Отличный план

Первая любовь заставляет человека повзрослеть, а последняя наполняет его сердце до краёв. «Книга семьи Гу», эпизод 24

Сперва Канчи просто не поверил своим глазам. Поэтому он потратил целую минуту, убеждая себя, что человек, живущий в пяти днях пути от порта и не имеющий ни малейшего понятия о прибытии Канчи в Чосон, никак не мог оказаться у причала именно в тот день и час, когда «Кудрявая овечка» капитана Чона бросила якорь и приготовилась избавиться от своего единственного пассажира. Канчи продолжал размышлять об этом, пока помощник капитана и дюжий кок под азартные вопли высыпавшей на палубу команды раскачивали его, взяв за руки и за ноги с тем, чтобы отправить за борт. В последний момент Канчи успел выхватить взглядом знакомые до боли — в буквальном смысле — ножны с узором в виде цветка сливы: в то, что в Чосоне найдётся ещё одна такая каланча, как Кон, он, хоть и с трудом, ещё мог бы поверить, но второго такого меча не было во всей стране. Извернувшись в воздухе, Канчи мазнул рукой по борту «Кудрявой овечки», зацепив обшивку когтями, взвился вверх и приземлился уже на причале. На обе ноги, спружинив, как кошка. — Спасибо! — улыбаясь во весь рот и кланяясь, проорал он, пока с корабля под разочарованный вой и плевки выкидывали его нехитрые пожитки: тощий заплечный мешок, плащ, плетёную соломенную шляпу и пару простых соломенных же сандалий. Клинок в выложенных перламутром ножнах капитан охотно оставил бы у себя в качестве платы за проезд и пропитание, но ему хватило одной стычки по этому поводу в первый день плавания, чтобы передумать. Бестолковый придурковатый парень без гроша в кармане, охотно согласившийся отработать долг в качестве матроса, сделался страшен, стоило только тронуть меч (хотя капитан всего лишь хотел разглядеть оружие поближе). Клинок явно был краденый — слишком тонкий и лёгкий для нынешнего владельца, не по руке, и слишком богато украшенный для нищего голодранца. Матрос из парня вышел недурной, силы недюжинной, но жрал он тоже за пятерых — а кроме того, обладал необъяснимой способностью раздражать капитана Чона до невозможности. Одно хорошо, что погода всю дорогу стояла ясная, а ветер попутный — будто нарочно подгонял «Кудрявую овечку», торопясь угодить пассажиру и доставить его домой... Канчи быстро собрал свои вещи и заторопился вдоль складов, выискивая среди портового люда знакомую темноволосую макушку и широкие плечи. Теперь делать это было труднее: Кон, разумеется, возвышался в любой толпе, но сам Канчи, спустившись на берег, лишился этого преимущества. Конечно же, он не чувствовал себя по этому поводу хуже Кона. Ни на минуту. Нисколечко. Но всё же иногда Канчи не без раздражения думал, что Вольрён, вместо того, чтобы наградить потомка припадками звериной ярости, лучше бы передал ему рост и стать: в этом кумихо Кону не уступал, а то и превосходил. Ловко лавируя между матросами, грузчиками, торговцами, рыбаками и стайками замурзанных детишек, Канчи устремился к выходу из доков: куда бы Кон не повернул, рано или поздно он должен был покинуть порт, так что Канчи рассчитывал либо перехватить его, обождав у ворот, либо догнать, если тот уже закончил свои здешние дела. На ходу Канчи слегка подпрыгивал (само собой, полностью сохраняя чувство собственного достоинства) и не забывал вертеть головой. Время двигалось к полудню, солнце начинало припекать. Солёный запах моря смешивался с куда менее приятными ароматами: рыбы, дёгтя, пота, дыма, дешёвой похлёбки из водорослей, готовящейся прямо под открытым небом. Канчи купил у торговки с коробом за плечами сладкий медовый пряник, сунул его в зубы, перехватывая свою заплечную сумку поудобнее — среди здешних ребятишек наверняка затесалось несколько карманников — подпрыгнул, обшаривая толпу взглядом... И врезался макушкой в чей-то крепкий подбородок. Кон стоял за его спиной, держась за челюсть и мыча нечто невнятное: видимо, радовался встрече. Завопив от восторга (и выронив пряник), Канчи подскочил к нему и раскинул руки для объятий прежде, чем потерявший бдительность Кон успел выставить перед собой ножны. — Кон! Заносчивый урод! Это ты! Поверить не могу! — Я тоже, — мрачно сказал Кон. — Не могу. А теперь отпусти меня, ненормальный. Я-то думал, твоя рожа просто похмельный бред. — У тебя похмелье? — живо заинтересовался Канчи. — А как