоб. - У тебя очень богатое воображение, – заметила девушка, обнимая мужчину. Она любила Керхе в том числе и за эти выдумки и восторженность. – Но надеюсь, ты все же уделишь и мне немного внимания. Сегодня, возможно, будут петь Высшие, - многозначительно добавила она. В отличие от охотников и рыб, часто проплывающих над городом, Высшие появлялись здесь редко. Еще реже – они пели. Древние всегда восхищались ими, как существами, живущими в вышине. Там, за стеклом купола начиналась бесконечная вода, в которой дети предпоследней глубины уже не могли дышать. Это был совершенно другой, неведомый им мир. Но Древние верили, что Высшие правят им. Иначе, откуда было столько величественного спокойствия в их поистине огромных гладких телах? Подобно другим Древним, Керхе восхищался Высшими и их завораживающим голосом, однако, порой в его голову приходили кощунственные мысли: а что если кто-то живет даже выше этих невероятных существ? Древние говорили, что над городом есть верхняя глубина, потому что видели ее сами, но разве это значит, что над ней нет еще другого измерения? Разве обязательно существует лишь то, что ты видишь сам? Аурофелия говорила, что во всем виновата его излишне богатая фантазия, но ведь все эти идеи откуда-то брались! Ведь не может же возникнуть в голове то, чего не существует в мироздании! И эти рисунки в книге… Значит, кто-то еще видел то, чего не видели другие? Все эти вопросы не давали покоя Керхе, постоянно терзая художника. Порой он делился этими терзаниями с Аурофелией, но та или смеялась, или же хмурилась – когда его мысли становились совсем неправильными с точки зрения девушки. Она любила Керхе так сильно, как вообще могут любить Древние, несклонные к эмоциональной привязанности, и даже пыталась его понять… Но не могла. Ей казалось, что его сомнения только сбивают его с выбранного пути и мешают достичь духовной зрелости. Девушка не раз думала об этом и приходила к мысли, что ей, отмеченной знаком милосердия, суждено было полюбить Керхе для того, чтобы не давать сбиться ему в пути. Об этом долге Аурофелия не забывала ни на миг. А потому, когда они лежали вдвоем на низком ложе в комнатах Керхе, она принялась его мягко увещевать. - Ты опять не пришел на собрание на площади, - проговорила она с тенью укора. – Старейшины скоро заметят, что ты перестал их посещать. - Чего я там не слышал? – Керхе любил Аурофелию, но не любил эти разговоры. – Все равно каждый раз они говорят одно и то же. - Но мы должны туда ходить, – приподнявшись, девушка поглядела ему в лицо. – Так гласит закон для каждого Древнего, – с твердой убежденностью проговорила она. - Я знаю, – взяв ее холодную руку, мужчина поднес ее к губам. – Но я не помню, чтобы меня спрашивали: хочу ли я разделять этот закон, – осторожно заметил Керхе. Аурофелия в ужасе отдернула руку, резко отпрянув назад. Ее привычное спокойствие разбилось об негодование, впрочем, буквально на пару мгновений. Уже вскоре лицо девушки вновь приняло умиротворенное выражение. - Закон обязателен для всех, – твердо напомнила она, вставая с ложе. Опустившись на пол, Аурофелия начала листать одну из оставленных на полу книг. Она так всегда делала, чтобы поскорее вернуть ясность уму и спокойствие духу. Мысленно ругая себя, Керхе молча наблюдал за девушкой. Аурофелия была прекрасна как молодой резвый дельфин. Как и другие Древние, она имела золотистую кожу и гладкие черные волосы, ниспадающие тяжелым пологом вниз. Обычно, девушка заплетала их в шесть кос, как и положено тем, кто отмечен знаком милосердия. Вдобавок, она вплетала в косы нити мелкого жемчуга и украшала основание каждой красным окаменевшим цветком. Ее фигура могла бы вдохновлять древних архитекторов, создавших многочисленные статуи на стенах и крышах домов. Аурофелия вся была живым воплощением изящества – от вытянутой прекрасной шеи и маленькой груди до длинных ног и узких бедер. А глаза… Они были цвета верхней глубины: две черные бездны, в которых переливались все оттенки сине-зеленого. Тонкие губы, длинная линия носа и заостренный подбородок завершали ее образ. Но красота – была лишь малой частью того, что очаровывало Керхе. Больше всего мужчину восхищали ее внутренняя сила духа и непоколебимость веры. Временами Аурофелия сама напоминала художнику окаменевший цветок, прячущий под обманчиво-хрупкой красотой твердость настоящего камня. Если бы только она могла его понять… Керхе так хотел разделить с ней свой восторг, заронить в ее разум мысль, что может быть мир немного шире, чем привыкли видеть его Древние. Но каждый раз он сталкивался с ее отчаянным сопротивлением. Аурофелия всегда защищала все то, что ее возлюбленный пытался разрушить своими сомнениями. Интересно, если бы у нее были те огромные плавники, которые