Ложное божество

Мутанты... оказывается, не такие уж они и плохие. И вообще, в душе куда больше люди, чем некоторые люди там, на Севере. Мак с ними всё советуется, всё ищет выхода на Юг, он всецело увлечён своим великим планом, а Гай... а Гай, так, сбоку припёка, мучимый лучевым голоданием, обуза, лишняя деталь в механизме. Голодание всегда сопровождается у него приступами жесточайшей апатии и тяжкого уныния, и даже когда приступ проходит, Гай долго ещё не может найти себе места. - Гай. Пойдём , - в очередной раз за его спиной раздаётся голос Мака. Сверх-голос сверх-существа, его личного божества, всегда такой уверенно-спокойный, тягучий, сладкий. Как и ощущения во всём теле, которые он вызывает. Сплетается с его нервами, лечит от приступов, опекает с неугасающей снисходительной усмешкой. Каждый день ровно в полдень - собрание с мутантами. Предполагается, что Гай должен бы за два часика оклематься от приступа. Уже пару суток Мак его не лечит, говорит, давай сам, ты сможешь. Но Гай ни черта не может, ни массаракша не может он! И всё больше от этого погрязает в трясине своего отчаяния на грани с безумием. - Никуда я не пойду, - по-детски капризно отзывается Гаал, даже не поворачиваясь к Маку, чтобы лишний раз не демонстрировать ему свою слабость. - Зачем я тебе? Полжизни был марионеткой, теперь бродяга безродная. - Ну что ты. Хватит ныть. Ты не один такой. Пойдём. И снова эта небрежная снисходительность. Конечно, когда ты божество и способен исторгнуть из себя семь пуль. - Хватит ныть?! - с вялым вызовом повторяет капрал. - Я серьёзно, я-то зачем вам там? Мне не только ныть, мне выть хочется и на стены кидаться, только мешать вам, и как ты ещё меня терпишь... И с неожиданной яростью ударяет раскрытой ладонью в стену около окна, у которого стоял. И воет в голос, как те упыри в лесу и ещё что-то несёт, уже совсем бессвязное, тем самым повергая Максима в ужас. Мак резко отворачивает Гая от стены, хватает за грудки, встряхивает, чтоб немного успокоился. Гаал тут же теряет свой истерический пыл и, даже не пытаясь отнять ворот армейской рубахи у Мака, обмякает и повисает на сильных руках. А Мак сам уже не впервые за это время ощущает в этих истериках и приступах самобичеваний Гая, в этой ломке, какую-то чудовищную неправильность. Обычно он отметает это чувство рассуждениями типо: "И их там таких сорок миллионов, я должен их спасти", "Да Гай умница и рано или поздно справится", "Это во благо общего дела, и страдания укрепят его ненависть к Неизвестным Отцам"... только чувство это никуда не уходит от этих правильных фраз, только приглушается, но продолжает копошиться, старательно проедая в правильной душе Мака червоточину. И вот он в очередной раз смотрит, как этот добрый, смелый, отзывчивый, симпатичный парень повисает тряпкой. Позволяет ему, Маку, сделать его такой тряпкой. "Я борюсь за правду! Я хочу чтоб ему было лучше! А лучше ли ему? Борюсь против принуждения и облучения, а сам... прижился у них дома, Раду встревожил, дядюшку Каана вывел на болезненные разговоры... а этот... этот... я лишил его карьеры, я расшатал его мир, а он вот так следует за мной, слушается меня, считая себя полной никчемностью. Я, я ему эту никчемность его и внушил! И лучевого голодания я не предвидел, и многих последствий не предвидел, просто брал и делал..." - и Максим, наконец, осознаёт это нечто, и оно, глухо и подспудно терзавшее его, внезапно вырывается наружу, отвешивая оплеуху разуму, отуманенному своей глобальной правильностью. - Гай! Гай! Прекрати! Прости меня! - Что ты несёшь... прощения просишь... ты не знаешь, не видишь что ли, кто я? Самый настоящий выродок... я сам