Мутные стекла.

–Ты заебал, – из тесной кухни съемной квартиры донесся раздраженный голос и симфония битых тарелок, – Заебал-заебал-ЗАЕБАЛ! Тэм печально вздохнул, затянулся и даже бровью не повел на очередной раскат стеклянно-фарфорового грома. Это первые разы он закашливался дымом от грохота и криков, сейчас, когда время отмерило им двоим уже хуеву тучу своих поездов, такой малостью, как очередной псих Котлярова, его не вывести из похуистичного дзэна. Серое небо за мутным стеклом не добавляло ему оптимизма, а желтушное пятно от лампы, отражающееся и двоящееся в стеклах, раздражало, будто бы отпечатываясь на сетчатке. Пепел еле слышно слетел с сигареты в жестяную консервную банку, заменяющую пепельницу. Сейчас бы поиграть, поперебирать струны, повторить любимое. Да даже побренчать от балды. Взгляд из под черной челки дернулся в сторону стоящей без дела гитары, и тут же уперся обратно в стекло. Нельзя, от такого откровенного пренебрежения “важностью ситуации” у Вола вообще башню сорвет. И поделом, сам же не захотел вовремя закусить язык – терпи наказание. Тем временем, на кухне подозрительно стихло. Еще немного пощурившись в свое мутное, помятое отражение и затушив дотлевшую уже сигарету, Рустем пошаркал в кухню. Перешагивая через острова из пострадавшей кухонной утвари и пару раз таки наступив на осколки, он дошел до зажавшейся в углу, мелко дрожащей фигуры. Кот сидел, обхватив колени руками. – Володя, – тихо и почти нежно позвал Тэм. Ответом ему был полу-вздох сквозь до скрежета сжатую челюсть. Он молча опустился рядом, на более-менее свободный от осколков участок, и одним уверенным движением обхватил тонкое, сейчас кажущееся неестественно изломанным, тело. Какое-то время, они так и сидели. Рустем, уставившийся стеклянным взглядом в стену, и комок нервов, еще час назад бывший солистом “Порнухи”. Комок еще раз выдохнул, и сипло спросил, скорее у вселенной, чем у живого организма рядом: – Неужели, у людей не болит то место, откуда из них государство вырезает душу? – Болит. Но потом привыкают. И кажется уже немыслимым что-то на это место впихнуть, – почти без заминки, таким же тихим, но менее сорванным голосом, ответил Тэм. – У тебя не может быть так же! – неожиданно громко крикнул Котляров, дернувшись в сторону парня, и даже вцепившись нервно-ослабленными руками ему в плечи. На бледном, уставшем лице двумя ранами светились ошалевшие глаза. Упрямо сжатые губы, казалось, были готовы продекларировать череду лучших цитат протеста из его же, Тэма, песен. Да и из своих, Порнофильмовских, заодно. – Может, – твердо ответил Рустем. И, чуть помедлив, добавил, – Все имеют свойство уставать. Особенно те, кто годами бьются головой об стену. – Плевать! – чуть ли не перебивая закричал Кот, – До конца жизни буду орать и биться башкой об стену. Один раз увидишь этот пиздец – уже не сможешь смириться. Не понимаю, почему ты… – Надеюсь, так и будет, – неожиданно серьезно посмотрел в глаза парня Рус, – Надеюсь, никогда не поймешь. И, задумавшись, как будто пытаясь разбавить напряжение и скрипящую тишину, довольно проворчал: – Я старый панк, я устал воевать. Да блять, я уже даже не панк, если вообще когда-то им был. – Старых панков не бывает. И ты не старый. Заебал, – уже расслабленно пробормотал Володя. Кажется, именно с этих фраз начался спор, что привел к геноциду посуды. Поэтому Тэм благоразумно промолчал. Новая тирада точно не вписывалась в его планы, да и посуды осталось катастрофически мало – вряд ли арендодатели будут от этого в восторге. Хотя, мы же им платим деньги. Тьфу ты, блять – тут же поморщился от собственных мыслей. В такие моменты закрадывается мысль, что Кот чертовски прав, и так жить нельзя. Совсем уже потерял в себе Человека. Котляров тем временем нашел очередную банку-пепельницу, одну из десятка раскиданных по квартире и с полной отдачей процессу затягивался горькой сигаретой. Совсем мальчишка, хотя разница между ними – всего лишь около десяти лет. Целых десять лет. Тэм так часто задавался вопросом, что этому борцу с системой вообще от него нужно? Ладно, первое время - когда тот еще не понял, что весь этот посыл, вся эта живая, протестующая энергия, что еще возвращается в тело солиста во время концертов, остается лишь на сцене. Но после? Когда он в полной мере ощутил, насколько прогнил, отсерел и попросту устал лидер “LUMEN’а”. О, чертов придурок, я попрусь за тобой на твои невидимые баррикады, только чтобы вытащить тебя из под огня. И ты как всегда скажешь, что лучше сдохнуть, чем жить так. Володя неожиданно крепко схватил его руку. Пока Рустем размышлял, этот по-подростковому угловатый, несуразный “борец” успел докурить, прийти в себя, и теперь с ужасающей серьезностью смотрел ему прямо в лицо, пролезая взглядом и под сальные смольные патлы, и под еще не рассеявшийся табачый дым, и дальше. Сквозь бледную кожу, выдрессированное безразличие и годы мотаний по стране с песнями, все еще разжигающими в людях что-то. – Я люблю тебя. Никогда они не говорили это вслух. Тэм, к слову, даже никогда не думал об этом всерьез. Все эти жаркие объятия в гримерках на фестивалях, совместные песни, одни – только для них – съемные квартиры. Ну что может быть серьезного? У этаких полоумных. Ничего. Ничего. НИЧЕГО. – Можешь не отвечать, – и уронив горькую усмешку, Вол потянулся за поцелуем. Как всегда, зажмуривая глаза, так отчаянно, будто бросался под пулеметную очередь. Хотя, это возможно и не далеко от истины. Но в этот раз Тэм не дал себе раствориться в потоке из этих перебивающих друг друга мыслей-желаний-чувств, из которых, казалось, в такие моменты только и состоял Кот. Он крепко схватил плечи парня, останавливая его порыв. И без того огромные глаза распахнулись, прямо в лицо Русу. – Что? – почти одними губами просипел Котляров. – Я не должен быть твоим героем. – Ты им и не являешься. – И любимым, тоже. – Уже ничего не поделаешь. – У тебя жена, – укоризненно напомнил Тэм. – У меня большое сердце. – Я скучный, уставший и старый. Еще Васильев говорил – “звезда рок-н-рола должна умереть очень скоро”. Молодым. А то мешаюсь. Таким, как ты. – ЗАЕБАЛ!