дела у остальных? Как наставник Дам? А старикашка с метлой? У них всё хорошо? Тэсо мне писал, но последнее письмо пришло полгода назад. Про адмирала Ли можешь не рассказывать, про него в Японии только и разговоров... — У Тэсо всё хорошо, — сказал Кон. — И у школы дела тоже идут неплохо. — А, — помолчав, сказал Канчи. Его радость угасла. — Лучше нам поговорить не здесь, — понизив голос, произнёс Кон. — Неподалёку есть приличная харчевня. Идём. Они успели пройти едва ли десяток шагов, когда чьи-то руки с силой рванули сумку, висевшую у Канчи через плечо. От рывка Канчи не удержался на ногах, широкая лямка лопнула, и высокий лохматый мужик самого разбойного вида, оглушительно рявкнув нечто непотребное ему прямо на ухо, припустил вверх по улице, с пожитками Канчи в руках. Канчи обалдело помотал головой, вскочил на ноги и с возмущённым воплем помчался следом. Кон, которому длинные ноги давали преимущество, уже опережал его. Канчи украдкой оглянулся на бегу, опустил голову и позволил крови своего отца взять верх над человеческой половиной. Немного и ненадолго. В нос ударила обострившаяся смесь запахов, которые всегда присутствуют среди больших скоплений людей. Секунду вонь была невыносимой, потом Канчи перестал обращать на неё внимание. Зрение его обострилось, тени на мостовой стали резче, острее, будто очерчённые по краям тушью, небо распалось на слои света и голубизны, весенняя зелень рассыпалась на сотню оттенков от зеленовато-пепельного до почти чёрного, вал звуков нахлынул в уши и откатился, как прибой. Под людским гвалтом слышалось натужное, мощное гудение моря, безграничных глубин, уходящих в недра земли, и дыхание ветра. Затем мир собрался в одну картину сызнова. Канчи успел рывком догнать Кона и теперь они шли с ним вровень, плечо к плечу, как лошади на соревнованиях. Петляющая узкая улочка вдруг раздалась вширь, и они вылетели прямо на запруженную толпой площадь. Канчи очумело завертел головой, но более рослый Кон без лишних слов рванул куда-то вбок, расталкивая народ ножнами и топчась по ногам. Вор скакал, как заяц, работая локтями. Канчи на ходу перемахнул через опрокинутый лоток с рассыпавшимися по мостовой яблоками, затем через торговца, отправившегося ему под ноги следом за лотком, с улюлюканьем запустил в макушку беглеца яблоком, промахнулся — и вдруг оказался на открытом пространстве. До сих пор увлечённому погоней Канчи не приходило в голову как следует посмотреть по сторонам. Толпа на площади показалась ему слишком плотной, но сначала он не разглядел причину. Зато увидел теперь. Нет, здесь не давала представление бродячая труппа, я ярмарка тоже была ни при чём. На чистом пятачке посреди площади собирались кого-то казнить. Редкая цепочка стражников бдила у дощатого помоста, под которым стояли три массивных котла. Под одним из них уже успели развести огонь, и содержимое лениво курилось паром на прохладном воздухе. Каждый из котлов был достаточно вместителен, чтобы использовать их в бане, вот только осуждённых тут не мыть собрались. Оказавшись на открытом пространстве, стиснутом со всех сторон плотно стоящими людьми, вор заметался, а затем одним отчаянным прыжком сиганул вперёд, прямо на помост. Опешившие от такой наглости стражники ещё только начали разворачивать копья в сторону нарушителя порядка, когда Кон, взвившись пружиной, оказался там же и сгрёб вора за рубаху. Дальше всё произошло так быстро, что Канчи даже испугаться не успел. Прохудившаяся ткань треснула в коновом железном кулаке, заверещавший от испуга вор шлёпнулся на четвереньки, а не удержавшийся на ногах Кон в одну секунду, как-то беззвучно, даже без плеска упал в крайний котёл. В следующий миг Канчи обнаружил себя у котла, а кашляющего, ошеломлённо моргающего глазами Кона — у своих ног. «Похоже, я просто выдернул его оттуда за волосы», — оцепенело подумал Канчи. Сам этот момент напрочь выпал из его памяти, а в толпе, похоже, вообще никто ничего не понял. Судя по выражению лица Кона, он тоже. Его кожа опасно порозовела, от одежды валил пар и ручьями текла вода, но Канчи действовал попросту слишком быстро для человеческих глаз. Стражники ещё только наставили острия копий к помосту и не успели развернуться обратно. Не долго думая, Канчи подтащил Кона ко второму котлу, под которым огня не было: вода там была просто ледяная, видимо, её