смогли бы поднять ее высоко-высоко, над городом, даже над той глубиной, где живут Высшие – может быть тогда она смогла его понять? Вздохнув, Керхе примиряющее подошел к Аурофелии. Та выпрямилась в полный рост, и мужчина тут же обнял ее за плечи. Взгляд сам упал на ее знак милосердия: начертанный красным узор чуть ниже ключиц, клином спускающийся меж маленьких грудей. Каждый Древний был отмечен одним из четырех знаков в зависимости от того, чему следовала его душа. У самого Керхе на груди был начертан знак творца. - Нам пора одеваться, – спокойно проговорила девушка. - Сердишься? – Керхе виновато поцеловал ее золотистое плечо. - Я люблю тебя, - ее голос, шуршащий мокрым песком, не дрогнул ни на миг. – И буду любить, хоть я и не согласна с тобою. Но сейчас нам, правда, пора идти. Не забудь свой альбом, – напомнила она. – Ты же не хочешь упустить момент нарисовать Высших? Вняв ее словам, Керхе отстранился и принялся неспешно одеваться. Ему, в отличие от Аурофелии, нужно было только обмотать вокруг ног длинное прямое полотно, застегивающееся коралловой пряжкой сбоку, и надеть черную безрукавку. Расчесав волосы пальцами, мужчина заплел височные пряди в две косы, а оставшиеся – собрал в низкий хвост. Женский костюм Древних был сложнее. Для начала Аурофелия облачилась в нижнее платье, прячущее тело настолько, что даже шея и запястья оказывались закрытыми. Плотная ткань облегала верх силуэта, но от середины бедра широко струилась вниз, переливаясь благодаря хитрому плетению нити зелено-багряно-золотым. Для того, чтобы платье хорошо сидело, его застегивали сзади, начиная чуть ниже спины и заканчивая последней застежкой на шее. Застегивая его, Керхе в который раз подумал, что, пожалуй, самая великая тайна города это то, как женщины облачаются в это в одиночестве. Верхнее платье Аурофелия набросила сама. По сути, это была всего лишь свободная накидка с широкими рукавами, не имеющая застежек и открывающая платье спереди. Оно было тяжелым – из лиловой ткани с нарисованными перламутром цветами и ярко-алой гладкой подкладкой. Поправив прическу, девушка надела высокие сандалии на толстой подошве, и закрепив все ремешки, кивнула мужчине, направившись к выходу. Аурофелия даже не стала смотреться в зеркало, считая недостойным уделять этому столько внимания. Узнав про прибытие Высших, Древние неспешно стекались к театру – огромному закругленному зданию в восточной части города. Керхе провел множество часов на его каменных скамьях, рисуя проплывающих над головой обитателей верхней глубины. Вот и сейчас, стоило подняться по высокой лестнице наверх, как его сердце тут же забилось в сладкой муке ожидания. Над стеклянным куполом уже застыл величественный силуэт Высшего. Это было поистине огромное создание с гладким телом и темно-синей кожей. Оно вызывало одновременно и восторг, и благоговейный страх. Высшие – были самыми большими из всех существ, которые знали Древние, а знали они не мало. В книгах, правда, еще встречалась легенда про великого дракона, спящего на морском дне и в своих снах видящего другие глубины, но его никто никогда не видел. В существовании Высших сомневаться не приходилось. Раскрыв альбом, Керхе тут же принялся увлеченно зарисовывать силуэт огромного создания. Устроившаяся рядом Аурофелия молчала, не желая мешать мужчине следовать пути своей души. В театре стояла глубокая, осознанная тишина. Каждый из Древних думал о чем-то своем. Но вот протяжный звук прервал тишину тягучим раскатом. Аурофелия вздрогнула и прижалась к плечу Керхе, закрыв глаза. Мужчина же, напротив, не мог отвести восторженного взгляда от источника звука. Замерев на месте, Высший начал петь. Неимоверно сильный голос заполнил собой все, периодически меняя тональность. Это странное пение отражалось гулом в воде, заполняя собой все и приводя душу в состояние неописуемого восторга. Многочисленные фонари заливали каменный театр зеленоватым мерцанием и было видно, как блики танцуют по стеклу, слабо пробиваясь сквозь мрак воды. Мимолетное молчание, и вот уже вновь звучит причудливая песня, и не разберешь, на что она больше похожа – на бульканье воды или чей-то тонкий вскрик… Голос пел, завораживал, переливался и гудел, и ни один Древний при всем желании не смог бы повторить его звучание. Оставалось только слушать и смотреть на кружащий над городом силуэт создания, рожденного в верхней глубине, и мечтать, чтобы тело стало легким-легким и научилось дышать в воде… Тогда можно было бы оторваться от привычного песка и взмыть вверх, чтобы кружить с разноцветными рыбами в темной и непознанной среде. Никаких сборищ на площади, никакого закона – только безграничная свобода и вечный шум воды… Сделав пару кругов над городом, Высший замер неподалеку от театра, и теперь его