***
По документам Невил был старше Гарри на один день. Истинную разницу в их возрасте помнила только Августа Лонгботтом – о чем она и рассказала, когда Гарри явился летним вечером в их дом, чтобы пригласить Невила в шаферы. – Вы бы видели этих двоих, когда они мерили шагами коридор в Мунго, навстречу друг другу. Их лица, Мерлин! Я не выдержала и спросила, точно ли они сражались с Сами … с этим. Какой-то проходивший мимо целитель заметил, что в таких случаях самые сильные и храбрые мужчины нервничают больше всего, и предложил наложить на двери обеих палат заглушающие чары, – тут Августа презрительно фыркнула. – Я, разумеется, это пресекла. Мужчинам следует знать... ладно, у вас обоих это еще впереди. Наконец Фрэнка позвали. Я всегда знала, что Элис не подведет. Мистер Поттер собрал остатки сил, чтобы пробормотать: "Пздврл" и хлопнуть Фрэнка по плечу, после чего опустился на пол. Я только собралась призвать его к поведению, приличному для цивилизованного волшебника, как мои часы начали бить полночь. Мои часы бьют громко. Мы прислушивались к каждому удару. Я думала о внуке, которого сейчас увижу, и о том, что миссис Поттер, по всей вероятности, родит девочку, – и как было бы хорошо... А когда отзвучал последний удар, раздался твой голос, Гарри. Вы часто играли вместе в первый год вашей жизни. Я надеялась, что вы станете друзьями в школе... признаюсь, я была немного разочарована, когда этого не случилось. Но все-таки обстоятельства вашего рождения связали вас. Что с тобой, Гарри, как ты странно смотришь? Довольно о прошлом. Когда свадьба?***
В тот вечер ей как никогда живо пришел на память июнь девяносто шестого года, время, когда у магического сообщества открылись, наконец, глаза, когда для британских волшебников рухнул мир – их тщательно сберегаемый пятнадцатилетний мир. Не для нее, разумеется: она, благодарение Мерлину, знала, что Дамблдор несколько умнее Фаджа, что правительственные газеты не усердствуют в опровержении слов пятнадцатилетнего подростка, если он лжет, – да и неприятным фактам не боялась смотреть в лицо. Впереди война (боль, ставшая привычной, едва замечаемой частью существования, напомнила о себе острым уколом). За себя ей беспокоиться нечего – о Невиле надо думать. Добрый, честный, с убеждениями порядочного человека, с мирными интересами – но без воли и без мужества, без настоящей магической силы. Что с ним будет? Наверное, он просто переждет худшие времена – его, чистокровного волшебника, без близких друзей среди воюющих, не тронут. Какая-то часть ее разума – нет, всего лишь рассудка – говорила, что она должна бы радоваться безопасности внука (опять этот острый укол). Но сердце и разум – да, разум! – противились. Эти или подобные мысли в сотый раз прокручивались в ее голове, когда прилетела сова от Минервы. О Мерлин, очередной забытый пароль? Или расплавленный котел? Заранее раздосадованная, Августа распечатала письмо, и мир ее изменился, и глаза открылись.***
До чего же хорошо в Запретном Лесу! Ну и что, что погода отвратительная, ну и что, что полнолуние – а то они вервольфов не видели! Клык предупредит, если надо, завоет. С Хагридом не страшно ничего, Хагрид напоминает о прежней, о нормальной жизни. А главное – здесь свобода, которой нет в любимой школе, ставшей тюрьмой. Девочки как будто другие стали, прежние. Луна выглядит необычно сосредоточенной, с завороженным вниманием оглядывается вокруг и говорит о всяких невероятных существах, а Джинни, слушая ее, смеется. Невил не слышал ее смеха с ночи убийства Дамблдора. Сколько трав! Machalgos*, его можно рвать только в полнолуние. Подожди минутку, Хагрид! Так, часть для мадам Помфри, часть – для аптечек Хаффлпаффа, Рэйвенкло (держи, Луна) и нашей. К мадам Помфри надо теперь ходить пореже, чтобы избавить ее от скандалов с этими. – Не страшно, Луна, Джинни? Невил-то здесь уже бывал. Помнишь, Невил, на первом курсе? – Так мы здесь тоже были – в конце четвертого. Он хорошо помнит и первый раз, и второй… Как