Наконечниками стрел

Прим­ро­уз гор­дит­ся сес­трой: она не бо­ит­ся ле­са, луч­ше всех стре­ля­ет из лу­ка, Кит­нисс луч­шая, са­мая луч­шая, всег­да и во всём пер­вая — ак­си­ома, кри­во вы­чер­чен­ная ос­тры­ми на­ко­неч­ни­ка­ми стрел. Прим не­из­менно ви­дит её спи­ну впе­ре­ди, Прим не­из­менно улы­ба­ет­ся — в бе­зо­пас­нос­ти. В бе­зопас­ности, всег­да под за­щитой, да­же в день Жат­вы. Да­же ког­да слу­ча­ет­ся то, че­го прос­то не мо­жет быть. Имя сес­тры на двад­ца­ти лис­тках, имя Прим­ро­уз толь­ко на од­ном, но вы­тас­ки­ва­ют имен­но его. Ес­ли мож­но бы­ло бы всё пе­ре­иг­рать, Прим бы хо­тела, что­бы выб­ра­ли Кит­нисс. По­тому что тог­да имен­но Прим­ро­уз от­талки­вала бы её от сце­ны, по­тому что тог­да Кит­нисс бы ос­та­лась до­ма, по­тому что тог­да Прим об­ме­няла бы её смерть на свою. Кит­нисс пер­вая-пер­вая, пер­вый доб­ро­во­лец (это сло­во выс­ту­ки­ва­ет­ся за­по­лош­ны­ми уда­ра­ми сер­дца и рас­ца­ра­пы­ва­ет язык) в дис­трик­те но­мер две­над­цать. Эвер­дин пря­чет зап­ла­кан­ное ли­цо в мяг­ких склад­ках го­лубо­го платья, об­ни­ма­ет креп­ко, ру­ки сцеп­ле­ны в за­мок до по­белев­ших кос­тя­шек — сох­ра­нить, спас­ти, сбе­речь. Три бес­силь­ные «с». Кит­нисс обе­ща­ет вер­нуть­ся, в её гла­зах — уве­рен­ность и спря­тан­ное «прос­ти, утё­нок». Прим на­де­ет­ся, поч­ти ве­рит, что сес­тра не про­сит за­ранее про­щение за не­выпол­ненное обе­щание. Поч­ти ве­рит, вот толь­ко ру­ки сжи­ма­ет всё силь­нее. «Вы­живи, вы­живи, толь­ко вы-жи-ви, умо­ляю» не­сёт­ся за приз­рачным сле­дом по­ез­да. Ши­рокий эк­ран по­казы­ва­ет Кит­нисс в язы­ках пла­мени и спле­тён­ные паль­цы, в го­лове по­чему-то мель­ка­ют ас­со­ци­ации с три­над­ца­тым дис­трик­том и ре­волю­ци­ей. Лю­тик ты­чет плос­кую мор­ду в ла­донь, Прим­ро­уз за­рыва­ет­ся паль­ца­ми в жёс­ткую шерсть и ды­шит глу­боко. Сес­трён­ка спра­вит­ся, всег­да справ­ля­лась и этот раз не ста­нет ис­клю­чени­ем, по­тому что это не­воз­можно, ведь это же Кит­нисс. Эта ак­си­ома — стер­жень Прим. Спи­на Кит­нисс по-преж­не­му впе­реди, Прим­ро­уз всё так­же в бе­зопас­ности, но боль­ше не улы­ба­ет­ся — она ра­зучи­лась скла­дывать ра­дость и смех, но обя­затель­но на­учит­ся вновь: сей­час не­ког­да, нуж­но же ждать Кит­нисс. Гейл — в его глазах та же надежда и сумасшедшая вера — за­ходит поч­ти каж­дый день, при­нося дичь и из­редка хлеб. Прим отдаёт ему козье молоко, просит сорвать в следующий раз вербену (и держаться, потому что всё будет хорошо). Хлеб она всегда оставляет матери: есть его не­лов­ко, хлеб из пе­кар­ни от­ца Пи­та Мел­ларка, от­ца то­го, кто дол­жен про­иг­рать. Прим­ро­уз пах­нет ле­чеб­ны­ми тра­вами, уме­ет и хо­чет спа­сать людей, всег­да чес­тна пе­ред со­бой. Прим­ро­уз смот­рит на Пи­та, смот­рит на Ру­ту, смот­рит на всех ос­таль­ных — и же­ла­ет им смер­ти. Она уже привыкла не ужасаться своим мыслям, хотя в самом начале выла в подушку. Прим не ви­нова­та, что в этом ми­ре же­лание ви­деть свою сес­тру жи­вой рав­но­силь­но же­ланию ви­деть всех ос­таль­ных мёр­твы­ми.