пение доносилось издалека… Голос стал ниже, напоминая гул, но уже через время вновь истончился и начал переливаться, звуча как причудливый посвист. Все замерли, зачарованные этим пением. Аурофелия продолжила молчать даже тогда, когда они покинули театр. Она все еще была под впечатлением. - Знаешь, девушке с огромными плавниками с твоего рисунка непременно бы понравилось, как поют Высшие, – вполне серьезно проговорила Аурофнлия. Тень задумчивости легла на ее красивое лицо. – Дальше я пойду одна. Хочу подумать, – договорив, она легко отстранилась и пошла вверх по улице, даже не оглянувшись. Керхе не удивился. В отличие от него, Аурофелия целеустремленно следовала своему пути, и каждое глубокое потрясение вызывало у нее желание обдумать его в одиночестве. Девушка всегда сохраняла предельную требовательность к себе. Даже старейшины поражались твердости ее характера, достойной воина. Из всех мужчин в городе Аурофелия почему-то выбрала именно Керхе. И даже он сам порой сомневался в ее выборе. Подчиняясь традиции Древних, Керхе следовал пути своей души, но с точки зрения старейшин юноше не хватало ни стойкости духа, ни хоть какой-то зрелости, а потому он постоянно сбивался с выбранного пути. Ему же было скучно следовать всем существовавшим предписаниям и негласным законам. Как архитектор, Керхе должен был изучать свое искусство по книгам, тщательно перерисовывать отдельные элементы зданий и постигать на их примере законы высшей гармонии. Но сам юноша уже давно не видел смысла в подобных занятиях. Зачем ему эти знания, если он никогда не сможет воплотить их в жизни? К чему вообще все это бесконечное самосовершенствование, если, в конечном счете, оно не приносит никакой пользы? Керхе помнил, с каким энтузиазмом он внимал своему наставнику, обучаясь первым шагам на пути творца. Тогда им двигал восторг и желание создавать, но оказалось, что Древние по сути ничего и не создавали. Все, что они делали, так это искусно поддерживали некогда созданное. Каждый ремесленник, каждый творец в городе был связан по рукам и ногам жесткими предписаниями, учением о гармонии и образчиками древности, служащими неизменными ориентирами в любой сфере жизни. Но тогда зачем Керхе провел столько часов, тщательно вырисовывая детали домов и разбирая их конструкцию на бумаге, если все здания уже давно были построены? Зачем Аурофелия, будучи лекарем, так упорно изучает болезни и их лечение, если в городе даже никто никогда не болел? Весь этот мир под огромным стеклянным колпаком был настолько же совершенен, насколько лишен всякого ощущения жизни… Все чаще юноша устремлял свой взгляд вверх, туда, где за стеклом прятался какой-то совершенно другой мир, загадочный и совершенно недоступный… Кажется, протяни руку – и окажешься там, но проклятое тело удерживало на месте. Чтобы хоть как-то смягчить свою тоску, Керхе рисовал обитателей этого загадочного мира за стеклом. Так на смену строгим линиям и безупречно ровным колоннадам пришли диковинные рыбины, расплывчатые силуэты охотников и другие создания верхней глубины. Архитектуру же он давным-давно забросил. Старейшины периодически пытались вразумить художника, но безрезультатно. Даже Аурофелия говорила, что тому просто не хватает силы воли преодолевать сомнения и следовать своему пути. А что если она права?.. Блуждая в мыслях, Керхе незаметно для себя вышел к центральной площади. Здесь, в самом сердце города, стоял храм из гладко отшлифованного материала, напоминающего перламутр. Когда-то Древние постарались на славу, создав это диковинное здание в форме огромного прекрасного цветка. Узкие и высокие арочные окна, разместившиеся на многочисленных лепестках, как и всегда, горели приглушенно-голубым светом. Этот свет наполнял розоватый перламутр сиянием, разливаясь по многочисленным тончайшим прожилкам на стенах, отчего весь храм, казалось, светился изнутри. Сам же цветок покоился на высоченном фундаменте, и чтобы войти в храм, нужно было, прежде всего, подняться по длинной лестнице. Древние верили, что вся жизнь – это дорога наверх. В самом храме царили вязкие голубые сумерки, разлитые вокруг огромных каменных чаш с жидким огнем – и не огонь, и не вода; чистый голубой свет, пробивающийся с первой и последней глубины… Обойдя их, Керхе остановился в центре мозаичного пола, глядя на прячущиеся в полумраке каменные изваяния. Четыре фигуры, четыре хранителя путей – и каждый со своим знаком на груди. Грозный мужчина, одетый лишь в набедренную повязку и запястья с драгоценными камнями, величественно возвышался в западной части залы. В его рослой и крепкой фигуре сразу опознавался воин. Об этом говорила и прическа – волосы были убраны в высокий хвост; и свирепое выражение на скуластом лице. Сам мужчина опирался на массивное