Часть 1
24 января 2018 г. в 19:21
Когда спрашивают, что значит Родина, нормальный человек рассказывает о том, где родился, о семье, доме, возможно, второй половинке. Семья для многих значит что-то больше звёздной карьеры, прочей популярности и глупых ответов на вопросы журналистов. Всегда так было, есть и будет. Можно просто сказать, что Родина там, где находится твоя душа, то есть тот, кому она принадлежит. Это многое значит. Даже для такого человека, как Модестас. Он всем сердцем остаётся в своей любимой Литве, рвётся домой, хочет быть вольной птицей, которая в любой момент можеn расправить крылья и… Взлететь. Почувствовать ветер, ощутить сладкий вкус свободы, но сейчас — это совсем другое. Четыре стены и душное помещение. Это совсем не свобода.
Когда Гаранжин спросил, что значит свобода, Паулаускас ответил: Литва, мама, папа, но обернулся в сторону Сергея и незаметно улыбнулся. Мужчине всегда казалось, что Белов для него был кем-то большим, чем другом. Поддерживал в любой плохой момент, и Модестас отвечал взаимностью. В голове крутились мысли лишь о грядущей Олимпиаде, но, где-то в глубине подсознания, он думал о Сергее.
После изнурительной игры или тренировки — Белов уже сам запутался, что это было пару минут назад — мысли окутывало облако всякой ненужной информации и некоторых моментов, которые могут произойти во время Олимпиады в Мюнхене. Они пугающие, они хорошие, они печальные, они… Никакие. Пустышки.
Хотелось поскорее зайти в помещение, наделённое кроватью, упасть в её объятия и вырубиться, ожидая следующего дня. Повезёт — не повезёт, но Белов всегда выделял пару свободных часов на тренировку, потом как всегда приходил Гаранжин и заставлял покинуть зал, площадку. Надо же отдыхать, особенно если говорить о больном колене Сергея.
Родина. Родина, семья, мама, папа. Слышать эти, казалось бы, обычные, но греющие душу слова от каждого из участников — это как погружаться в себя и вспоминать все хорошие моменты, проведённые с ними, знать, что они всегда с тобой.
Улыбку у Модестаса увидеть доводилось не каждому, разве что когда тот пьяный, и то просто так, от балды, но она была прекрасна, как рассветы в могучей Москве. Белов каждое утро выходил на балкон, встречая лучи розового солнца на своём сонном лице, о которое бился дым от сигарет.
Мужчина, еле видно улыбнувшись, проводил взглядом Владимира, закрывавшего за собой дверь, а после поднялся со скамьи, собирая сумку.
— Я хочу уехать, — вот так сразу заявил Модестас, негромко, шёпотом, но и так было понятно, что его услышали, пускай самое последнее слово. В один момент в комнате повисла неловкая тишина — лишь громкое дыхание Паулаускаса прерывала эту секундную идиллию. Он был уверен, что хочет покинуть эту страну, хочет прекратить бегать за призраком, который и так, кажется, недосягаем. До победы, которую обещал Гаранжин всей стране, это просто невозможно.
Опустив голову, Модестас сжал в руке лямку спортивной сумки и повернулся к Белову, слегка приподняв брови.
— Я думаю, это будет конец, — эти слова он произнёс без надежды, без того яростного настроя, с которым так ловко подбрасывал баскетбольный мяч на поле и забивал в кольцо. Для него надежда уже давно умерла, как только появился в этой сборной новый тренер.
— Вот так возьмёшь и бросишь свою команду, — холодно произнёс Белов, только в голосе его была заметна дрожь, хоть и малая, не свойственная ему. Это было тяжело слушать и воспринимать, не только Паулаускас хотел уехать отсюда к своим близким, но только он дёргал почему-то Сергея в такие моменты, и это раздражало, чёрт возьми!
Даже стоя к Модестасу спиной, можно было почувствовать его взгляд, именно из-за этого Белов обернулся, одной рукой держа свою сумку, а другой — придерживая бинт над коленом.
— Родители. Они куда важнее всего этого. — Сергей окинул помещение взглядом, а после остановился на друге. — А Олимпиада? Ты и так отстранился от семьи, так ещё одну бросить хочешь?
— Какой семьи? Той, что уже давно меня не любит? Они просто… Ты не понимаешь, это совсем другая жизнь. Я её не хотел. — Модестас сильнее сжал ладонь, в которой находилась лямка сумки, и закинул её на плечо.
Отведя взгляд от Сергея, Паулаускас развернулся к нему спиной, останавливаясь и последний раз окидывая мужчину взором через плечо.
