Песнь Тишины

Раньше я просыпался. Я думал он будет преследовать меня по темным лесам с повалеными дряхлыми деревьями, поросшими годовым мхом, о которые я буду спотыкаться и падать, спотыкаться и падать, а потом опять спотыкаться, или он будет пугать своим отражением в запотевшем зеркале под тусклым светом мигающей лампочки, или вылезать из прожектора, показывающего старую пленку, или… В общем, я думал, он меня никогда не отпустит. И самое страшное — я оказался прав. На одном из уроков биологии нам рассказывали про сны, что во снах отражаются детали реальности, на которые мы неосознанно обращаем внимание, хотя сразу же на сознательном уровне об этом забываем, и наш мозг своими картинками дает понять о какой показавшейся нам на мгновение важной вещи мы забыли. Наши идеи, мысли или чувства — всё проецируется в голове независимо от нашего желания и передается через сны для того, чтобы мы еще раз подумали стоит ли действительно выкидывать эту информацию. Поэтому я всё чаще стал ловить себя на мысли, что мимолетно думаю о нём. Со снами вообще творится нечто странное. Пейзаж никогда не меняется. И вот опять ОНО стоит за деревом под тенью пожелтевшей листвы, и наблюдает, как я наслаждаюсь своим единственным местом, где нет других людей, а есть лишь ветер, холодный, пробирающий до костей, опасный до посиневших губ и острый до покалывающих кончиков пальцев. Хотя школа началась без поминальных дней, атмосфера в ней все равно была мрачной, удручающей и до боли серой, конечно, возможно я себя только накручиваю, осенняя хандра естественная проблема каждого жителя Дерри, но противное ощущение, что Пеннивайз не отпускает, пожалуй, было точно только у меня. Осень вообще поганая пора. Пережитый летом ужас лишь больше раззадорил маньяков, у которых в это время года голову напрочь сносит, так что всё, что нам остается — сидеть тихо в своем доме до первого урока, а затем быстрым шагом возвращаться опять в четыре стены. Школьный психолог уверяла нас, что мы аморфны из-за переходного возраста, мол это время, когда на фоне других людей начинают ярко выражаться хулиганы и забияки, или слабаки, которых можно гнобить. Но я рассказываю вам про то, что забило мою голову только собой, что волнует меня больше всего. В какой именно момент одинаковые картинки снов стали нормой? Почему я могу свободно дышать, когда смотрю в его яркие большие глаза, и почему чувствую себя таким живым, когда он рядом? Там мне ничто не мешало: я как будто сливался с ветром, а он рассказывал мне свои байки; я становился единым со своим сознанием и отпускался как вольная птица, все больше сближаясь с придуманным мною Пеннивайзом. Как хорошо, что сны лишь иллюзия.