себе противен... не могу, не могу больше... Мак ещё раз встряхивает его, заставляя устремить на себя взор, но Гай, едва поймав Максимов взгляд, начинает как-то неестественно биться и вырываться из захвата. Однако, из такого выбьешься. - Я ведь такое чувствую, ты бы знал, ты бы побрезговал об меня руки вытереть... - уже переходит на откровенные грубости Гай. Мак притягивает капрала к себе ближе, рычит что-то на своём языке. - Отпусти. И не поднимает на Максима глаз. И всё это откровенно бесит Максима, потому что больно бьёт по его совести. Бьёт, калечит, убивает. - Да объясни ты по-человечески, что случилось!!! - уже не своим голосом орёт Мак, не в силах справиться с накатившей болью. В глазах темнеет, сердце стучит, как крылья подбитой птицы, пальцы немеют и наконец отпускают Гаала. Жаждавший освободиться, он, пыхтя, отскакивает к дальней стене и садится, сжимаясь в комок. И плачет. Искренне, по-детстки, естественно. И Мак лопается от ярости к самому себе, что он посмел превратить жизнь этого человека в ад. Даже ради его же блага. Даже ради блага всей страны, всей планеты. - Ч-ч-что случилось? - эхом повторяет Гай. - Я привязался к тебе, я возжелал тебя, я втюрился в тебя, если угодно, - сквозь зубы, с ненавистью к себе, сжимая и разжимая кулаки, цедит он. - Я не понимаю, что во мне сломалось, не может парень вот так смотреть на парня... но ты, Мак, не просто парень - ты бог, дикий, чистый, совершенный... массаракш... Признание переходит в шипение, бессвязную брань, Гай зло утирает слёзы, а Мак стоит, оглушённый, прикованный, раздавленный этими словами. Чистый? Совершенный? Так покажи своё совершенство, покажи свою правильность, Мак. Нет, Мак, ты не бог, ты - трус и подлец, потому что убегаешь на собрание с мутантами. Потому что пора идти. И потом делаешь вид, что забыл. Что и не было этого неудобного разговора. И Гай тоже как будто забыл. Всё же правильно. *** Максим уже почти забыл. Уже почти убедил себя, что он забыл. То, что произошло между ним и Гаем в одно утро в городе мутантов - это просто последствия лучевого голодания, бред, и Гай, наверное, и сам уже забыл... а у него всё не получается. Но получится. Он уже почти забыл. Уже почти. Пока полёт в бомбовозе опять не распотрошил эту рану, пока лучевой удар не перевернул весь мир вверх дном. Мак зазевался и попал под обстрел, позволил бомбовозу быть подбитым, но что такое пробоина в обшивке и пожар в хвосте для ГСП? Вот крики Гая, его жадные руки, сдерживаемые лишь ремнями безопасности, его выкаченные из орбит глаза в припадке преданности к ложному божеству - вот что было поистине страшно. Гай не врал - тогда у мутантов... скорее даже, преуменьшал... и вот, всё творящееся у себя в душе, под гнётом недозволенности - льётся наружу, все границы сметены, все рамки стёрты, сказано слишком много... и всё это Максим, всё это он - влюбил в себя, выбил из колеи, он нарисовал все эти гримасы на светлом Гаевом лице. "И я, я мнил, что имею право! Спасать тех, кто не хочет спастись, сеять справедливость там, где её не ищут, я! - панические мысли жгли хуже огня, лизавшего бока бомбовоза. Самолёт падал, но Максим упал раньше, разбил вдребезги свою холёную правильность, свою идеальность. - Я отнял у Гая его самого, я сделал из него куклу, не Неизвестные Отцы - а я! Ходячий фетиш... тотем без души..." Бомбовоз накренился, с грохотом обрушился в прибрежную полосу воды, захлюпал в песок. На автомате говоря что-то, Мак за шиворот вытягивал Гая из повреждённой машины, вполуха слушал его ругань. В ушах всё ещё стояли неистовые, горячие слова: "Мой повелитель!.. Я умру за тебя!.. Соедини меня с пламенем!.." Они