доставили из горной реки. Кон засипел и задёргался, когда его окунули внутрь чуть не по пояс, но сейчас Канчи был гораздо сильнее и быстрее него. Неудачливый воришка, всё ещё стоявший на четвереньках у помоста, вдруг бросил пожитки Канчи и рванул в прочь как был, не потрудившись подняться. По пути он своротил с места третий котёл, чьё содержимое водопадом обрушилось на Канчи, скорчившегося рядом с ним Кона и наконец отмерших охранников. Канчи подтянул к себе отвоёванные вещи, разжал пальцы на коновом воротнике, обвёл взглядом круг из нацеленных на них копий и улыбнулся так широко и безобидно, как только мог. В подземелье было почти тепло: чуть дальше по коридору стояли жаровни для стражи, а солому на полу недавно меняли. Почему-то это не прибавило хорошего настроения Кону (хотя Канчи доводилось ночевать в местах и похуже): первым делом, отплевавшись и придя в себя, неблагодарный засранец попробовал затеять потасовку. Когда-то он гонял Канчи безо всякой жалости, обходясь только человеческими силами и собственными навыками... и за прошедшее время, как пришлось признать Канчи, ничего особо не изменилось. За минувший год он заметно улучшил самоконтроль и научился пользоваться силой кумихо аккуратно, не теряя разума, но на стороне Кона была многолетняя выучка — и не убивать же его Канчи собирался, в конце концов. Так что в итоге они просто наставили друг другу синяков и поругались, и на миг всё стало так хорошо и правильно, что Канчи забылся. Словно вернулись те времена, когда Ёуль была жива, и они ввязывались в опасные авантюры, чтобы победить Чжо Кванвона и помочь адмиралу Ли. — Наставник Дам умер, — обыденно сказал Кон. — Два месяца назад. Сердце... Школу теперь возглавляю я, госпожа Чун Сурён готовится отойти от дел. Она выбрала себе в преемницы госпожу Чонджо, ей и достанется знак третьего наставника. Тэсо хотел выкупить её, но она отказалась. — Кон пожал плечами. — Что бы он делал с ней? Тэсо вернул себе постоялый двор «Столетие». Куда ему девать сестру из кисэн? Отдать замуж за сына помощника министра? А так Чонджо сможет быть полезна и школе, и брату... и сможет танцевать. Канчи молчал, разглядывая прореху на своих штанах. Кое-что из этого он уже знал, но слышать об этом всё равно было тяжело. Он бы разозлился на Тэсо, но любая злость разбивалась о решимость Чонджо. Да и в словах Кона была своя правда: как Тэсо мог бы устроить судьбу сестры? Прежний жених не принял бы её. Она стала бы просто приживалкой в доме брата, а когда Тэсо приведёт в дом жену... а это случится рано или поздно... кто знает, как всё обернётся. Но про наставника Дама Канчи не знал. Сердце у него сжалось. Дам Пёнъян был немолод, это верно, но Канчи помнил его крепким мужчиной. Смерть дочери ударила по нему слишком сильно, подкосила его, отняла радость. Жена наставника умерла при родах много лет назад, школу он передал любимому ученику, страну поручил адмиралу Ли Сунсину. У него не осталось дел в этой жизни. — А мастер Кондаль? — Признаться, за него Канчи, уходя, боялся куда больше, чем за господина Дама. Полагал, что больше его не увидит. После смерти Ёуль он впервые увидел, как старик использует свою метлу как опору, а не как оружие. Мастер Кондаль тогда вдруг одряхлел за пару дней. Да и Вольрён сильно потрепал его, а таком возрасте восстановиться непросто... — Не встаёт, — коротко ответил Кон. — Теперь ему и ложка слишком тяжела, не то что бамбуковая палка... Он уже успел немного обсохнуть: верхнюю одежду просто снял и отжал воду, а рубаха высохла на теле. Стражник у входа переступил с ноги на ногу, звякнув ножнами. Тихо потрескивали угли в жаровне. — Вряд ли господин Пак рассчитывал, что его дети станут мастерами школы... таким образом, — наконец сказал Канчи. — Несмотря ни на какие танцы. — Это был выбор госпожи Чонджо, — резко сказал Кон. — Возврата к прошлому для неё нет, но если бы не ёнхвагван, она не умела бы ничего из того, что умеет сейчас. Я видел её «танец пяти барабанов». Он был прекрасен. — А кое-чему лучше бы и не училась. Постой-ка, что значит — видел?! — Мне нужно было поговорить с ней о делах, — процедил Кон. — Мужчина, навещающий ёнхвагван, вызывает куда меньше подозрений, чем кисэн, то и дело наведывающаяся в школу боевых искусств. Канчи смутился. Не то чтобы он всерьёз решил, будто Кон купил внимание