копье – символ власти и ответственности. Как воин, он вел всех тех, кто обязался защищать дорогое сердцу. Его жена – хранительница милосердия, стояла у самого входа, удерживая в руках кувшин. Она молча приветствовала всех тех, кто решил посетить храм. Мать всех лекарей и наставников была наиболее любима и почитаема в городе. Ее облачение состояло из длинной узкой юбки и распахнутого верхнего платья, расшитого дельфинами. Заплетенные на шесть кос волосы богато украшали низки жемчуга. Древние высоко ценили жемчуг, считая, что это слезы богини, просочившиеся в раковины и там окаменевшие. Никто из Древних не умел плакать, и только милосердная мать проливала слезы за всех своих детей. В северной части храма скрывалась самая загадочная фигура: хранитель поиска, извечный путник. Закутанный с головою в плащ, он вел всех, кто настойчиво искал что-то. Древние говорили, что у него тысяча голосов в груди и не меньшее число имен. И наконец, у восточной стены юношу ждала она – юная дева с совершенно черными глазами, покровительница искусств и хранительница священного безумия. Она стояла, широко отставив ногу, и держала в руках длинную флейту, по преданию, наполненную всеми голосами верхней глубины: от шума воды до пения Высших. Ее обнаженные лодыжки и тонкие запястья украшали многочисленные браслеты. Длинные же волосы были забраны в странную прическу, будучи практически намотаны на длинную спицу, и только две пряди у лица были заплетены в тонкие косы. Через высокий лоб, немного заходя на нос, проходила тонкая серебряная полоса. Замерев на почтительном расстоянии перед статуей своей покровительницы Керхе виновато опустив голову. Он был по-своему верен своему пути: юноша не мог представить своей жизни без желания творить и создавать. Вот только, что делать с сомнениями, которые без конца одолевали его? Может, над городом и правда есть совершенно другая глубина, о которой не знают Древние, или он сам придумал это, желая убежать от опостылевшей действительности? Юноша задавал эти вопросы себе, не зная, кто же прав – он, ищущий доказательства правильности своего пути, или же Аурофелия, отбросившая все сомнения. Каменная статуя же в ответ на его терзания молчала и продолжала странно улыбаться. Впрочем, порой ответы находят нас сами. Главное, суметь их услышать. Погруженный в раздумья, Керхе даже не заметил, как откуда-то из глубины храма появилась еще одна фигура и направилась прямиком к нему. Это был немолодой мужчина, чьи сухощавые плечи укрывала накидка наставника – белое полотно, скрепленное с левой стороны фигурной пряжкой. - Вот уж кого я не ожидал увидеть в храме, - мирно заметил он. – Так что привело тебя сюда, мой непутевый ученик? Вздрогнув от неожиданности, Керхе обернулся и с удивлением обнаружил перед собой Арфира, своего первого наставника. Тот служил в архиве города, который располагался непосредственно в фундаменте храма. Сейчас мужчина с интересом рассматривал своего бывшего ученика. Голубой вязкий свет от чаш заливал его с головой, отчего морщины на его вытянутом лице казались еще глубже. Керхе хорошо помнил этот цепкий взгляд, от которого никогда ничего не ускользало. Если у недавно пришедших в город глаза еще сохраняли цветные блики, то в данном случае на художника смотрела сама бездна – абсолютно черная, полная мудрости, холода и тишины. - Меня привели сюда мои же сомнения, - ответил юноша. Лгать Древние не умели. – Кажется, я сбился со своего пути, - горячо признался он. - Сбился? – переспросил Арфир. – Или не еще не обрел свой путь? - Но, - Керхе растерялся. – Разве все мы не выбираем себе путь, когда оказываемся в городе? - Кто знает, сколько раз нам приходится выбирать дорогу, - без тени осуждения заметил Арфир. - Но знак! – не унимался художник. - Знак, - он коснулся рукой узора на своей груди. – Он должен вести меня, ведь так? - Так разве он не ведет тебя? – Арфир присел на каменные ступени, ведущие к статуе хранителя путей. – Эх, время-время, все же ты имеешь власть и над Древними, - со вздохом признал мужчина. – Теперь уж и мне тяжело стоять на ногах. Поколебавшись, Керхе все же присел рядом. - Скажи, наставник, - снова обратился он с вопросом. – Как узнать, насколько правилен путь, которым ты идешь? - Кто знает, - без эмоций ответил Арфир, вглядываясь в голубые сумерки храма. – Многие ответы мы знаем сами. Только не все из них согласны признать. - Но я хочу знать, - измученно возразил Керхе. – Я устал сомневаться во всем. Другие считают, что я просто слаб духом, и потому постоянно колеблюсь. И я не знаю, кому верить: одному себе или же всем другим. - Другие не могут знать то, что знаешь ты, - мягко поправил его наставник. – Мы как книги: в нас записаны похожими буквами совершенно разные истины. А конечный