— Ты же знаешь, я не могу так жить. Я не могу нормально вздохнуть в этой скукоте, я устал. Устал задыхаться от нехватки свободы. — Закинув голову назад, Модестас выдохнул и останавился. В нос ударил запах пота, мужского одеколона и влажности. В помещении воцарилась неловкая тишина. Последние слова, которые сказал Паулаускас — он был уверен в решении, что хочет покинуть сборную, и не изменит его ни за что.
— Ты нужен нам не только как игрок, — Белов, чуть повысив тон, обошёл мужчину и ухватился рукой, которой придерживал бинт, за ручку двери, — да чёрт с ним. Встретимся на поле, как противники, если ты вообще потом за баскетбол возьмёшься, и этого ты хочешь? Мы — семья, пора бы тебе понять. Модя, пожалуйста.
Белов был без понятия, что именно требовал от товарища своим «пожалуйста», но прозвучало оно настолько тихо и умоляюще, будто он просил литовца никогда не оставлять Сергея одного, пусть мысли на свои же слова были другими.
Щелчок и тихий стук двери дали о себе знать, когда Белов вышел из раздевалки, оставив Паулаускаса наедине с самим собой. Он так бы и ушёл, позабыв этот случай на сегодняшний вечер, как вдруг резкая боль пронзила колено настолько, что, казалось, кислорода в лёгких стало резко не хватать, и Серёжа был готов отключиться, да поскорее. Медленно сползая вниз по стене, руку со всей силы сжал в кулак и врезал по полу, глубоко пытаясь вздохнуть.
— Ерунда, ерунда, — повторял себе под нос мужчина почти каждую минуту.
Выдохнув, Модестас ударил ладонью по двери, громко ругнувшись на родном языке. Плевать, что его услышат, что подумают, сейчас… Он хотел свободы, расправить крылья, как раньше, как в детстве.
Распахнув дверь, Паулаускас быстро вышел из раздевалки, но тут же останавился, видя перед собой, совсем недалеко, лежащего на полу Белова.
— Чёрт, — отбросив спортивную сумку, Модестас подбежал к Сергею и, подхватив того за руку, позволил облокотиться на себя для удобства, — давай, давай, ещё чуть-чуть.
Подняв друга за торс, Паулаускас уселся напротив него и, бесцеремонно раскрыв лежащую рядом сумку, нашёл в ней несколько ампул. Белов лишь кивнул тому и убрал с ноги бинт. Говорить уже не было сил, перед глазами всё плыло от дикого чувства боли. Почему сейчас колено болело намного сильнее, нежели в прошлые разы? Ногу будто резали, попутно оставляя следы от ударов, именно с этим сравнить можно было ощущения.
— Это оно? — показав Сергею шприц с прозрачным лекарством, Модестас подвинул сумку и посмотрел на друга.
— Коли уже, — еле как собрав пару слов, тихо и быстро выдал Сергей, свободной рукой сжимая плечо Модестаса. Любой другой ушёл бы из спорта, не будь у него такого стержня, как у Сергея. Спорт — это то, ради чего он жил, он готов был отдавать последние силы и вкладываться по полной программе ради баскетбола.
Как лекарство распространилось по месту укола и дальше, брюнет глубоко задышал и потихоньку ослабил хватку. Проронив усталым голосом «спасибо», баскетболист подождал немного и вновь обмотал колено эластичным бинтом.
— Теперь легче? — отойдя от Сергея, Модестас поднял свою сумку и, передёрнувшись от пробежавшей по спине дрожи, прошёл мимо, останавливаясь напротив друга.
Это было неожиданно, странно, но где-то в глубине души Паулаускасу было страшно, что всё могло закончиться хуже. Все эти страхи за друга, за его состояние, постоянно настораживали, даже на игре.
— Как? — присев рядом, Модестас быстро убрал лекарства в сумку Сергея и, закрыв её, поднял с пола.
— Да, да. Легче. — Закончив перевязку, Сергей, облокотившись о стену рукой, медленно стал подниматься с пола. Повертев аккуратно коленом и чуть оперевшись на эту же ногу, Белов дотронулся пальцами до лямок своей сумки в руке Паулаускаса и, уже ладонью обхватив их, потянул на себя, как бы указывая, чтобы тот её отпустил.
Модестас в любой момент готов был поддержать своего друга, уехал бы тот, не уехал бы — всегда. Этого не хотелось, конечно же, никому не хотелось, но такова жизнь.
— Ну и что делать будешь?.. — вымотанным голосом промолвил тот, поднимая такой же взгляд на Паулаускаса.
— Знаешь. — Положив ладонь поверх руки Белова, Модестас совсем тихо прошептал: — Я могу быть свободным и здесь, если мне дадут расправить крылья.
Облокотившись о стенку, Паулаускас внимательно смотрел на Сергея, и в его глазах можно было утонуть, если смотреть долго. Назад всё равно дороги нет, они, как сказал Белов, вроде бы семья? Так почему эта семья так относилась к нему? Она не могла дать той любви, что давала семья, но так хотелось верить в это.
