***
Ваня сидит на лавочке в тёмном парке, докуривая уже незнамо какую сигарету, потому что сбился со счета после седьмой. Он слишком много думает о солнечном докторе, который ни курит, ни пьёт и не ругается матом. А вот Ваня курит, и пьёт, и даже матом ругается. Полный набор, да, Товарищ Психолог? Все слишком хуево Ваня просто закрывает глаза, видя перед собой пустоту. Такую манящую и…любимую? Иванов, ты полный придурок Ваня бывает в кабинете психолога чаще, чем в кабинете алгебры. Он приходит каждый день в кабинет номер 211 и закрывает дверь на ключ. К нему уже привык психолог и особо не сопротивляется визитам Вани. А ведь когда-то у него был первый визит в этот 211 кабинет.***
Ваня стоял возле известного ему кабинета 211. Психолог Да, вы не ослышались, Иван Иванов — сын самого богатого автомобильного короля в Москве, представитель голубых кровей, лучший парень на районе и мечта любой девочки по заточению в постель — стоит возле кабинета психолога. Докатился ты, Иванов, ой, как докатился Он ударяет четыре раза по твёрдой двери из красного дуба, даже не замечая, что сейчас идёт урок алгебры или геометрии. Хотя, какая разница? Ваня заглядывает в светлый кабинет, замечая нового психолога. Заебись — Можно? Молодой человек поднимает взгляд, осматривая паренька снизу вверх. Заманчиво — Конечно, проходи Ваня закрывает дверь на ключ, который был вставлен в замок двери, и проходит вглубь кабинета. Светлые стены не давали на глаза, что безусловно радовало, но глубоко чёрная стена возле стола психолога давала какие-то странные ощущения. Страх? Ваня садиться на мягкое кресло, которое было цветом молока, но бывший психолог уверенно доказывал, что это был бежевых цвет. Красивые нежно-розовые шкафы, как бы окутывали кабинет, заставляя почувствовать себя как в библиотеке. Стол и ящики в цвете «белый дуб» уместно сосчиталось с обстановкой кабинета. Большие окна открывали вид на утреннюю Москву и далёкий лес. А тихое сопение часов давало какое-то спокойствие. — Как тебя зовут? Ваня отвлёкся от рассмотрения интерьера и перевёл взгляд на психолога. Молодой человек лет двадцати, с пшеничными волосами, голубыми глазами, в которых были прожилки серого и зеленого цвета, мерцательной улыбкой и правильными чертами лица. Он был одет в лёгкую серую футболку, что подчеркивало его светлые глаза, синие джинсы и белые кроссовки. Он смахивал на ученика. Он вызывал доверие — Ваня. Врач улыбнулся уголком губ, немного кивая. — Данила Алексеевич. Очень приятно, Иван. Ваня поёжился от полного имени, чуть кривясь. — Взаимно. Только не называйте меня полным именем. И чуть тише добавил: — Пожалуйста. Врач ещё раз чуть кивнул, что-то записывая в блокнот. Данила Алексеевич облокотился на свой стул и чуть наклонил голову вправо: — Что привело тебя ко мне? Ваня сглотнул. Что привело? Ха, странный вопрос. Может быть родители, которые после новости, что он их не родной сын просто перестали обращать на него внимание? Или может быть друзья, которым нужны лишь его деньги и связи с знакомыми родителей? Или может быть панические атаки, которые случаются почти каждый день дома и в школе? Или может уж быть отец? Которому совершенно не нравится сынок-оборванец, который ничего не делает, но зато знает биологию и химию на пять с плюсом; знает, что теменная кость в черепе парная и знает, что всего четыре вида клапана имеется в сердце. Или может быть девушка, которую он любил четыре года, а она сейчас встречаемы с его «лучшим» другом? Заебись — Слишком много всего. Психолог кивнул, облизывая губы и поглядывая на паренька. — Можешь начать с главного. Ваня вздохнул, запуская длинные пальцы в волосы. С главного, так с главного. — Мой отец мне не родной и мама не родная, Вы не подумайте, я не из детдома и так далее, просто меня перепутали в роддоме с каким-то мальчиком, а потом мои настоящие родители умерли и мой «брат» тоже. Автомобильная катастрофа. У меня всегда были проблемы с родителями начиная от учебы и заканчивая здоровьем. У меня нет проблем с учебой, но я говорю учителям, чтобы они ставили в бумажный дневник оценки похуже, а в журнал настоящие. — Ваня усмехнулся. — Знаю, что поступаю как дурак, но хоть как-то раньше привлекал внимание отца. Сейчас это не работает. Ваня перевёл дыхание и посмотрел на