выбор – принадлежит тебе и только тебе. - А если я откажусь выбирать? - Что ж, твое право, - не стал спорить Арфир. – Иногда душа, даже зная, что совершает ошибку, намеренно отказывается от своего пути. Позволь я покажу тебе историю одной пришедшей в этот город души. Правда, для этого нам придется спуститься в архив, – с этими словами наставник встал, медленно разгибаясь. - Но мне нельзя в архив, – испуганно проговорил Керхе. – Закон не пускает в него никого, кроме его хранителей… - Любой закон стоит того, чтобы его время от времени нарушали, – мудро заметил Арфир. – Пойдем, ученик. Я покажу тебе одну интересную историю. Все Древние знали о существовании архива, но мало кто из них имел хоть какое-то представление о том, как он выглядит. Лишь только некоторые из старейшин имели право посещать его. Неудивительно, что Керхе испытывал нечто сродни благоговейному страху, спускаясь по лестнице вниз, в главную святыню города. Впрочем, к страху примешивалось закономерное любопытство. Юноша знал, что в архиве хранятся истории всех душ, пришедших в город, но даже не мог вообразить, как все это устроено. То, что архив был тонкой гранью, отделяющий мир от истока, который и был первой и последней глубиной, ему также было неизвестно. Лестница все уходила и уходила вниз, по-змеиному свиваясь в тугие кольца. Керхе все никак не мог отделаться от ощущения, что она и вовсе живая; лестница то сжималась, то растягивалась, но ее края постоянно терялись в царящем полумраке, и потому юноша не мог сказать наверняка, не мерещится ли ему это. На каждой из многочисленных ступеней были высечены письмена, стекающие голубой вязью по белому камню. Керхе пытался их читать, но отдельные слова неуловимо меняли свой облик, перетекали в иную форму, а потому их смысл постоянно ускользал. Юноша лишь смутно понимал, что написаны стихи, и что в них славится та Вода, из которой все рождается и в которую все возвращается в итоге. «Мать материи», - как объяснял когда-то восторженному юноше Арфир. Наставник внезапно шагнул за край лестницы, будто бы в пустоту, но не успел Керхе испугаться, как под их ногами появился пол, а впереди – простерлась узкая галерея, ведущая мимо массивных стеллажей. Они стояли лишь с одной стороны, все повернутые узким краем так, чтобы между ними оставалось пространство – совсем как книжные шкафы в библиотеке; с той разницей, что вместо книг на полках стояли небольшие сосуды. У одного из шкафов Арфир остановился. Высохшая рука потянулась к полке. Отсчитав по памяти необходимое количество сосудов, мужчина бережно взял один из них и легким движением выдернул пробку. - Смотри же внимательно, – предупредил он. Из сосуда выпорхнул маленький огонек-светлячок, тут же взметнувшийся вверх. Зависнув под сводчатым потолком, он вспыхнул и залил все ярким светом. Первое, что увидел Керхе – это был мрак. В первый миг юноша подумал, что его ослепил тот яркий свет, но стоило глазам хоть немного привыкнуть к темноте, как в ней проступили очертания незнакомой залы. Воздух здесь почему-то был совершенно другим – он волновал и холодил грудь, принося новые, неизвестные ощущения. Под ногами же шумела темная вода, распростершаяся низкими волнами. И вот что странно – пол под ней и вовсе не ощущался. По сути, юноша стоял на воде. Оставшись в одиночестве, Керхе неуверенно огляделся. Он совершенно не знал, что ему теперь делать. Но вот взгляд вдруг приметил кого-то. Кажется, это была девушка… Она брела пошатывающейся, изможденной походкой, едва ли не падая без сил. Но даже так она не сдавалась. Спотыкаясь через каждый шаг, девушка упрямо шла вперед, удерживая на плечах то, что могло быть оружием – короткий фигурный клинок на длинном черном древке. От ее облика веяло чудовищной усталостью. Не зная сам зачем, Керхе ждал, когда девушка подойдет ближе. Что-то в ней казалось ему неуловимо знакомым… Будто бы он уже видел ее раньше. Юноша все гадал, где же он мог ее встречать. Не на страницах ли книг, повествующих о древних войнах? Во всяком случае, у нее было оружие и прическа, соответствующая воину: длинные, гладкие как морской шелк, волосы были тщательно убраны в высокий хвост и наверняка перехвачены шнуром в нескольких местах. Пройдя через всю залу девушка остановилась в нескольких шагах от Керхе и застыла на месте, смотря перед собой невидящим взглядом. Замерзшее сердце юноши превратилось в скользкий кусок льда. Это была Аурофелия. Его милая, бесконечно нежная Аурофелия… Керхе до боли всматривался в ее осунувшееся лицо, испачканное чем-то красным, в жесткую линию сжатых губ. Это была она – и не она. Юноша просто не мог представить такую холодную решимость на лице своей возлюбленной… Но страшнее всего были ее глаза. В полностью черных глазах не было ничего, ни