сели на берегу отдышаться. Гай что-то ещё лепетал, какие-то извинения по поводу лучевого удара, но полёт и авария вымотали его, и он, наконец замолчав, полусел-полулёг, опёрся на камни и стал задумчиво глядеть в небо. Максим понуро вторил его действиям. Он не мог игнорировать и то, что помимо злости на самого себя признания Гая пробуждали в нём ещё кое-что. Сладкий, горячий восторг. Это была не влюблённость Рады, лёгкая, свежая, как утренняя дымка. На такую влюблённость он реагировал нежной благодарностью и простым желанием защищать и дарить тепло. Эта влюблённость его не тяготила, ни к чему не обязывала, не крутилась навязчивым червячком на сердце. Любовь Гая была иной - вымученной, выстраданной, фанатично преданной, десятки раз жестоко избитой и при этом - совершенно беспомощной, наподобие всех этих мутантов. От неё он не мог так просто отрешиться. Мак не находил в себе ничего достойного этой любви. Ни пытка раскаяния, ни своя идеальность, ни лечение от лучевого голодания, ни даже бессильное, пассивное ответное желание - ничто из этого не способно было, по мнению самого Мака дорасти до этой Гаевой любви. До любви, через которую Максим познавал истинного себя, начинал прозревать, до любви, которая пёрла против всех идеальностей и правильностей - и оттого была самой идеальной и правильной во всей Вселенной. До любви такой простой и такой мужественной, которой Мак не обладал. Он имел только суррогаты этого всего. Вместо мужественности - физическое здоровье и наглая сила, вместо нежности - унизительная снисходительность, вместо преданности - выучка и мастерство. Мак ненавидел себя за это. Отдохнув, они прошли с короткими остановками километров пять по побережью. Пейзаж не менялся: серое небо, хрустящий белёсый песок, перемешанный с мелкой галькой, тут и там замшелые, отточенные водой валуны, зловеще шуршащие волны. И столь же серым и тягостным становилось молчание между Максимом и Гаем с каждым шагом. Через время Гай стал отставать, лучевое голодание снова стало доканывать его. Под конец он еле волочился, сжав зубы, боясь показать перед Маком свою слабость. Максим кожей почувствовал первые признаки - и уже не тратя времени на объяснения ("я сам справлюсь, массаракш"), просто посадил Гая, прислонив спиной к ближайшему валуну, и стал лечить. - Я люблю тебя, Мак... - простонал Гай. Ему явно становилось лучше с каждым прикосновением друга. - Люблю... обожаю... мой Мак. - Прекрати, - нахмурился Мак, продолжая лечить. - я ничего не сделал... - Ты вот думаешь, наверное, - продолжал Гай напролом. - Что вот ты мне правду сказал, и потому я испугался. И от страха за тебя цепляюсь, от того, что не за кого больше. Но я и до этого любил тебя. Когда ты с нами жил, с дядюшкой спорил, с Радой танцевал... а я вот пою, смотрю на вас вдвоём и сил нет - ревную... не ровня она тебе, хоть и моя любимая сестрёнка... и я тебе не ровня, это я знаю, ты не подумай... я не того... никто из нас здесь на этой планете никогда до тебя не дорастёт. - Массаракш! - Максим вскочил и схватился за голову. Перед глазами поплыло. - Как же ты неправ, Гай, как же ты не видишь! Я слишком много возомнил о себе! Такой весь из себя герой, возвышался, действительно думал, что никто с этой примитивной планетки не ровня мне. А оно... оно совершенно иначе. Я вдруг решил что имею права решать, что способен спасти, что только один знаю, где справедливость! - Ты и спасёшь. Ты вытащишь нас из всей этой погани, Мак. Я верю. - Нет. - Максим опустил руки. Внезапная вспышка ярости прошла. - Я понял, как сильно ошибался. Я не божество. И далеко не идеальный. Я не хочу уже ничего менять. - Ты должен! Ты уже