психолога. Тот слушал с заинтересованным взглядом, даже не записывая что-то в блокнот. Странный тип — Когда мне было четырнадцать я перестал есть. Вы не подумайте, нет, у меня на было каких-то комплексов или что-то типа такого. — Ваня чуть скрепился. — Это было снова для привлечение внимания, но закончилось это совершенно плохо. Психогенная анорексия. Было довольно весело наблюдать, как ты теряешь вес снова и снова, становясь на весы. Было весело смотреть на оттопыренные кости и самый маленький размер одежды в магазине. Было весело наблюдать, как мама поджимала губы, когда меня не было на ужине, а потом на обеде и потом уже на завтраке. — Ваня чуть усмехнулся. — Была куча врачей и психиатров, но все прописывали лишь гормоны, даже не выясняя причину потери веса. Когда я стал более менее нормально выглядеть, то наконец-то смог есть. Я прекрасно смотрел на еду во время болезни, но просто не мог есть, потому что на анорексию ещё легла и булимия. Я ел, а меня выворачивало. Круто. — Ваня грустно улыбнулся. — Я помню, как сидел над унитазом полночи, а потом снова становился «нормальным Ваней», только вот этого никто не замечал. Я ждал, а никто не пришёл. Именно тогда появились первые истерики; я просто мог с улыбкой выйти якобы в туалет посреди ужина и пойти на чердак, а там просто бить кулаками об стену, не произнося ни звука. Я даже помню, как просто сидел в комнате ночью, ни произнося ни звука и чувствуя, как что-то влажное текло по щекам. Оказалось, что я плакал. — Ваня потёр глаза, проверяя и убеждаясь, что они сухи. — А бывали такие дни, когда я просто молчал, но ведь в молчании тоже есть своя истерика, да? А потом я просто перестал что-либо чувствовать, перестал по-настоящему улыбаться и смеяться, перестал гулять и даже перестал читать книги по биологии. Знаете, а потом что-то произошло, я понял, что нужно двигаться вперёд, и я кое-что сделал. Врач поднял бровь и спросил, кивая: — И что же ты сделал? Ваня чуть улыбнулся: — А знаете ли Вы, сколько слёз влезает в чайную ложку? 127. Я подсчитал, когда находился в депрессии. Мне стало любопытно и я подумал, что это своего рода художественный проект. Мне хотелось куда-то двигаться, а не просто плакать. Поэтому я стал плакать в ложку и считать капли. 127. Обязательно запишите себе на память. 127. Последнее число было сказано тихо, что нагнетало какую-то доверительную обстановку. Ваня потёр переносицу. — Раньше я много плакал, и был полон надежд. А теперь я много смеюсь, но чувствую лишь отчаяние… Странно, правда? Я очень старался избавиться от привычки постоянно плакать. Как-то вечером, в очередной раз свернувшись калачиком на диване в углу, в очередной истерике после очередного раунда унылых размышлений, я спросил себя: «Взгляни на себя, Вань, можешь ли ты изменить хоть что-то?» И сделал единственное, на что был способен: встал и, не прекращая плакать, стал балансировать на одной ноге посреди комнаты. Мне хотелось доказать себе, что я все ещё хоть немного контролирую ситуацию: пусть мне не под силу остановить слёзы и мрачный внутренний диалог, я, по крайней мере, могу биться в истерике, стоя на одной ноге. Хоть что-то для начала. Это сейчас кажется смешным, но после этого случая я никогда больше не плакал. Слезы ничего не изменят, потому что миру плевать на твои слёзы и на тебя в том числе. Послышался тихий вздох со стороны стола, Ваня чуть улыбнулся. Этот врач, наверное, уже заебался выслушивать проблемы других людей. — Вань, а зачем ты плакал? Вопрос застал Иванова врасплох. Действительно, а зачем он плакал? Лил эти бессмысленные слёзы и долгие истерики? Зачем сдирал в кровь костяшки и кричал в лесу до потери голоса? Ему просто хотелось — Я плакал потому, что мне хотелось плакать, а главное — не для того, чтобы меня утешали. Психолог чуть улыбнулся и кивнул: — Хорошая позиция, но ведь это тоже не все? Опиши. Ваня закрыл лицо руками, медленно кивая: — У неё чуть смуглая кожа, карие глаза, нет не так. — Поправил самого себя Ваня. — Ореховые глаза. Волосы водопадом падают на плечи и грудь. Она все время их стригла только так. Говорила, что ей будут мешать волосы, будь они чуть длиннее. Они такого цвета. На солнце рыжие, зато при вспышке ее любимой фотокамеры– золотистые. И у нее вечно крутились волосы. Чёрт