отблеска, ни чувства. Лишь огромная, выжженная дотла пустошь. Беззвучно пошевелив губами, девушка покачнулась. Керхе бросился ее ловить, но она тут же превратилась в рой брызг, упавших в воду. Всё однажды возвращается туда, откуда пришло. Тьма ожидаемо исчезла, как и зала, но юноша так и продолжал стоять на месте, не находя в себе сил пошевелиться. Вокруг него снова был храм, и голубой свет плясал мягкими бликами на стенах и статуях. Арфир стоял рядом и терпеливо ждал, когда его ученик придет в себя. - Это была она, да? – Керхе сам не узнал своего голоса. – Это была Аурофелия? - Не совсем, - мягко поправил его наставник. – Аурофелией она стала лишь тогда, когда пришла в этот город. До этого ее звали Дольфина, и она была великой воительницей. Даже мне сложно сказать, сколько сражений было выиграно при ее участии. - Но… Она же не воин! – голос юноши сорвался на бессильный крик, разлетевшийся эхом по храму. – Почему же она тогда выбрала знак милосердия и решила стать лекарем?! - Кто знает, почему мы выбираем ту дорогу, а не другую, - мужчина возвел взгляд на хранителя всех путников, закутанного в каменный плащ. – Быть может, она так устала от бесконечных сражений и потерь, что решила обмануть саму себя, попробовав переписать свой путь с самого начала. А может она выбрала себе знак милосердия, пытаясь тем самым искупить свою вину за пролитую кровь. Истинный ответ может знать только она сама. - Но ведь это неправильно, так ведь? – юноша искренне не понимал. – Здесь нас всех учат, что каждая душа должна следовать исключительно своей сути. - Может и так, - согласился наставник. – Но даже если бы она понимала, что совершает ошибку, вряд ли бы она поступила иначе. Видишь ли, она привыкла сама выбирать свою дорогу, не ожидая подсказок от высших сил. Подумай об этом, ученик. Сказав это, Арфир растворился в полумраке храма. Керхе снова остался наедине со своими мыслями. - Что с тобою происходит? – в который раз спросила Аурофелия, лежа рядом с Керхе. Ее голос полнился тревогой. Тот лишь пожал плечами, рассматривая сводчатый потолок, покрытый тонкой росписью узоров из лиловых, серебряных и блекло-зеленых линий. Прошло уже много дней после того, как он вернулся из храма, а он до сих пор не мог прийти в себя. То, что увидел юноша в архиве, надломило его. «Какой бы мы не выбрали путь, мы все равно остаемся в чем-то не правы», - с тоскою думал Керхе. Аурофелия же искренне не понимала, что случилось с ее возлюбленным. Он почти ничего не говорил, не выходил из дома, и будто бы и вовсе избегал любого общения. Даже альбом, с которым Керхе обычно не расставался, теперь валялся без дела в одной из узких арочных ниш, заплетенных сверху каменным кружевом узоров. Девушка корила себя за то, что была так холодна с юношей после того, как они слушали пение Высших, и всячески пыталась искупить это нежностью и вниманием. Но Керхе всего этого будто не замечал, а то и вовсе вздрагивал, когда она приближала к нему свое лицо, и почему-то отводил взгляд. На все вопросы он отвечал короткими фразами или только пожимал плечами. Аурофелию же изводило его молчание. Если юноша принадлежал мысли, то она – принадлежала делу, привыкнув решать любую трудность ценой собственных усилий. Но сейчас девушка просто не понимала, что ей делать. Керхе и сам не знал, что с ним происходило. Все для него стало бессмысленным. Раз за разом юноша прокручивал сцену с девушкой в архиве, и с каждым разом она причиняла ему все большую боль. Почему она отказалась от самой себя? Он не знал. Но обнимал Аурофелию еще крепче, чем раньше, не желая отпускать ее от себя. Он действительно любил ее – если Древние вообще способны любить; любил, и в то же время чувствовал себя предателем по отношению к ней, как будто это он заставил ее выбрать совсем другой путь. Но ведь так правильней, да? Теперь у нее есть ее спокойная жизнь, которая не заставит ее страдать и сражаться во имя чего-либо... Так даже лучше. Ведь так? Юноша не знал. - Твой знак стал бледнее, чем был, - Аурофелия коснулась прохладными пальцами его груди. – Это плохо. Когда ты последний раз выходил из дома? Ты же знаешь, мы должны поглощать свет, чтобы жить. Так и было. Для Древних свет, пусть даже рассеянный в воде, был жизненно необходим. Старейшины часто повторяли, что свет – это основа всей жизни. «Из тьмы рождается материя, но лишь свет способен наделить ее духом», - всплыло в памяти Керхе. Те же Древние, что переставали поглощать свет, впадали в немую болезнь: их дух постепенно истончался, а тело превращалось в камень. «Не потому ли на улицах так много статуй», - безучастно подумал юноша. Но отсутствие света могло также пробудить голод – страшное кожистое чудовище со ртом вместо глаз. Он мог поселиться в любой душе, постепенно