Чонджо... Мысль, что это внимание и впрямь можно купить, обожгла его. Даже если бы это было правдой, какое до этого было дело ему, Канчи? И что он мог поделать? Даже если Кон и Чонджо утешают друг друга, это их право... И Кон ведь красивый. Гад, конечно, напыщенный, и нос задирает так, что того и гляди потолок проломит, но девушкам он нравится. Высоченный, а лёгкий, как пёрышко. Тонкая талия, волосы до плеч — на него оглядывались на улице. — А что ты делал всё это время? — спросил Кон. — Я был в Японии. — Где?! — Ну да, вернулся сегодня. И сразу же наткнулся на тебя! От тебя одни сплошные несчастья, меня тут же ограбили, а теперь я сижу в тюрьме! — Болван! — рявкнул Кон. — Ты сидишь в тюрьме, потому сорвал казнь какого-то шарлатана! — Ты первый вскочил на помост! И свалился в котёл! Бульон из тебя вышел бы неважный, вот я тебя и вытащил. Хоть бы спасибо сказал! — Это, между прочим, ты стоял, разинув рот, пока тебя грабили! Если бы получше присматривал за мечом госпожи Ёуль, ничего бы не случилось! Канчи притих. Вещи у них отобрали, ещё когда тащили в тюрьму, награждая по пути тумаками. Канчи смог бы сбежать и прихватить с собой Кона, но тот угадал его намерение и вцепился в его рукав намертво, шипя «Не смей». И правда, лучше уж было переночевать в застенке и заплатить штраф, чем спешно покидать город с погоней на хвосте. — Что ты там делал? — примирительно спросил Кон. — В Японии? Канчи встрепенулся. — Искал знакомых матери. Ты же знаешь, она прожила там двадцать лет... Но на самом деле я просто хотел уехать. Мне было всё равно куда плыть, а корабль, стоявший в порту, как раз отправлялся туда. Канчи уставился в угол невидящим взглядом. Тогда, год назад, ему и впрямь было всё равно. Вся его прошлая жизнь рассыпалась в прах, и он просто шёл и шёл вперёд, проживал день за днём, ни о чём не думая, не беспокоясь о большем, чем удовлетворение насущных потребностей, и не заглядывая в будущее. Его мысли не выходили за границы решения, где ночевать грядущей ночью. Рассказывали, что господину Паку Канчи принесла река, и даже имя его означало «плывущий по воде». В детстве он много думал об этом. Представлял себе ясный погожий день, собравшихся развлечься на берегу людей и кричащего младенца в плетёной корзине. Канчи казалось, что он снова отдался на милость волн, беспомощный, как дитя. Но Япония не позволила ему и дальше плыть по течению. — Я искал людей, знавших вдову Муромачи, а нашёл родичей, — медленно сказал Канчи. — Родственников твоей матери? — переспросил Кон. — Нет, — Канчи криво улыбнулся. — С отцовской стороны. — С отцовской? Но как? — Кон запнулся. — О. — Да. Кумихо живут не только в Чосоне. Правда, там они называются иначе. И полукровок тоже хватает... Слова потекли будто сами собой. Канчи встретил его у горы, которую местные называли Коя, и, вероятно, если бы не попался ему на глаза, не избежал бы допроса, а то и пыток. Японцы с подозрением отнеслись к человеку, едва способному связать на их языке два слова — притом, что Япония воевала с Чосоном, её флот разгромил адмирал Ли Сунсин, а войска Тоётоми Хидэёши намертво увязли на суше полуострова. Сперва Канчи учуял чужака: тонкий, неуловимый аромат сандала и розового масла, более подобающий в покоях женщины, чем в военном лагере, а под всем этим раздражающим чувствительные ноздри благоуханием — запах сырой земли, прелых листьев, хвои, крови, гона и убийства. Канчи чихнул, пытаясь избавиться от забивающего горло привкуса чужой силы, а странный японец уже стоял прямо перед ним. Просто, хотя и хорошо одетый, среднего роста и среднего возраста, без оружия, с обычным, ничем не примечательным лицом и длинными волосами, свёрнутыми в узел. Канчи уже разобрался, что такая причёска тут бывает у простолюдинов — здешние военные и дворяне предпочитали выбривать лоб и макушку, да и одевались совсем по-другому. Канчи не понимал языка, а потому не смог уловить суть переговоров, которые вёл чужак с поймавшим Канчи военным. Но кем бы он ни был, его власти оказалось достаточно, чтобы спустя полчаса Канчи оказался у него в палатке. Нос не подвёл его. Под личиной человека скрывался другой кумихо, такой же полукровка, как и он сам. Впервые после ухода Вольрёна Канчи встретил себе подобного. В некотором роде, это знакомство стало для него потрясением. Сам же он своего нового покровителя