его знает почему. Раньше, в детские года, когда мы ещё были семилетними детьми, у нее была грива, а не волосы, зато теперь. Идеальные. Кроме кончиков волос. Еще у нее есть родинка на правом виске, но она всегда ее замазываешь, так как считает, что она некрасиво смотрится. — Хмыкнул Ваня, вспоминая, как Элька все время прятала эту родинку за волосами. — Еще у нее есть талисман — подвеска в виде очков. Конечно, кто бы сомневался, она носила очки, но сейчас почему-то линзы. Как можно стесняться такой красивой внешности? Она думает, что очки ее портят? Замолчав, Ваня посмотрел на Дока. Тот усердно что-то писал. Улыбка играла на лице психолога. Тот, наверное, возомнил, что Ваня просто влюблённый парень, у которого проблемы с родителями и в прошлом истерики. И представитель древнего рода просто пришел похвастаться перед незнакомцем такой красивой девушкой. К черту логику, но… Док и не таких встречал. Дописав что-то, молодой врач спросил: — Что тебя беспокоит конкретно? — Я знал о ней все. Любимые цветы, всех тараканов в голове, всех ее друзей и знакомых. Мне это нужно было, зачем-то. Я знал, когда и какими духами она пользуется, я знал, что значат ее жесты. Например, если она поднимала одну бровь вверх — она не верит, закусывает губу — думает, стучит пальцами по столу — нервничает. Я знал о ее родинках, я знал о растяжках на ее ноге, из-за которых она так парилась, потому что заработала их на одних из соревнований по бегу. А все спасибо, какому-то козлу, который сказал, что она полная. Вот и сдурила. Пошла в спортзал, и дала себе бешеную нагрузку, а потом начала занимать бегом, и как говорится — понеслось. — Выругался брюнет, но все-таки продолжил. — Док, понимаете, я знал все ее привычки, я знал каждый праздник в ее маленьком мире. Я знал каждую ее новокупленную вещь, ведь частенько выбирал ее с ней. Я знал тон ее помады, марку косметики, и… Даже размер вещей и марку любимых брендов. Я знал ее полностью. Знал, во сколько она встаёт на учебу, какая ее любимая зубная паста, знал, что она ненавидит спать в тёплых носках. Знал, сколько она принимает душ и сколько километров она пробегает по утрам. Знал, что обожает ЗОЖ и ненавидит курящих. Знал, что не любит сплетни и разговоры о других, кто ей не интересен. Знал, что у неё в комнате творческий беспорядок, но на кухне идеально. Знал, что придя в Старбакс, она придумает себе новое имя и закажет капучино. Знал, что у неё нет любимого цвета, она любит всех и вся. Знал, что ночью приходя домой, она плачет, сама не зная почему. Она всегда первая, всегда права, всегда умнее всех и всегда идеальна. Она любила первое апреля, хотя никогда никого и не разыгрывала. Она могла прожить без макияжа, но без косметики ни дня. Она читала редко книги, но могла процитировать любого философа. — Восхищенно говорил Иванов, будто бы хвастался. Хотя… Хвастаться здесь было нечем. Все было так плачевно, что даже обидно. — Я терпел все ее жалобы на подруг, девчонок с группы, но я никогда не слышал жалоб на одного человека… Психолог все так же заинтересованно смотрел на Ваню. Махнув рукой, мужчина дал знак продолжать. Иванов же грустно улыбнулся и сказал: — Она никогда не жаловалась на своего парня. Психолог удивленно смотрел на парня. Это вообще запутало бедного доктора. Тихо, почти шепотом, он спросил у Вани: — А кем же был ты? — Я был ее другом Врач выдохнул и посмотрел на Ваню, но тот сразу же поднял руку: — Только не надо меня жалеть. Не выношу этого. Док кивнул, что-то снова записывая в блокноте: — Чем все закончилось? Ваня пожал плечами: — Знаете, я отпустил ее. Она принесла много счастья, но много и боли. Но я отпустил, простил. Я не забыл ее. Я помню ее голос, имя, смех, но теперь без боли. Я могу заново улыбаться. Я теперь не плачу по ночам, вспоминая ее. Я спокойно слышу ее имя. Да, мы переписываемся, общаемся, но это неважно. Я отношусь к ней, как к другу. Нет больше этих бабочек в животе и розовых очков. Больше нет странной боли, когда она говорит что-то обидное. Я просто отпустил ее и наконец-то ожил. Док повёл плечом, выдыхая. Интересно Ваня поджал губы: — Может быть уже скажите что-нибудь? Даниил Алексеевич чуть усмехнулся и потёр глаза, облокачиваясь подбородком на кулак: — Может быть перейдём на «ты»? Ваня усмехнулся