заменяя мысли ее обладателя на свой вкрадчивый, навязчивый шепот. Этот шепот разъедал душу, отщипывал от нее по кусочку, питался ею, а нарастающая пустота вынуждала искать то, чем ее можно заполнить. Дадтья, старый воин и страж верхнего яруса города, с узкими глазами, больше напоминающими черное матовое стекло, рассказывал о Древних, которые теряли разум из-за того, что не могли совладать с голодом. Они преступали закон и начинали есть плоть других существ, теряя всякое представление о правильном и неправильном. Голод сводил их с ума, требуя все больше и больше. Он засевал душу темными желаниями, и если они находили отклик – пожинал плоды. «Если ваша душа болеет – ищите для нее лекарство», - так говорил немолодой мужчина с проседью в длинных иссиня-черных волосах. – «Вы должны заботиться о ней так же, как она неустанно заботится о вас». Хотел бы знать Керхе, как должно выглядеть лекарство для его души. Но он понимал, что никто не даст ответ на этот вопрос. Даже мудрые старейшины. Керхе самого тяготило свое молчание, но слова будто и вовсе покинули его. Он молча касался длинных и гладких волос Аурофелии, и с тоскою смотрел на нее. Он не мог рассказать девушке то, что видел там в архиве, понимая, каким ударом это может стать для нее… Но и забыть ту сцену никак не мог. А потому юноша отводил взгляд и, казалось, отстранялся все больше. В какой-то момент Аурофелия истолковала это по-своему. - Я не знаю, что с тобой произошло, - тихо проговорила она, усаживаясь на край низкого ложа. – Почему-то я стала тебе неприятна. Я вижу, как ты отводишь взгляд и вздрагиваешь от моих прикосновений. Неужели теперь ты не хочешь даже смотреть на меня? – ее голос переполняла горечь. Выдержав паузу, девушка продолжила. – И снова ты молчишь. Ну что ж, видимо боги так решили наказать меня за мою неуемную гордыню, - она грустно улыбнулась. – Я думала, что послана тебе, чтобы не дать тебе сбиться в пути, но видимо ты нуждался совсем не в этом… Что ж, прости. Больше я не потревожу твой покой, - это звучало как прощание. Керхе так и не нашел слов, даже когда Аурофелия встала и молча накинула на себя верхнее платье. Сегодня вопреки обыкновению она не плела кос, а потому черные волосы длинным пологом стекали по спине. Девушка тщательно расправила одеяние и молча вышла из комнаты. Она ничего не сказала вслух, но юноша понимал – больше она сюда не вернется. Проводив Аурофелию взглядом, он с тоскою подумал, что потерял свой последний свет. Когда нога Керхе вновь перешагнула порог храма, Арфир, казалось, ничуть не удивился. Он стоял в самой глубине храма, повернувшись спиной к хранителю путников, и выжидающе смотрел сквозь полумрак. В какой-то миг юноше почудилось на лице наставника что-то сродни сочувствию. Но нет, видимо тени так легли на его отмеченное морщинами лицо. Увидев ученика, мужчина лишь кивнул без всяких слов. В этот раз говорить первым должен был не он. Керхе же молчал, не зная, что сказать. Но ведь зачем-то он пришел снова в храм… За это время он сильно изменился. И без того худое заостренное лицо стало напоминать страдальческую маску, а в темных, как смола глазах угасли последние янтарные блики. Юноша стоял, низко опустив голову. - Из этого города ведь нет выхода, так? – наконец проговорил он. Арфир ничего не ответил. Лишь стоял, скрестив на груди руки. Сейчас он больше походил на судью, чем на учителя, и лицо его было таким же бесстрастным, как у хранителя путников за его спиной. - Но если, - начал Керхе и тут же сбился. Слова давались ему с трудом. – Если нет дороги наверх, на другие глубины, всегда остается дорога вниз. К Источнику, - почти шепотом проговорил он. И снова Арфир ничего не ответил. Но юноша заметил в его лице немое ожидание. Чуть слышно вздохнув, будто собрав всю свою решимость разом, он прямо посмотрел в лицо наставнику. - Ты проводишь меня к Источнику, учитель? Арфир даже не дрогнул от этих слов. Хранители молча свидетельствовали решению художника. - Ты уверен? – только и спросил мужчина. Керхе лишь грустно улыбнулся. - В конечном счете, я никого не сделаю счастливым до тех пор, пока буду несчастен сам. Они спускались по той же лестнице, что вела в архив, только теперь она стала длиннее, и все уходила и уходила вниз, свиваясь тугими кольцами, и исчезала в темноте. Керхе смотрел на нее, пребывая в глубокой задумчивости. Понемногу он начинал понимать, что именно представляет из себя архив и почему он находится именно здесь. Арфир, уловив его мысли, едва улыбнулся. Ему, умеющему проникающему в суть вещей, сразу было понятно, что юноше достался поистине пытливый ум и страсть к пониманию. А ведь все могло быть иначе, если бы тогда в храме он выбрал другого хранителя, ведущего в пути… Но он сделал свой выбор: и тогда, и