он, казалось, просто развлекал. Так взрослого умного человека забавляет впервые вылезший из глухого леса деревенщина. Но у Канчи было слишком много вопросов, чтобы позволить себе бессмысленную обиду. Кумихо представился как Сэн-но Рикю. При самом регенте Хидэёши он состоял мастером чайной церемонии. Что такого в том, чтобы залить несколько листьев водой и затем разлить по чашкам, Канчи искренне не понимал, но его новый знакомый смеялся и называл Канчи юным варваром. Он был стар, этот полукровка — возможно, так же стар, как Вольрён, или немногим моложе. В любом случае оба они с Вольрёном были уже в том возрасте, когда пятьдесят или сто лет разницы в ту или иную сторону мало на что влияют. Все люди, разменяв полвека, считаются пожилыми. Точно тот же принцип, только на свой лад, можно было применить и к оборотням. Главное же было в том, что Сэн-но Рикю мог поведать Канчи о нём самом, и источник сведений из него и в самом деле был бесценный. Именно Рикю рассказал Канчи, что Вольрёну он проиграл не из-за смешанной крови, а из-за молодости. — Чем старше кицунэ, тем он сильнее и лучше умеет пользоваться своей силой, — расставляя посуду и разводя огонь под жаровней, нараспев говорил Рикю. Корейский он знал превосходно, но кумихо в разговорах с Канчи предпочитал называть на японский манер. — Опыт, вот чего тебе недоставало. Браслет монаха сослужил тебе дурную службу. Как кицунэ, ты даже не молод ещё — сущий младенец... — Сохраняя добродетель, мы предпочитаем селиться в безлюдных местах, горах, долинах или густых лесах, куда нечасто забредают люди, — говорил он, перебирая чуткими пальцами чайные листья. — Утрачивая добродетель, мы лишаемся этой привычки. Наши владения больше не в силах прокормить нас, охотничьи угодья приходится постоянно расширять, уходя всё дальше и дальше от укромного убежища... За счёт людей прокормиться проще. Канчи понимал, о чём Рикю говорил, имея в виду «добродетель» — ту беспечальную простую жизнь, лишённую греха, которую Вольрён вёл до встречи с его матерью. — Вкус к икигумо делает кицунэ уязвимыми, — неодобрительно говорил Рикю, рассматривая на просвет тонкую до полупрозрачности фарфоровую чашку. — Прежде всего потому, что мы начинаем привлекать к себе слишком много внимания. Большинство людоедов погибает в первое же десятилетие, остальные вынуждены постоянно путешествовать с места на место. Канчи казалось, что слова Сэн-но Рикю убаюкивают его, подобно дурманному зелью. Опутывают разум паутиной. Под простым лицом Рикю иногда как будто проступала другая личина, бледнее, тоньше, с другими чертами. Порой Канчи почти удавалось разглядеть её краем глаза. Среди непонятных, хмурых, бритолобых японцев, всех как один надменных и с двумя мечами на боку, бесконечной вереницей проходивших через скромное жилище Сэн-но Рикю, порой встречалось такое, что Канчи оторопь брала. Нелюдски острые, мускусные запахи, утробное рычание, прячущееся под обычным человеческим голосом, клыки и когти, и узкие тонкие зрачки, похожие на полумесяцы. Яркие гребни, алые гривы и перламутровый блеск чешуи. Канчи поражался, как люди умудрялись не замечать этого. — Здесь их много, — смеялся Рикю, замечая его недоумение и испуг. — Тануки, драконы, бабочки и журавли, даже один пёс затесался. Верность у Ину в крови, знаешь ли. Но заправляет всем обезьяна... Канчи тогда не понял его, но расспрашивать побоялся. В правоте Сэн-но Рикю он скоро убедился. В Чосоне Канчи никогда не видел такого обилия нелюди, а здесь из них, казалось, состояла половина знати. Одержимые духами, воплощённые, как Вольрён, запечатанные насильно либо по доброй воле в человеческой плоти, полукровки вроде Сэн-но Рикю — разновидностей было много, но нечеловеческая сущность объединяла их. — Драконы хуже всех, — раскуривая тонкую трубку-кисэру, рассказывал Рикю. — Склочные, высокомерные, коварные и злопамятные. Здесь их целый змеюшник. Одно хорошо: они тяготеют к одиночеству ещё больше, чем наше племя, и редко объединяются. Не то от них вовсе не было бы спасения. В прошлом поколении, правда, нашлась парочка таких, которые настолько увлеклись друг дружкой, что потратили на противостояние всю свою человеческую жизнь. Четыре раза сцеплялись на каком-то поле, жалком клочке земли, пока выяснили, кто сильнее. Канчи жил в его доме, учил потихоньку язык и каждый день