взялся, ты уже столько сделал! Столько жизней перевернул - и вот так сдашься на полпути? - Я боюсь наделать ещё худших ошибок... - Ты это брось. - прямолинейно сказал Гаал, уже совершенно придя в себя после очередного приступа. - если не ты, то кто? Мак вернулся к Гаю, мягко взял его руки в свои огромные ладони и понуро склонил голову. - Гай, Гай, мой милый Гай, прости меня... что я сделал с тобой... неужели ты не видишь, насколько я неправ? - Может, и неправ. Да сдаётся мне, что нет сейчас здесь правых и неправых. Ты всего лишь поступал, как считал нужным, а я... мы все... я сам сглупил, что влюбился в тебя, ничего тут не поделаешь. Но я верю. Верю - понимаешь? Что всё будет хорошо. Что ты сможешь. И Раду с дядюшкой защитишь. И меня не бросишь. И страну спасёшь. Я не знаю, почему. Просто - верю, и всё тут. Мак сидел ещё пару секунд неподвижно, с опущенной головой, а потом медленно, словно преодолевая усилие, разогнулся. И поглядел Гаю в глаза - виновато, с надеждой, с тихим восторгом. Какое неописуемое счастье было смотреть на лицо капрала, такое чистое, спокойное, с глубокомыслящими глазами... не искажённое болью или болезненным восторгом от облучения... в эту его такую тёплую, добрую веру, отражавшуюся во всём его облике, в простоту и глубину одновременно. И Мак также медленно коснулся пальцами его небритой щеки, а потом поцеловал в губы. Благодарно, нежно, извиняясь. И внезапно почувствовал прилив сил, положение вдруг показалось совершенно небезнадёжным, всё было поправимо, пока он был рядом, его Гай, который умеет вот так видеть всю чернуху - и верить, что всё не пропало. Который силой любви оживляет Мака, исполосованного собственным самоедством. Гай откликается на поцелуй чутко, порывисто, совершенно не скрывая, что он так давно этого ждал. Подаётся навстречу, прижимается крепче, вцепляется как в якорь посреди бурного моря - и не считает это унизительным. Гаал пережил свои же чувства. Сначала он по-солдатски иронизировал над ними, потом, после расстрела Мака стал их бояться, стал понимать, что это не просто странное увлечение странным дикарём. Это уже был родной ему дикарь, и жизнь его стала дороже собственной. Потом он оказался зависим от собственной любви - и унижен этой зависимостью, своей болезнью; а потом постепенно он осознал, что в любом случае пойдёт за ним. Какая разница - лечит ли, побрезгует ли, миры ли спасать поведёт? Всё было решено. Просто быть с ним. Несмотря ни на что. Максим несколько раз отрывался от Гаевых губ, бормотал что-то бессвязное, потом снова целовал, извинялся, благодарил, голубил, любовался... а потом прижался носом к плечу и наконец тихо заплакал. Гай тоже не сдерживал слёз. Уже не было ничего из того, что было бы для него постыдным или неприличным. Мак видел его любым и принимал любым. - Я люблю тебя, Гай. Я люблю тебя! - исступлённо шептал Максим куда-то в капральский воротник. - Ты ведь нужен мне, на самом деле, даже больше нужен, чем я тебе. Спасибо, что ты здесь. Гай даже ответить не мог. Не хватало не то воздуха лёгких, не то слов в голове. В конце концов они просто повалились на песок, как были, сцепившись в объятиях, и, не разжимая кольца рук, уснули. *** - Мак. Сумасшедший. Не пугай меня больше так никогда. Они только что выбрались из белой субмарины с этими её жуткими консервами и фотографиями палачей, и этой давящей тишиной. Они лежали нагишом на пляже, пока одежда сохла на ближайшем камне. Страх был пережит, и уже было решено отправиться обратно, в руки легионеров. А Гай всё не мог успокоиться, что его Мак мог вот так запросто пропасть в белой субмарине один - и Гай никогда больше... - Прости меня ещё