Белова словно парализовало, он не то, что с места двинуться не мог, он не мог перестать смотреть на Паулаускаса — его глаза, они пленили, затягивая в свой глубокий мир настолько, что выбраться из него было нереально. Ещё его этот голос, эти крылья.
На автомате сжимая ладонь в кулак из-за действия товарища, тем самым вцепляясь в лямку от сумки, Сергей дрогнул.
— Мы тебе с этим поможем. — «Идти надо», «идти надо» крутилось в голове, он хотел сказать эти два слова и наконец покончить с такими диалогами на сегодня, но язык его явно не слушался.
— Мы? — Модестас сильнее сжал ладонь и зацепил руку Белова, но тот не реагировал — просто смотрел, словно сквозь него.
Эти игроки давно не его семья, может, просто приятели, да, просто. Почему это так сложно? Взять и уйти. Без разбора, без лишних вопросов и прощаний. Хочется улизнуть потихоньку, но… Не дают, душа каким-то чёртом остаётся здесь. Так что такое Родина? Это то место, где ты находишься своим сознанием. Там, где чувствуешь себя свободным, где можешь взлететь и тебя будут поддерживать все ветра.
Выдохнув, Паулаускас резко притянул к себе Сергея и поцеловал. Быстро, неразборчиво, без вопросов. Плевать, если у него кто-нибудь есть, этого давно хотелось, ещё с самого начала их знакомства. Плевать на всё, они сейчас одни и просто смотрят друг на друга, будто влюблённые.
Белова с головой накрыла пелена воспоминаний. Когда в последний раз на своих губах Сергей ощущал такое тепло, манящее к себе всё сильнее с каждой секундой, словно что-то родное? Если углубляться в события прошлого, то происходило подобное довольно давно, когда баскетбол для мужчины был просто игрой и ничем более, когда на поле для отношений было место, причём существенное. А вот когда этот вид спорта занял часть сердца, вот тогда и не стало времени для любви, оборвались связи и красные нити, связывающие влюблённых, сгорели. Мужчина может быть и ждал, надеялся, что их с Модестасом губы сольются в таком, пусть и коротком, но танце, правда, был ещё не готов, поэтому последующие секунды просто стоял на месте, рукой упираясь в стену около головы друга и смотрел ему в глаза, пребывая в шоке.
Разорвав поцелуй, Модестас опустил взгляд и скользнул языком по нижней губе.
— Так вот она какая на вкус, свобода. Когда можно абсолютно всё.
— И какой же вкус у неё?..
— Такая тёплая. — Паулаускас медленно провёл тыльной стороной ладони по щеке Сергея, задевая потрескавшимися подушечками пальцев губы. Он не отстранился, не возразил, даже не дёрнулся, лишь смотрел, приоткрыв глаза, по спине пробежалась дрожь, когда их губы впервые прикоснулись друг к другу. По телу сразу разлилось тепло, странное чувство, ему нет продолжения, только не между ними, только не сейчас. — Совсем, как ты.
Последнюю фразу Модестас пробубнил себе под нос, но потом спокойно, будто чего-то боясь, приблизился к лицу Белова и поцеловал в уголок рта. Так по-дружески — это будет их незначительной тайной, такой нераскрытой до конца, такой, которую будут вспоминать с улыбкой и лёгкими накатившими слезами радости.
Расплываясь в еле заметной улыбке, Белов лишь тихо хмыкнул и, наконец закинув сумку себе лямками на плечо, протянул руку Паулаускасу.
— Идём. — Должно быть, команда уже давно заждалась их, они, вроде бы, хотели все вместе прогуляться до ближайшего кафе или бара, если память не изменяла спортсмену.
Уходить и оставлять всё так не хотелось, но в то же время засиживаться хорошей идеей не было. Такая тяжелая атмосфера царила здесь, пусть и разбавлял её сидящий напротив человек. Стоило лучше проветриться.
Подтянувшись на руке Сергея, Модестас повесил на плечо спортивную сумку и, по-дружески ударив друга по плечу, повернулся в противоположную сторону, когда они вышли на улицу. Возможно, это был их последний раз — то, что останется между ними, их окончательная точка в отношениях, пускай и таких странных, заставляющих краснеть друг перед другом на площадке во время тренировок.
Поправившись и пригладив причёску, Паулаускас последний раз окинул взглядом спину уходящего Сергея и отвернулся, бросая взор на проезжающие машины и пытаясь хоть как-то оторваться от воспоминания секундного события. Модестас наконец почувствовал вкус свободы, такой, которую хотел ощутить, в которой можно было расправить свои крылья и… Взлететь.