узнавал что-нибудь новое о мире духов. «Ано-о-о» и «хай», преподанные ему когда-то Ёуль, к сожалению, оказались пределом его способностей к языкам, но спустя полгода Канчи понял, что чужая речь вокруг понемногу перестаёт быть просто набором звуков. Становится понятнее. Что заставляло Сэн-но Рикю возиться с ним, он не знал, а когда попробовал спросить, тот только рассмеялся: — Мне не так уж часто доводится побеседовать с соплеменником. Дикие кицунэ, видишь ли, как правило не очень умны и руководствуются инстинктами. Они могут выглядеть как люди, но разум их немногим острее, чем у десятилетнего ребёнка. Людоеды — слишком кровожадны и не склонны к светским беседам... Ум кицунэ заменяют притягательность и способность затуманивать чувства. Почему, ты думаешь, твоя мать согласилась жить неизвестно с кем посреди глухого леса, в дикой пещере?.. Ханьё — другое дело. Они куда опаснее чистокровных лис, потому что не уступают им в силе и столь же беспринципны, но при этом обладают человеческой хитростью. Поэтому их не любят. Ни среди людей, ни среди других... Канчи не понял его. — Но ведь ты пользуешься доверием и покровительством твоего короля. — Тайко, — поправил Сэн-но Рикю. — Ну да... пользуюсь. Вопрос в том, надолго ли. Он, знаешь ли, завистлив, наш господин Обезьяна. И догадывается, что я куда старше, чем признаюсь. Когда-то я занимал видную должность при дворе императора, был влиятельным чиновником, да и мой отец-человек был хорошего рода. Тайко этим похвастать не может. Он полагает, что я могу перехитрить его, если захочу, и он прав. Однажды ночью Сэн-но Рикю поднял Канчи с постели в самый глухой час. — Уходи. Скоро здесь станет опасно. — Он был бледен, но спокоен. — Почему?! — Канчи уставился на человека, который не был ему ни другом, ни покровителем, и даже не нравился ему. Но Сэн-но Рикю был чем-то большим: первым его соплеменником, существом одной с ним породы. — Тайко завистлив, однако не мелочен. Я старше и сильнее, но это он бы мне простил. Хуже другое. Я некогда был хорош в предсказаниях. И до сих пор лучше той толпы шарлатанов, которую содержат при дворе. Я сделал тайко предсказание, которое ему не понравилось. Он намерен сделать всё, чтобы род его утвердился и процветал, а предсказанное не сбылось... и первое, что представляется ему необходимым на этом пути — уничтожить предсказателя. — Губы Сэн-но Рикю изогнулись в медленной страшной улыбке. — Сюда пришлют войска, юный ханьё. Господин Обезьяна больше не склонен меня недооценивать. — И я уехал, — закончил Канчи, глядя на отблески факела на каменном полу. Кон рядом был так тих, что казался невидимым. — Сел на корабль, который плыл в Чосон, и уже в порту узнал... Но я не верю, что он умер. Ханьё хитры. Может, у него получилось обмануть своего тайко ещё раз. Прикосновение было так неожиданно, что Канчи вздрогнул. Кон неловко потрепал его по плечу, как поступают мужчины, когда хотят показать поддержку. У Канчи никогда не было друга, который бы обнимал его в знак утешения. Были приятели на рынке и среди слуг и охраны господина Пака, был Тэсо, почти брат. Но с друзьями своего возраста у безродного подкидыша, взятого на воспитание по доброте душевной, не складывалось. Стражник у решётки загремел ключами. — Идём, — сказал Канчи на ухо Кон. — За нами пришли. На улице их ждала пожилая женщина и офицер, пересчитывающий содержимое пухлого кошелька. От благодарностей и поклонов женщины он просто отмахнулся, окинув Кона и Канчи мрачным взглядом напоследок и посулив им порку на площади, если они попадутся ещё раз. Подозванный офицером стражник с видимой неохотой вернул им вещи, и Канчи вздохнул с облегчением, убедившись, что меч Ёуль не пострадал. Клинок Кона, в украшенных цветными кистями ножнах и с клеймом в виде цветка сливы у рукояти, тоже был здесь. Женщина, которая, очевидно, была знакомой Кона, засеменила впереди, показывая дорогу. Канчи, отупевший от усталости за этот длинный день, не слишком обращал внимание, куда они идут. У небольшого дома они оказались, когда на улице уже начал медленно сереть рассвет. Напротив располагалось какое-то длинное, окружённое садом здание за каменной стеной. В доме их ждала чистая постель в крохотной комнате, вода для умывания и сладкая от мёда каша с лепёшками, и Канчи уснул, едва успев опустошить свою миску. В полусне он