раз. Я не хотел тебя пугать, - тихо говорит Максим, обнимая Гаала за плечи. - Ты же сам не хотел идти. И успокаивающе погладил друга по груди. Они были так близко - всё это время, со вчерашнего разговора, со вчерашнего поцелуя - уже не было ни напряжённости, ни недомолвок. Гай робко поцеловал Мака куда-то в ключицу и тихо, с сожалением вздохнул. - Ты чего? - спросил Максим. - Да так, думаю. Ну, сдадимся мы, мобилизуют нас, а дальше?.. Война? Настоящая? И я вот так вот возьму да и помру?.. - Нет. Не позволю я. Ты у меня ещё до ста лет доживёшь, - и Максим поцеловал его в висок. Гай повозился на песке, устраиваясь поудобнее, вжался в друга всем телом. Сейчас ему не хотелось покидать эти горячие, надёжные объятия, а тем паче на войну идти. Остаться бы здесь, затеряться в пустынных местах, навсегда, вдвоём. Капрал мечтательно прикрыл глаза. - Помру, и не будет от меня никакого толку. Не жизнь прожил, а так, фикцию. Ничего в моей жизни ещё ни разу не было по-настоящему. Только ты. - Гааай, - от таких слов становилось невыносимо жарко и кружилась голова. Максим поцеловал его снова, и внезапно почувствовал... то, что ещё никогда не вытворяло тело выхолощенного члена ГСП. Мучительное, томительное, тягучее, напрочь вытесняющее всё окружающее. В глазах заплясали разноцветные точки. И не справиться с собой. Гай охнул, когда горячие и нежные руки Максима неожиданно очутились на его бёдрах. Он натужно взвыл, и было в этом звуке какое-то простое, незамысловатое счастье и наслаждение. По-настоящему. Как никогда. Гаал стонал и подавался вперёд, хотя Мак пока всё ещё просто целовал его и прохаживался рукой по спине. Нечто жгучее рвалось наружу и требовало: соедини меня с пламенем! Нереальным усилием оторвавшись друг от друга, Гай и Мак замутнёнными взорами заглянули друг другу в лицо. - Гай... если я... если ты сейчас позволишь мне... поворота назад не будет. Я не смогу. Капрал закусил губу и наполовину прошептал, наполовину простонал: - Так возьми скорее, и не останавливайся... я весь твой, всегда твой... А дальше было сумасшествие поцелуев, обжигающие прикосновения обнажённой кожи, шершавая галька, впивающаяся в спины, громкие, сильные стоны... они были здесь совершенно одни. Гай оказался прижат Максимом к земле, он в жгучем нетерпении скрёб его спину, желая самого острого, настоящего, полного слияния. Стать одним целым. Запомнить, каково это - быть Маком, отпечататься в нём, растягивая каждое мгновение до пределов вечности. Максим с тихим рыком не давался, сводил с ума промедлением, потому что боялся сделать больно другу, любовнику, любимому... - Мак, пожалуйста... - только и мог умолять Гай, обхватив ногами широкую загорелую спину. И он в конце концов поддался. Растянул, насадил, дал привыкнуть, а потом стал мощно и упруго двигаться, стирая последние, жалкие ошмётки стыда. Лицо Гая было перед ним - такое же светлое, счастливое, пунцовое от страсти... и Максим в сладких судорогах проводил пальцами по губам Гаала, Гай вплетался ладонями в его густые волосы, звал по имени, и звон этого голоса сливался с общей эйфорией во всём теле. Безграничное единение - и одно на двоих горячее удовольствие. А потом они оделись, сдались легионерам - и наступил настоящий ад. *** Грохотали танки, выли "выродки", щёлкали пушки, солдаты вопили с неистовым восторгом, излучатели работали во всю мощь. В танке Мака скрючились от боли Зеф и Фанк, а Гай с фанатичным огнём в глазах обнимал Максима поперёк груди, затрудняя дыхание, плакал от счастья, клялся умереть... Мак вёл танк подальше от боевых колонн, в ложбинку между холмами, где они будут недосягаемы хотя бы для снарядов, но не для