вспомнить, что на первом курсе он мог Мальфоя испугаться!.. Что же там было действительно страшного? Мертвый единорог, да. Ну, заболевший тестрал (Хагрид уже сказал, какая их ждет работа) так не пугает. Второй раз – они с Роном чувствовали себя ветеранами, уверенно ведя Джинни и Луну. Рон… Как легко, как радостно вспоминать о нем здесь, в Лесу. – Пришли, ребятки. – Вот где они живут!.. – в голосе Луны почти благоговение. Джинни недоуменно озирается, какое счастье! Только вот надолго ли… Тестралы толпятся вокруг Хагрида – ему не нужно ничем их приманивать – и подталкивают его куда-то. Трое тычутся в Невила и девочек, явно узнавая. Надо же, Джинни удалось погладить «своего». А, вот куда их ведут: один из тестралов лежит на краю поляны. – На нем летела Гермиона, – говорит Луна. Как хорошо это звучит: «Гермиона». В гриффиндорской Общей Комнате ее имя произносят шепотом и когда вблизи нет никого младше шестого класса. – Откуда ты знаешь? – голос Хагрида почти резок. – Я помню всех шестерых, на которых мы летели в Министерство. – Вот оно что. Судьба, стало быть. Гермиона на нем дважды летала. Со второго раза-то он и болеет все. – Мерлин, он обогнал Сами-Знаете-Кого, – шепчет Джинни. – Что делать-то надо, Хагрид? Хагрид достает мазь, которую только на днях приготовили Слагхорн и мадам Помфри. Мазь, говорит он, сильно жжется, и тестрала надо держать. Пока они работают, Джинни пересказывает то, что рассказывала ей Гермиона о полете на их пациенте. – Ты тоже на тестрале летел, Хагрид? – cпрашивает Луна. – Не, я на мотоцикле – эх, угробился мотоцикл! – Мы с Гарри летели. Наконец-то! Наконец-то звучит в полный голос имя, которое шепчут, оглядываясь, по всему Хогвартсу. И можно в полный голос задать вопрос, который звучит днем и ночью в голове: «Где они сейчас?». И в полный голос высказать отчаянную надежду. И повспоминать – квиддичные матчи, спасенные зелья, тысячи пережитых вместе радостей и неприятностей и, конечно, Армию Дамблдора. – Мы ведь должны продолжить, – говорит Луна легко, спокойно, как о чем-то будничном и само собой разумеющемся. – Я хочу сказать, не занятия защитой, а то, что они означали. – Луна, ты молодец! – Глаза Джинни горят. – Именно мы. Невил! Они смотрят на него – впервые в жизни на него смотрят как на лидера: он семиклассник, совершеннолетний. Да, конечно. Те трое, неизвестно где, должно быть, постоянно рискуя, выполняют неведомую миссию, оставленную Дамблдором. А им троим надо сохранить Хогвартс. Сохранить его свободным.***
– Директор, я разговаривал с ними! Помогите, грязнокровка закрыла мне глаза. – Прошу вас, не… что – Грейнджер?! – Ну да, помогите же! – Finite Incantatem. Где они? – Понятия не имею. Разговаривали они как у себя в Общей Комнате. И вели себя так же безобразно. Нынешняя молодежь… – Кого вы слышали? – В основном Грейнджер, она меня вызвала. Поттера тоже. И, директор, я слышал одного из Уизли, кажется, младшего. Кэрроу должны быть поставлены в известность. – Кэрроу не будут поставлены в известность. Вы никому не скажете об этом, Нигеллус. Всех касается, – Снейп обвел глазами стены кабинета, игнорируя оскорбленные возгласы предшественников. – Зачем Грейнджер вас вызывала? – Всего-навсего для того, чтобы узнать, какому наказанию вы подвергли этих троих. Я нахожу, что вы распустили своих учеников, директор, они противоречили каждому моему слову, это было просто оскорбительно. Надеюсь, подобные случаи не повторятся. – Если Грейнджер вызовет вас снова, Нигеллус, вы отзоветесь. Можете делать это с крайней неохотой, так будет даже лучше. И помните: мне нужны любые, хоть малейшие сведения об их местопребывании. – Как скажете, директор. – И Финеас Нигеллус обиженно притворился спящим. Надежда, хоть какая-то надежда на контакт. Снейп потер лоб, предчувствуя обычный в последнее время приступ головной боли. Что-то в рассказе Нигеллуса неприятно резануло его, что именно? «Какому наказанию вы подвергли этих троих». Последние шесть лет слова «эти трое» означали