чувствовал, как Кон устраивается на матраце рядом, ворочается, пытаясь отнять у Канчи одеяло. Они сонно толкались и шевелились под покрывалами, прячась от утренней прохлады. Точно так же, подумал Канчи в сонном мареве, как близнецы обнимают друг друга в утробе матери, неразрывно связанные ещё до рождения, делящие одно убежище на двоих. Ему приснилось, что Ёуль ещё жива, и они сидят у озера, наблюдая танец светлячков. Она прижималась к плечу Канчи, и он чувствовал запах её волос. Потом ему пришло в голову, что хаотичные движения ярких искр над водой, стремительные и скользящие, больше похожи на бой, чем на танец, и целая лавина лепестков сливы обрушилась на его голову, а затем Канчи проснулся. В окно ярко светило солнце, с улицы долетали голоса торговцев и визг ребятни: звуки, привычные в разгар дня в большом городе. В комнате Канчи был один, половина постели рядом с ним была аккуратно свёрнута. Умывшись и приведя себя в порядок, он отправился на поиски кухни. Женщина, вчера внёсшая за них с Коном залог, накрывала на стол. — Присаживайтесь, молодой господин, — хозяйка не показалась ему приятной, но Канчи улыбнулся и поблагодарил её. — А где Кон? — У могилы матери, где ж ему ещё быть? Он сюда каждый год приезжает. — Женщина неодобрительно поджала губы. — В остальное-то время делает вид, будто вовсе не из этих мест, но когда оказался в тюрьме, живо вспомнил и улицу, и имя. А ведь я много лет служила его матери верой и правдой, стирала для неё, укладывала волосы. Какая она была красавица! Клянусь, в реестре кисэн ни нашлось бы ни одной, которая могла с ней сравниться! И танцевала бесподобно. Даже из столицы приезжали, чтобы посмотреть на её танец с колокольчиками! Она и мальчишку кое-чему научила, да что толку: всё равно сбежал. То ли в школу какую-то, то ли отец его нашёлся... Станет чужак возиться с мальцом, если он ему никто, как же! Небось, совесть проснулась. Она продолжала говорить что-то ещё, но Канчи на слушал. Сидел, бессмысленно уставившись в миску и сжимая ложку. Он вспомнил, как Кон мрачно смотрел, когда Ёуль заявилась в ёнхвагван. Как запросто переоделся в женское, чтобы укрыться от Кванвона, и как придумал испытание с колокольчиками, из-за которого Канчи едва не вылетел из школы. Как легко двигался в бою, стройный, как бамбуковый стебель, и гибкий, как кот, способный стать почти «на мостик» в бою, используя в качестве опоры согнутую спину противника... и Канчи видел однажды, как Кон, забавы ради, пробежался по отрезу шёлка босиком, веселя Ёуль. Не оставив ни единой складки на ткани. Сам Канчи никогда не видел, но знал, что такое настоящее «испытание с колокольчиками», когда танцовщица мечется вдоль ряда серебряных и медных колоколов, ударяя по ним серебряными же палочками, и высшим мастерством считается в конце повернуться так, чтобы причёска рассыпалась, обернув исполнительницу плащом длинных волос. Искусства это требовало не меньшего, чем «танец пяти барабанов» Сурён. Вот, значит, почему Кон вчера оказался в портовом городке. Наставник Дам, конечно, знал. Ёуль, возможно, и нет. Но к Кону она относилась даже не как к брату — при братьях не обнажают плеч и рук без стеснения, у них не плачут на плече из-за другого мужчины. Когда-то Канчи грызла мысль: если бы Ёуль сумела вовремя разглядеть в приятеле детства мужчину, она осталась бы жива. Но Кон, грозный и мрачный тип, превращался в мальчишку, оказываясь рядом с ней, влюблённый до такой степени, что это было очевидно всем... кроме Ёуль. Теперь Канчи понял: возможно, даже сам наставник Дам иногда забывал, откуда Кон взялся, но сам он помнил об этом всегда. Одно дело доверять ему честь и жизнь, передать школу и мастерство, поручить его рукам страну... и совсем другое для янбана — отдать дочку сыну кисэн. Поэтому Кон всегда следовал за Ёуль тенью, не позволяя себе выйти за рамки роли верного телохранителя и друга детства. Поэтому позволял ей плакать о Канчи на своём плече, а после ругался с ним, устраивал ему испытания... учил его, ходил вместе с ним в патрули против Вольрёна, беспокоился о нём и утешал. Его единственный друг, который считал, что недостаточно хорош для любимой женщины. Канчи вспомнил, как Кон сцепился с дюжиной убийц, когда похитили Ёуль, и уложил семерых из них прежде, чем предатель ударил его в спину. Если бы не Канчи, в ту ночь Кон