***

Иногда, когда я отрываю ручку от тетради, я слышу тишину. Вечер поздний, окно закрыто, и родители уже ушли спать, а я всё пишу и пишу, как будто глаза от усталости не прикрываются или мне не надо идти завтра в школу. Я могу писать домашнее задание или рассказ, или делать пометки на листах и описывать день, но обязательно так, чтобы окунаться в работу с головой. И вот после таких часов, ее можно услышать. Сложно описывать тишину, но она действительно звучит. Попробуйте остаться одни под светом одной единственной лампы, и вы услышите как она поет. Я бы слушал ее чаще, хотя мне не нравится ни ее голос, ни ее компания, если бы ОНО не знало этого. Ощущение чужого присутствия практически всегда существует, обволакивая мое тело своими тонкими липкими руками. Так что я точно знаю, что сейчас он стоит прямо за моей спиной и, наверное, наблюдает. Это тоже стало нормой. Когда я иду домой, он рядом, когда покупаю продукты или разговариваю со взрослыми, когда мне грустно или когда я полон надежд на завтрашний день, а может даже и сегодняшний вечер, он рядом, когда один еду куда-то на велосипеде по разбитой дороге, когда засыпаю или просыпаюсь, он всегда рядом. Особенно, когда мне это нужно. История про Уильяма Грена тому доказательство. Моя рука выводит не самым ровным почерком дату — это случилось неделю назад — в уголке листа, и я начинаю писать эту небольшую, но очень странную историю. Уильям Грен — уборщик, работавший в нашей школе, он любил мерзких девчонок и, я думаю, некоторых парней, потому что слишком уж на них засматривается… В тот день я случайно поскользнулся и столкнулся с одной его подругой, она выронила из рук открытый рюкзак, вот все учебники и полетели на только что промытый мокрый пол. Одна из ее тетрадей раскрылась во время полета и приземлилась листами вниз. Мои извинения приняты не были и новая такая же тетрадь тоже. Зато я получил от нее пощечину. С тех пор не только Пеннивайз стал меня последовать. За одну минуту я превратился в жертву наблюдений на несколько последующих дней. Уильям оказывался рядом практически всегда, и я никак не мог понять почему. Зачем ему это нужно было, ведь у меня не было ничего, что могло бы ему как-то пригодиться. Вечером одного из дней я решился за ужином рассказать об этом родителям. — …д-да и он очень м-много на меня с-с-смотрит. — Уильям? Ох, он работал там, ещё когда я училась, — ответила мама, — может он вспомнил знакомое лицо, вот и пытается понять на кого ты похож? — Но он скорее смотрит не так… — Думаю, ты похож немного еще и на Сьюзи, из параллельного класса. — Да? — вяло спросил я. — Она теперь в Лондоне живет, вышла замуж за Грегга… Беседа плавно перетекла к ее одноклассницам и друзьям, и тогда я понял, что ничего им лучше больше не рассказывать. Еще через день я получил записку без подписи, на которой было написано: «Встретимся около детской площадки, после школы» И я был бы полным дураком, если бы пришел. После этого я начал прятать взгляд от уборщика, да и проходить мимо его компании в целом, и хотя я прекрасно понимал, что не получится его избегать вечно, я упорно продолжал трусливо увиливать от своего страха. И как это обычно бывает, в один из дней все пошло не так, как обычно. Ну рано или поздно до этого должно было дойти… Меня схватили за рюкзак и поволокли в переулок. — Мальчик, — шепнул Уильям, зажав ладонью мне рот, исходивший от него запах хлорки был слишком сильным, так что он въелся в мою память, вызывая тошнотворные ассоции, — ты что, меня избегаешь? Я попытался его укусить или оттолкнуть, но он так крепко зажал меня в своих лапах, что я даже почувствовал, как расцветают синяки на моих предплечьях. — Я ведь не хочу ничего плохого, — сдавленно выдавил Уильям. Мой крик пронзил переулок, как только его ладонь опустилась с моего лица и я смог вдохнуть. Однако острый ужас охватил меня вновь, когда холодное лезвие прикоснулось к моему горлу, прочерчивая полосу так, чтобы я почувствовал как кровь стекает на пропотевшую футболку. Он резким движением развернул меня и толкнул к стене, вставая передо мной, он тогда ничего не сказал, но я думаю, он хотел видеть мое лицо. — Н-не делайте этого, — взмолился я, пытаясь взять себя в руки и придумать способ сбежать. Мне надо было бороться за свою жизнь! И хотя страх — единственное что било в моей голове, как гейзер, я не давал ему окончательно загубить мое сознание. А потом мне в глаза бросился красный шарик, закрепленный на мусорном баке, он дрожал на ветру, мечтая сорваться и взмыть в небо. Смотря на него, я прошептал: — Нет. И мои глаза окутала темнота на ощупь как мягкая, гладкая перчатка, а коленки сразу же пробила новая дрожь. Я думал, что упаду, даже несмотря на теплое тело, вместо холодной стены, к которому меня теперь прижимала поддерживающая за талию вторая рука Пеннивайза. Теперь я не один. Во тьме прозвенели чужие крики, и я замер. Уильям ругался, недоумевая от открывшейся ему картины, он зарычал и застонал будто от боли. Я тоже закричал и попытался вырваться из крепких рук, но у меня ничего не получалось, вот опять, и от отчаяния я заревел прямо в ладонь ОНО.  — Не…не…не смей убивать его, — выкрикнул я что было сил. Но ничего не изменилось, мои уши все так же пронзал оглушительный крик и от понимания того, что там происходит, меня затошнило, у меня закружилась голова. — Перестань. Я не хочу этого слышать. Хруст ломающихся костей и тишина — вот что теперь ассоциируется у меня с именем человека, пару дней назад пропавшего без вести, и когда-то работавшего в моей школе. Моя ручка перестала писать, и я отложил ее, поняв, что теперь точно надо идти спать, однако одна мысль остановила меня, и я вцепился взглядом в отражение на оконном стекле. — Почему, Билли? — Пеннивайз растянулся в своей безумной улыбке, — почему мне нельзя было его убивать? Пришлось повернуться к нему лицом. — Он н-не заслужил. — Или ты переживаешь, что теперь всё на твоей совести? ОНО, перекидывая ногу на ногу, уверенно садится на мою не заправленную с утра кровать. — Нет! Это неправильно! Я встал со стула и начал медленно подходить к нему, легкая дрожь прошла по моим ногам, но мне надо проверить. Надо докоснуться. Надо убедиться, что это не очередная игра моего помутневшего разума, а настоящая, мать вашу, реальность. И сейчас. Я дотронусь. До грима. И он… — Холодный, — шепчу я. Пеннивайз молчит, он смотрит на меня своими большими глазами совершенно серьезно, как будто не доверяет мне. Затем резко хватает мою руку своей, крепко сжимая, так, что я дергаюсь от неожиданности. — Потому что я не в твоей голове, — дополняет он, расплываясь в жуткой улыбке и видя мой страх. — Ты не чувствуешь их, не слышишь их мыслей, а они такие громкие и чёткие… Он смотрит за мою спину на тетрадь. — …словно тишина… — Мне не нравится тишина. — В таком случае и не понравились бы истинные намерения таких людей. Пеннивайз всё ещё улыбается, наблюдая за моей реакцией. — Каждую весну и осень, людское нутро просыпается, и вы даете себе волю, — он хохочет, — сами разрешаете себе то, что кажется наиболее привлекательным. Его ладонь ложится на мою щеку, и я чувствую ее мягкость. Я в ответ кладу свою руку на его плечо и ощупываю, до конца не веря в происходящее. ОНО носом проводит линию по моей груди, вдыхая запах. От этого прикосновения волосы встают на голове дыбом. — Он хотел меня убить? — Как уже убил с десяток таких же детишек, — смех разливается по комнате, но мне не удается выдавить из себя хотя бы улыбку, да и не хочется. — Дело времени, когда это вскроется. Я обнимаю Пеннивайза за шею рукой и прижимаю к себе. — В таком случае, я обязан тебе жизнью. Он замирает от неожиданности, а затем, словно очнувшись, поднимает голову на меня, и я целую его без разрешения или мыслей, просто целую мягкие губы так, будто он единственный мой самый близкий. Раз жизнь уже скомкалась в тартарары. Пеннивайз отвечает мне, своими руками оглаживая мое худое тело сквозь футболку, а когда мы отдаляемся друг от друга, говорит: — Теперь мы квиты.