для него Поттера, Рональда Уизли и Грейнджер. Теперь они «те трое» – единственное, хотя и весьма слабое, утешение в нынешней отвратительной ситуации: их присутствия в Школе он бы не вынес. Однако утешение, кажется, отнято; свято место пусто не бывает. Морщась от головной боли, Снейп поднес палочку к виску и отправил в думоотвод воспоминание о том, как поймал в своем кабинете «этих троих». Помешал палочкой в чаше, и они встали перед ним: Лавгуд, с рассеянным видом, как будто она здесь случайно, как будто его речь (он постарался!) к ней не относится, а грядущее наказание ее не касается; Уизли, готовая то ли в горло ему вцепиться, то ли заклясть своим фирменным заклятием; Лонгботтом, очень спокойный, выдерживающий его взгляд твердо и без малейшего намека на страх. На что окажутся способны «эти трое»? Придется все-таки принять обезболивающее.***
На памяти Невила никто не получал такую уйму вопиллеров, как он – так, по крайней мере, ему казалось. Если бы на младших курсах кто-нибудь сказал ему, что однажды он обрадуется красному конверту… Страшная вещь вопиллер, но имеет великое преимущество: он может быть вручен только адресату и не подлежит перлюстрации. – НЕВИЛ, МЕНЯ ПЫТАЛИСЬ АРЕСТОВАТЬ. КАК ТЫ ПОНИМАЕШЬ, НЕ ВЫШЛО, ТАК ЧТО НЕ БЕСПОКОЙСЯ, Я В БЕЗОПАСНОСТИ. МЕЧЕНЫЕ, ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ? В МОЕМ ДОМЕ ОСТАЛСЯ СУБЪЕКТ, НУЖДАЮЩИЙСЯ В МЕДИЦИНСКОЙ ПОМОЩИ. Под горсткой пепла осталась узкая полоска обычного пергамента: «Я горжусь тобой. Ты сын своих родителей». Он положил ее в карман. Гриффиндор аплодировал. За столом Хаффлпаффа Ханна и Сьюзен бросились друг дружке на шею, а Эрни высоко поднял руку, показывая букву V. Рэйвенкловцы оживленно перешептывались. Лиза Турпин говорила впоследствии, что несколько усмешек было замечено за столом Слизерина – в том числе на физиономии Мальфоя. Веселье было, разумеется, недолгим. Не прошло, наверное, и минуты, как Шеймас прошептал: – Невил, мне их морды не нравятся. Кажется, тебе надо бежать. Как ответ на его слова раздался негромкий, но слышный всем в зале голос Снейпа: – Профессор МакГонагалл, профессор Спраут, профессор Флитвик, наведите порядок в Зале. Профессор Кэрроу, профессор Кэрроу, прошу ко мне в кабинет. У нас есть еще время до начала занятий. – Но, директор, надо немедленно… – Ко мне в кабинет. После вас, профессор Алекто Кэрроу. – Ушли! Невил, беги! – К счастью, он знал, куда бежать. – Stupefy! – Protego! – Ага, вот теперь хорошо. Падма, Майкл, повторите еще раз. Когда обитатели Выручай-комнаты заявили, что он должен вести защиту, Невил в первую минуту опешил и смог только пробормотать: «Ребята… Я же не Гарри…». Ему ответили, что Гарри нет, и Комната его не предоставит (рейвенкловцы процитировали что-то из закона Гэмпа), а потому защиту будет вести он. Лекция по теоретической гербологии у него здорово получилась? Любителям теоретического зельеварения он про половину ингредиентов объяснил? И вообще, кто тут у нас побывал уже в двух битвах? А если с невербальными плохо, то мы поможем. Получилось не так, как у Гарри, – но получилось. – Expecto Patronum! Сам он уже убедился, что может, но для большинства оказалось трудно: не у всех в кармане было такое мощное средство вызывания патронуса. После нескольких неудачных попыток Невил предложил образовать круг. Теперь они смотрели друг на друга. – Те трое на свободе. Джинни и Луна в безопасности. Сейчас радио послушаем. – Мы вместе. Как тогда. Давайте вспомним что-нибудь наше. Вспоминалось нелегко, лучшие воспоминания были перемешаны с тяжелыми. – Ребята! Помните, как Амбридж из Школы улепетывала! Так будет! – Expecto Patronum! Expecto Patronum! Expecto Patronum!***