лишился бы жизни. — Пожалуй, я пойду, — обрывая хозяйку на полуслове, сказал Канчи. У него пропал аппетит. Здание напротив дома оказалось ёнхвагваном, по дневному времени кажущимся тихим и пустым. Канчи хотелось увидеть Кона и поговорить с ним. Возможно, рассказать ему, как он тосковал весь этот год, как сильно и постоянно ему не хватает Ёуль, что теперь, оказавшись снова в Чосоне, он, Канчи, совсем не знает, куда ему возвращаться. Подраться с ним или напиться, и спустить штаны перед военной управой, показывая стражникам голый зад. Кон шагал ему на встречу, ловко лавируя в толпе. Он заметил Канчи издалека и приветственно махнул рукой. Из-за его спины вынырнул растрёпанный человек в обносках, с силой хлопнул его по плечу и тут же снова канул в толпу. Канчи запоздало опознал в нём вчерашнего вора, которого они загнали на площади — уже на бегу. Кон споткнулся, сбился с шага, с недоумением глядя на расплывающееся на боку тёмное пятно. Канчи подхватил его под руку, не давая упасть. Люди вокруг даже не поняли, что произошло, и толпа деловито обтекала их с двух сторон. Какая-то женщина с привязанным за спиной младенцем и коробом в руках бросила раздражённое замечание, вынужденная обходить их по дуге. Кумихо может спасти человека с помощью своей крови только один раз. — Эй, — сипло позвал Кон. «Он не любит морковь, — не к месту вспомнил Канчи. — И до десяти лет был мельче и медленнее, чем Ёуль...» Он трясущимися руками задрал на Коне одежду... и они оба уставились на гладкую, неповреждённую кожу на его боку. Канчи подумал бы, что сошёл с ума, если бы подсыхающая корка чужой крови уже не начала стягивать ему ладонь. Вокруг возмущённо завопили, мужчина в широкополой шляпе плюнул на ходу, какая-то старуха громко обозвала их развратниками, молодой весёлый парень, с виду студент, громко засвистел и посоветовал укромную подворотню за ближайшей лавчонкой. Кон ухватил остолбеневшего Канчи за руку и поволок куда-то в сторону, ругаясь на ходу. — Как это? — растерянно выговорил Канчи, когда они удалились от толпы. — Я думал, ты мне скажешь, — так же растерянно отозвался Кон. — Тот мужик ткнул меня ножом. — Да, я видел, — выдавил Канчи. — А раньше?.. — Нет, — отрезал Кон. — Ничего подобного до этого дня. Слушай, может это быть результатом исцеления с помощью твоей крови? Канчи только покачал головой. — Если бы таким образом можно было спасти Ёуль, я бы отдал всю свою кровь, до капли. Этот фокус из тех, которые можно провернуть только один раз. Кон недоверчиво провёл рукой по тому месту, где была рана. — Но ведь так не бывает, — пробормотал он. — Ты, случайно, не находил эту вашу книгу? Книгу семьи Гу? — Нет, — сердито сказал Канчи. — И даже если бы нашёл, с её помощью нелюдь может превратиться в человека, а не человек в нелюдя. Они уставились друг на друга. — Если можно сделать смертного из оборотня, — медленно начал Кон. — ...то должно быть возможно и наоборот. Они помолчали. — Что такого произошло в последнее время? Может быть, что-то странное или необычное? — Канчи понял, что сказал это вслух, только когда Кон ответил: — Ничего, не считая твоего прибытия и вчерашнего купания в котлах на площади. — Ты сказал, что там должны были казнить какого-то шарлатана, — тихо напомнил Канчи. — Ну да, — Кона начало слегка потряхивать, то ли от напряжения, то ли от истерического смеха. — Это было молоко. — Что?.. — В третьем котле. Там было молоко. То, что надо от ожогов, если случайно обварился кипятком. — Ты по-другому пахнешь, — приближаясь к нему и втягивая воздух, невпопад сказал Канчи. Кон попятился. — Отойди от меня, ненормальный! Тут только учительницы вышивания госпожи Ёуль не хватает! — Нужно будет как-нибудь позвать её выпить, — воодушевлённо сказал Канчи. — Она ведь так и осталась жить при школе? Вот и отлично. Сейчас мы пойдём и отыщем того мерзавца, который пытался тебя зарезать, а потом, пожалуй, кого-нибудь из стражи или судебного ведомства, пускай расскажут об этом шарлатане с котлами. И кстати, я не вижу ничего дурного в том, что твоя мать танцевала в ёнхвагване. — От облегчения и отступившего страха у Канчи закружилась голова, а язык развязался. — Но сначала мы сходим к военной управе и покажем им голые задницы! — Знаешь, — помолчав, сказал Кон, — я не всегда понимаю ход твоих мыслей. Но в этот раз твой план мне нравится.