When we were young, we were the one’s The Kings and Queens, Oh yes, we ruled the world…
Чимин иронично усмехается, ложась на диван и устало прикрывая глаза, невольно вспоминая тот день…***
Похороны. Жуткое, шипящее, веящее отчаянием, скорбью и смертью слово. По крайней мере так должно быть. На деле же мальчишка не понимал до конца, что произошло. Он только видел кучу людей в черных одеждах с безразличными, пустыми лицами, на которые были словно натянуты фальшивые маски грусти и сочувствия, да родителей, обливающихся слезами и через силу успокаивающе улыбавшихся при виде маленького Пака. — Все хорошо, сын, — прошептал отец, гладя сына по голове и смаргивая слезы, — твой брат сейчас счастлив, не грусти по нему сильно, а то и ему грустно будет… — Пап, а где он? Почему я его не вижу? Он уехал? — Наивно спросил маленький Чимин, наклонив голову. Мать истерично всхлипнула и зашлась новой порцией рыданий. Пак старший поджал губы и, покачав головой, взял ребенка за руку и повел в прощальный зал, где подвел его к массивному лакированному гробу. Чимин замер. Перед ним лежал Юнги — старший брат. Вредный, раздражительный, заботливый и до одури любимый братик. Малыш непонимающе нахмурил бровки и потыкал пальцем в ледяное костлявое плечо: — Брат, вставай давай, тут холодно. Ну, просыпайся, ленивый! Отец мягко отстранил Чимина от гроба и заглянул в большие детские наивные глаза. — Он мертв, сын. Он не встанет, — едва слышно прошептал мужчина, сжимая хрупкие плечики. Тишина. Звон битого стекла. Треск сердца. И снова. Тишина. Чимин отрывками помнит, как бродил по дому, невидящим взглядом уперевшись в пол, как сел на диван, как взял какой-то фрукт (кажется, это был цитрус), как писал что-то на нем черным маркером, пачкая пальцы. Зато он отчетливо помнит, как вытянул руку в сторону людей, улыбнулся и сказал, что Юнги рядом и он его чувствует. В руке лимон. На лимоне — улыбающийся смайл. We’ve taken different paths, And travel different roads, I know, we’ll always end up on the same one we were old… Его нет. Его нет. Его нет. Именно эти два слова, как заведенный, судорожно шептал Чимин, уже ночью рыдая на своей кровати. Хрупкий детский светлый мир разорван не по швам, на клочья, являя под собой вязкую, черную противную жижу, засасывающую наивную душу. Дорога Юнги — в рай. Чимину же остается только гореть в собственной агонии, едва находя самообладание не срываться при матери, которая и так при виде последнего сына тряслась в истерике и сбегала в свою спальню. Отец же не вставал с дивана, бессмысленно уставившись в выключенный телевизор и ритмично щелкая пультом. Все замерло. Померкло. Умерло.If I was dying on my knees, You would be the one to resque me, And if you were drowned at sea, I’d give you my lungs so you could breathe… I’ve got you, brother…
Лежа на смятой и влажной от бесчисленных слез постели, Пак едва дышал, стеклянным взглядом красных, опухших глаз уставившись куда-то в пространство. И так было каждую ночь на протяжении уже двух лет. Каждую. Гребаную. Ночь. Внезапно раздался тихий скрип двери, а следом и старых половиц. Едва сумев приподнять голову, мальчик посмотрел на открытую настежь дверь, смутно припоминая, что закрывал ее на ключ. Пак поднялся и на ватных ногах поплелся в коридор, гонимый внезапным интересом, и тут же замер на пороге. В конце коридора, напротив, стоял человек, с накинутой поверх простынею. Шаг. Еще один. И еще. Чимин буквально подбежал к силуэту и содрал мешающую ткань, тут же обомлев. Прямо на него смотрели родные, чуть прищуренные карие глаза. Закололо в сердце. На ресницах собрались слезы, пара из них стекла по щекам. Ледяные пальцы заботливо утерли соленые дорожки и легонько щелкнули по носу. Прямо перед мальчиком стоял он. Брат. Наставник. Опора. Поддержка. Юнги. С синюшной ледяной кожей, до ужаса костлявый, с огромными черными кругами вокруг глаз, с потрескавшимися губами, запачканными в уголке почерневшей кровью. Но это был он — его любимый Юнги. — Прости меня, мелочь. Не хотел, чтобы ты меня таким видел, — криво усмехнулся парень и потрепал младшего по волосам. Судорожно всхлипнув, Чимин бросился в объятия хрипло смеющегося брата и истошно взвыл, плача навзрыд. Юнги тихо гладил его по волосам и шептал что-то успокаивающее, потихоньку двигаясь в комнату Пака и закрывая ее за собой на ключ.Oh brother, we’ll go deeper than the ink Beneath the skin of our tatoos… Though we don’t share the same blood You’re my brother and I love you That’s the truth…