– Ты ведь чистокровный волшебник, Лонгботтом? Впервые Невил услышал этот вопрос, когда – впервые – пришел с бабушкой на Диагон-Аллею. Все началось с того, что до него донесся разговор мужчины и женщины, шедших впереди. – Молли Прюэтт потеряла последние остатки фигуры, – говорила женщина. Невил не обратил бы внимания на эти не очень понятные слова и продолжал бы вертеть головой, если бы бабушка не сжала внезапно его руку. А затем до него донесся голос мужчины: – Семья Уизли опустилась окончательно. Это просто сборище оборванцев, а не чистокровные волшебники. – На каких толкучках они покупают детям одежду? – в голосе женщины звучала брезгливость, такая, как у бабушки при виде садовой лейки на обеденном столе. – И с этими оборванцами Драко будет в одной школе. Право, дорогая, жаль… – Люциус, мы же договорились… – Хорошо, дорогая, не буду. Но право же, ты могла бы предложить Уизли что-нибудь из старой одежды Драко. Только они ведь будут делать вид, что у них гордость есть. Никогда в жизни Невил не слышал подобных разговоров (и подобного тона тоже); он не смог бы ни объяснить, ни описать своих чувств… подошло бы, пожалуй, одно слово: мерзко. – Бабушка, – сказал он робко, но от волнения громче, чем намеревался, – это ведь нехорошо? Она сжала его руку еще крепче и произнесла отчетливо, не особо повышая голос, но так, что услышать ее могла половина Диагон-Аллеи: – Это отвратительно, Невил. Мужчина медленно повернулся, и Невил – впервые – увидел того, кто пять лет спустя снял перед ним и его друзьями маску в Министерстве. – Миссис Лонгботтом… – Невила передернуло от его улыбки. Пальцы начали мучительно болеть. – Ваш внук, не так ли? Рад познакомиться, он будет на одном курсе с моим сыном. – Вряд ли у них будет много общего. Невил… – Прошу вас, одну минуту… Мистер Лонгботтом, вы ведь чистокровный волшебник? Пальцы болели все больше. Тщательно внушенные уроки, как нужно разговаривать со старшими, куда-то испарились. – Ну и что? Мужчина, казалось, не заметил невежливости. – Вам следует знать, что одни волшебники лучше других. – Мой внук достаточно хорошо воспитан, чтобы понимать, что значит лучше. А что не значит. Идем, Невил. – Как здоровье вашего сына, миссис Лонгботтом? У Невила все поплыло перед глазами. Как сквозь туман донесся голос женщины, чуть торопливый: – Люциус, Драко, наверное, закончил примерку. Пойдем. Дальше был столик в кафе, чудесное мороженое, стакан чего-то резко пахнущего перед бабушкой и тихий голос хозяина: – Я думаю, это то, что вам сейчас нужно, мадам. Я слышал этого мерзавца. Хотел бы сказать: он не стоит внимания, но… Нравится мороженое, молодой человек? Невил не вспоминал эту сцену годами. И вот теперь… – Ты ведь чистокровный волшебник, Лонгботтом? – Ну и что? От этих простых – проще некуда! – слов исчезло ощущение беспомощности. Он чувствовал спиной молчаливую – вынужденно молчаливую – поддержку защитников Хогвартса. Он как будто видел улыбку гордости на лице бабушки и одобрение в глазах профессора МакГонагалл. Он видел – явственно – как обертка от жевательной резинки в дрожащей руке превращается в чашку горячего чая, а рука вовсе не дрожит, готовая погладить его по щеке… Что там предлагает ему враг? Да скорее ад замерзнет. Армия Дамблдора! Потом был ужас, не сравнимый ни с чем, что пришлось ему испытать в его неполные восемнадцать лет, и ослепляющая боль, несравнимая с болью под Круциатусом той женщины. И мысль – казалось, его последняя мысль – что змея так близко, а он не исполнит поручения Гарри. Боль отступила внезапно, и в голове Невила прогремел мужской голос: – Прими оружие. Делай, что должно. Он почувствовал себя свободным. Меч, убивший василиска, был в его руке. И Вольдеморт стал смертен.***
Может быть, надо было сказать им? – думал Гарри, выходя из дома Лонгботтомов. Нет, зачем. Неслучайно именно Невил разбил этот шарик. Вольдеморт верил в его содержимое… так ведь это мою жизнь определило, а Невил… Невил всегда делал выбор свободно. Пусть пророчество останется одним из секретов Дамблдора. Главное-то и так все знают: без Невила мы бы не победили. – Розы, непременно… белые? или желтые? или белые? – Невил, не бормочи себе под нос во время обеда, успеешь еще выбрать цветы для Джиневры. И когда Гарри даст тебе кольцо, пожалуйста, не потеряй его.