излучения. Надо спешить, удирать отсюда, только куда? Танк могут подпалить, он двигается еле-еле, а пешим не утащишь на себе двоих изнемогаюших от боли и одного отчаянно сопротивляющегося. Вот бы приостановить эти треклятые ретрансляторы, тогда можно будет смыться в безопасное место. Сейчас, поди, в той заварухе их никто не хватится. Дав воющему и стонущему Гаю задание вытащить из танка людей, Максим решил подняться на холм, но тут же понял, что был неправ. Сердце ёкнуло: там Гай, совершенно не в своём уме, себя не контролирующий... Мак в отчаянии заспешил назад, надо прижать его к себе, сплестись, что ли с его нервной системой, заставить как-то очухаться. Но не успел он пройти и двух шагов - в низине страшно бомбануло, рыжее облако атомной гари мгновенно выжгло собой всё, что двигалось... Фанк и Зеф в последнем спасательном усилии залегли под танк, а Гай... с видом победителя стоял на открытом пространстве, тянул руки к своему Маку, и удар пришёлся прямо в грудь... он как был, так и завалился набок, со своей зловеще-блаженной улыбкой... Максим в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от друга, точно дикий зверь. Нет, ещё не поздно, ещё не всё пропало, ты же всегда в это верил, ну же, Гай! Очнись! Мак схватил его за плечи, встряхнул - и тот открыл глаза. Излучения больше не было. Силы стремительно покидали бравого капрала, кровь подступала к горлу, одна рука уже была дочерна обожжена... - Мак... обещай мне, Мак... спаси страну... не бросай... защити Раду... - Гай! Не уходи! Я всё сделаю, только оставайся! - панический страх кипятком заполнял Максима от самых ног до макушки. - Я помогу тебе, держись!.. - Женись на ней... обещай, Мак!.. - Нет! А как же ты!!! Гай!!! - Я... люблю... тебя... - он уже хрипел, лицо покрывалось синевой. - Мой... Мак... обещай... Нет. Нет. Этого не должно было случиться, так не должно быть. Всё неправильно. Максим ничком повалился на тело Гая, заходясь в неистовых рыданиях. Он прижимал его к себе, целовал в грудь, звал по имени... очнись, Гай... Конец света. Вот он какой. Жалкий, безнадёжный, неисправимый конец. *** Максим выполнил все обещания. Безрассудно, жестоко, почти что подчиняясь звериным инстинктам. Взорвал центр. Едва не убил своего земляка Рудольфа. Как же было всё равно. Когда на этой проклятой планете не стало Гая. Когда в одном теле умерли две души и боль от потери затмила разум. Сикорски простил болвана, видя, что тот не в себе. Он пошёл на сотрудничество, дал ему дело и толковое руководство в своём лице. А Максим выполнял обещание. Спасал страну. Рада плакала о гибели брата. Плакала несколько месяцев, закрывшись от всего мира, даже от Мака, не интересовалась ни революцией, ни взрывом центра, ни войнами, ни перемириями. Плакала до мертвецки-бледного лица и полного исхудания, пока наконец слёзы не кончились и силы не истощились до предела. И тогда Максим пришёл к ней. Он выполнял обещание. Но сначала он хотел быть откровенным до конца. Рассказать о своих скитаниях с Гаем, о том, как много раз её брат перевернул ему душу и наизнанку вывернул, о их общей любви, о том, что нёс он под облучением, когда врать невозможно... Рада выслушала всё. Максим выполнял обещание - предложил ей руку и сердце, свою защиту, но решение оставил за ней. Сможет она или нет принять всё произошедшее, Мак не знал. Она приняла. Несколько дней тяжёло раздумывала - но приняла, и согласилась официально быть женой Мака Сима, выполняя последнюю волю своего покойного брата. Но жили они как брат с сестрой. Мак попытался заменить ей того, кого сам увёл на гибель. Он строил эту страну. Ради Гая Гаала. Ведь Гай верил в него. Всегда.