Впервые за несколько лет Чимин ощутил спокойствие и счастье. Он ни на секунду не отходил от брата, боясь, что тот может исчезнуть и мальчик вернется в тот кошмар, что окружал его уже долгое время. Впервые мальчик столько смеялся. Впервые он чувствовал, что он живет, а не существует. Всю ночь два брата провели в играх, счастье и радости, не желая отпускать друг друга. Маленькое детское сердце трепетало, и у Пака было ощущение, что оно вот-вот выпрыгнет прочь из груди. Ближе к утру братья лежали в сооруженном из подушек, стульев и одеял шалаше, обнявшись и тихо переговариваясь. — Юнги… — шепотом позвал Чимин старшего, уткнувшись ему лицом в грудь. — Мм? — также тихо отозвался Мин, гладя мальчика по голове. — Ты уйдешь? — отчаянно спросил ребенок, смаргивая новую порцию слез и вытирая глаза маленьким кулачком. — Чим… Я всегда с тобой. Просто помни об этом. И не грусти понапрасну, — парень поджал губы и, болезненно нахмурившись, притянул младшего ближе, утыкаясь носом в копну темных волос, — всегда буду рядом. Обещаю. Пак счастливо всхлипнул и, зарывшись носом в холодную, но греющую душу грудь, спокойно уснул, уже отдаленно слыша тихое «потерпи, малыш, все наладится, ты выдержишь».We’re living different lives, Heaven only knows. If we’ll make it back With all our fingers and our toes… 5 years, 20 years, come back, It will always be the same…
***
Нихера не наладится. Ни. Хе. Ра. Наутро Чимин проснулся в развалившемся шалаше один. Поначалу мальчик не мог понять, почему ему так холодно, а после он начал судорожно оглядываться в поисках брата. Юнги нигде не было. Истерика нарастала. Истерика, которой эта комната еще ни разу не видела. Все, что нашел Пак, это фотография их с братом, лежавшая возле подушки. Невыносимо. Больно. Обидно. Ребенок захлебывался в слезах, задыхаясь и трясясь всем телом. Тихо. Молча. Разрывая все внутренности на кровавые ошметки, разъедая солью глаза до кровоподтеков. Кажется, его пытались успокоить родители, взяв на руки и укачивая. Чимин продолжал молча рыдать и мять в руке несчастную фотографию, едва слышно всхлипывая и не замечая в зеркале скорбно сгорбленного костлявого силуэта. Конец. Теперь уж точно. 10 лет прошло. Чимин уже не маленький. Однако боли с возрастом меньше не стало. Парень все так же просыпается от кошмаров, пьет какие-то таблетки горстями и делает вид, что все в порядке. Но нихуя не в порядке. В течение сраных десяти лет жизнь катилась по наклонной. Медленно и мучительно. Отец спился и помер, мать тяжело больна. Пак вкалывает на трех работах, чтобы оплатить лечение. Постоянные пьянки и курение привели его собственное здоровье в упадок. Парень был больше похож на ходячий труп, чем на человека. Нельзя так жить. Невозможно. Нереально. Так думает Чимин, шагая босыми ногами по битому стеклу, оставляя за собой кровавые следы и не чувствуя ни боли, ни дискомфорта. Ничего. Абсолютно. Пусто. Пак берет острый осколок и на пробу тыкает им в руку. Капля крови. Только парень собрался сделать надрез, как осколок вылетел из его рук и отлетел в другой конец комнаты. Второй осколок. Провал. Третий. Провал. Попытка повеситься. Веревку закинуло на шкаф. Поиски лезвия. Все вылетели в окно. Фен в воду в ванне. Даже не включился. Злость. Раздражение. — Дай мне просто сдохнуть, блять, Юнги! — в голос воет Чимин и падает на колени, выдирая волосы и рыдая, прокусывая до крови губы. — Не хочу я так нахуй жить! Нихуя я не справляюсь! Я, мать твою, сломан! Я! Не! Хочу! Жить! Дикие крики раздавались по всему этажу еще долгое время. Парень бился в конвульсиях, истошно орал и плакал навзрыд, видя в зеркалах отражение костлявого силуэта, отчаянно мотающего головой и пресекающего все попытки к суициду. Внезапно Чимин замолчал и закрыл глаза, сидя на полу и чуть раскачиваясь. — Хорошо. Будь по-твоему, — юноша спокойно встал, отряхнулся и побрел к окну. Постояв минуту возле него, Пак внезапно резко открывает окно и выпрыгивает с тринадцатого этажа. — ЧИМИН! — Истошный вопль, полный страха, боли и отчаяния раздается ему вслед, и Пак, взглянув в родные испуганные карие глаза, спокойно и легко улыбнулся и едва успел прошептать лишь «скоро, брат…», прежде чем его тело встретилось с обрубленным кустом.Тело молодого парня нашли лежащим в луже крови, буквально нанизанным на острый обрубок ствола куста, пронзивший живот юноши насквозь. Тело было переломано. Кровь медленно лилась из пробитого затылка. Но он улыбался.
I’ve got you, brother…