сейчас. А ему остается лишь исполнить свою роль проводника. Чем ниже спускалась лестница, тем больше сгущался мрак вокруг. Ступени все больше расплывались, подрагивали, теряя очертания. Постепенно они становились прозрачными, но все еще излучали тусклый свет. Теперь на них едва можно было различить живые знаки, рассказывающие о том, как устроено мироздание. Когда ступени стали и вовсе таять, оплывая в темноте, Арфир остановился. - Дальше я идти не могу, – пояснил он, повернувшись к ученику. – Эти шаги тебе придется сделать самому. Керхе всматривался вперед, но не видел там ничего, кроме мрака. Юноша чуть слышно вздохнул. - Я ведь уже не смогу вернуться сюда, так? - Скорей всего, - не стал его обманывать Арфир. – Ты знаешь, что Древние лишены сильных чувств. Но там, куда пойдешь ты, ты встретишь множество страстей, которые сделают твою душу слишком тяжелой для этой глубины. - Неужели эта глубина может удерживать лишь души определенной тяжести?! – изумленно воскликнул художник. – И как душа может что-то весить? Наставник лишь покачал головой. - На эти вопросы, как и на другие, тебе придется искать ответы самому. Если ты, конечно, не передумал спускаться дальше. - Наставник, скажи, я правильно поступаю? - Керхе понимал, что это глупо звучит, и все же не мог не спросить. - Кто знает, - задумчиво ответил мужчина. - Видишь ли, мироздание устроено так, что каждое создание в нем может увидеть со своего угла лишь ограниченный кусочек всего полотна. Никто не знает, как оно выглядит целиком. Все что остается нам, так это прислушиваться к своей душе и идти по выбранному ею пути. - Что ж, - голос юноши дрогнул, но глаза его смотрели твердо и уверено, прямо во мрак, сгущающийся впереди. – Тогда прощай. И помолись за меня хранителям в храме, чтобы и на другой глубине мы встретились с Аурофелией, - искренне попросил он и принялся спускаться по тающим ступеням в темноту. Уже в храме Арфир долго смотрел на хранителя путников. В зале было тихо, и голубой свет плясал на белых стенах, рождая неясные фигуры. Лицо мужчины постарело за раз на несколько лет. - Странными дорогами ты водишь людей, странными, - в задумчивости обратился Арфир к статуе мужчины, закутанного в плащ. – Сколько еще душ мне придется встретить и проводить, прежде чем ты отпустишь меня на покой? Моя душа уже давно состарилась и иссохла, а тело стареет так медленно… Если бы я только мог представить, что когда-нибудь буду сожалеть об этом, - с горечью произнес он. «Ты пройдешь столько шагов, сколько когда-то отмерил себе сам», - тихо прошелестели фигуры на стенах. Керхе не помнил, когда его ноги внезапно коснулись воды. Последний тусклый свет растаял вместе со ступенями, и теперь всюду были лишь вязкая темнота и одиночество. Юноша брёл сквозь мрак, не понимая, куда он идет. Все его воспоминания гасли, оставляя лишь странную пустоту внутри. Только какая-то смутная нежность и прикосновение чьих-то мягких рук и остались маленькой зарубкой в памяти. Воды становилось все больше и больше; юноша брел с трудом, рассекая собой темные волны. Понемногу им начал овладевать страх. Что если в мире и вовсе не осталось ничего кроме темноты, в которой он потерялся? Что если он так и будет блуждать здесь целую вечность в полном одиночестве? Будто бы в ответ на его мысли впереди кто-то зажег маленький огонек. Следуя молчаливому инстинкту, Керхе пошел к нему. Ему казалось что там, в темноте, стоит высокая статная женщина, с ног до головы укрытая белым кружевным покрывалом. Посветив юноше фонарем, незнакомка неспешно двинулась вперед. Воды тем временем прибывало с каждым шагом, пока она и вовсе не накрыла Керхе с головой. Но, даже очутившись под ее темной толщей, он все еще видел перед собой тусклый огонек, уводящий его куда-то вперед. Оказавшись без воздуха, юноша начал захлебываться. Вода с чудовищной силой давила на виски и грозила вот-вот разорвать грудную клетку. И все же – юноша тянулся к этому беспокойному светлячку. Последнее о чем подумал Керхе, это то, что куда бы не привел его этот свет, ему надо будет обязательно найти кого-то… Но вот и эта мысль растаяла без следа. Тьма хлынула вместе с водой, и душа, измученная поиском, рассыпалась мириадами брызг.*****
Как дивно поет море… Стоя на краю, хочется слушать его размеренный голос вечно. Даже если для этого придется сделать шаг вперед. Но осерчавший ветер набрасывается на озябшие плечи, хватает за волосы и рвет на части это наваждение. Где-то за спиной раздается знакомый голос, ласково зовущий тебя домой. И ты уходишь с берега, оставляя волны петь свои песни кому-либо еще, зная, что они сотрут с песка ровную цепочку твоих шагов. И все что остается, так это прислушиваться к своей душе и неустанно следовать выбранному ею пути.*****