Родной

Стефан и не знал, что встретить свою волчицу это так из-под-ног-землевышибательно. Ну, то есть, знал, конечно, по слухам, книжкам, рассказам… Но чувствовать это на себе совсем другое. Да и не волчица у него ни черта, а полуэльф, полуволк, средненький такой, тощий, только глазищи видны из-за желтоватых стекол гогглов, и драненькая полосатая кофта слегка свисает с плеча, словно ненавязчиво соблазняет. В стае шёпот и недоумение: соседнее племя совсем с ума сошло, выводить на Парный Круг полукровку да ещё и предлагать его сыну вождя. Но вождь смотрит выжидающе, пока не опуская поднятой ладони — если Джованни не примет пару, то замухрышку растерзают, им в Лесу слабаки не нужны.  — Я пр…принимаю его, — Голос срывается, но Стефан тянет руки, хватая волка за плечи и притягивая к себе. В глазах его новоявленной пары облегчение а-ля «Слава богу, пронесло», ярко выраженное желание поесть и удивление, что его таки, выкормыша грязнокровного, выбрали. Джованни всматривается внимательно, но веры в то, что не из-за жалости забрали, нет, и даже надеждой на это от полукровки не пахнет. Стефан обещает себе, что исправит это. Они идут домой, а вокруг них влажный воздух и толстые, зелёные лианы, похожие на змей. Джованни душит в себе желание сцепить с полукровкой пальцы и вместо этого спрашивает: — Как тебя зовут, чудо? Тот косится недоверчиво и говорит: — Мэтт. От Мэтта веет враждебностью брошенного всеми зверя и чем-то орехово-сладким, почти ванилью, Стефан принюхивается невольно — ему нравится этот запах. — Что это? — спрашивает он, водя носом вокруг головы своей пары. Полукровка отодвигается слегка и поясняет холодно: — Макадамия. Орех такой. Это запах нашего рода. А конкретнее, смешанные родовые запахи моих родителей. — Понятно, — кивает головой Джованни и всё-таки берёт Мэтта за руку. Два месяца спустя Стефан уже знает большинство повадок своей пары, умиляясь и удивляясь им. Например, Мэтт слушает эльфийскую музыку о любви, когда играет в приставку (присланную из его племени вместе с другими вещами), и при этом у него проскальзывают матные словечки. Выглядит это очень забавно: Мэтт сидит со скрещенными ногами и тихо поёт, сосредоточено хмуря брови над уровнем «Моя му-уза (блять!) из Евросою-юза (а ну ёб твою мать, иди сюда!), возьми меня в плен, открой мне шенген (захлопнись, пидор, и без тебя разберусь!)» И так всю песню. Впрочем, он делает так, только когда остаётся один. К Стефану он всё ещё относится недоверчиво, поэтому узнавать его лучше приходится потихоньку, украдкой, уткнувшись глазом в замочную скважину, скрючившись в три погибели. И Стефан крючится, потому что хочется. Хочется рассмотреть, погладить, понюхать (с Парного Дня он больше не чувствовал того прекрасного сладко-кружевного запаха). Ещё у Мэтта поистине зверский аппетит: не проходит ни одной минуты, когда Джованни не видел бы свою пару с бутербродом в руке и чашкой чая рядом. Мэтт тот ещё чайный наркоман и обожает специи, посыпая ими любое блюдо. Да, он и готовить умеет. Стефану, кстати, сильно влетело за подглядывание, когда Мэтт его поймал возле своей двери, но Джованни был рад даже такому контакту: его пара практически не выходила из своей комнаты.  — Чудо, не хочешь пойти погулять? — стучится Стефан в закрытую дверь. — Нет, — доносится твёрдый ответ, резкий и немного грубый, словно Мэтт чувствует угрозу для себя. Джованни вздыхает лишь и, спустившись вниз, уходит в сторону дома шамана — просить совета. Старый волк, к сожалению, не говорит ничего нового, а убеждает пойти к вождю. Стефану не очень хочется идти к отцу — тот не жалует разговоры о паре сына от слова совсем — но других вариантов нет. Льёт холодный дождь. — Ты знал, на что шёл, — с оттенками мороза в голосе повествует вождь. — Ты волк своего племени, второй после меня, и справляться со своими проблемами должен сам. Разве я тебя этому не учил? Ты слишком мягок для наследника. Не можешь даже приручить пару. Джованни возвращается домой, наполненный злостью до самых клеток, промокший до трусов и органов. Внутри хлюпает так же мерзко, как в разваливающихся от количества воды ботинках, и парень ругается тихо, раздражённо сдёргивая с себя верхнюю одежду и обувь. Сейчас не помешали бы тёплые тонкие руки, успокаивающие ласковыми движениями, да забота. От осознания того, что это всё есть, но далеко, не дотянуться, Стефан рычит бессильно. Он не понимает, почему его пара не хочет его признавать, почему прячется в комнате и только ворчит иногда угрожающе на него. Лучшая защита — это нападение. Джованни давно бы мог, согласно законам, ворваться в комнату Мэтта и насильно сделать его своим, впрыснуть ему в кровь предназначение и устроить весёлую жизнь. Но Стефан так не хочет и не может. Он на порядок умнее обычных племенных волков (гены не пропьёшь) и понимает, что ни ему, ни Мэтту от этого лучше не будет. Только наоборот — появится ещё больше проблем, чем раньше. Отвратительно скребёт на душе: никакой он не волк, а так, шакал какой-то, что с помощью, что без неё может только барахтаться в куче запутанных ниток отношений, создавая на них ещё больше узлов. Хочется напиться, да нельзя — перед самим собой совестно вот так просто срываться в бездну, и в голове стучит запущенным молоточком «Алкоголь не решение». А что решение, скажите, и он с радостью последует ему, лишь нужно направление. Стефан, измученный самокритичными мыслями, вяло доходит до душа, смывает с себя до сих пор ощутимый, полный презрения взгляд отца и валится на плед возле камина с горящим внутри огнём. — Я собачка, — изрекает напоследок Джованни и засыпает прямо там, слегка ёжась от воздуха, проникающего сквозь щели в полу. Следующий месяц приносит новые заботы. Мэтт сбегает ночами на прогулки, танцуя по крышам домов и распевая колыбельные звёздам, и лунный свет мягко ложится на его ключицы. Джованни восхищённо смотрит, запечатывая это зрелище себе куда-то внутрь, может, в мозг, а может, на сетчатку глаз, чтобы видеть перед собой постоянно. Он прячется в тени, бесшумно скользя за своей парой, и отчаянно надеется, что его не видно, ходит, следит за Мэттом, не потому что не доверяет, а потому что боится — случится что-нибудь, а его рядом не будет, чтобы помочь. В его племени никогда не бывает спокойно. Ещё хуже становится, когда из соседнего леса к ним переходит новый волк. Красивый, статный, с бунтарским голубым взглядом и округлыми плечами, он сразу покоряет сердца всех волчиц и некоторых волков своей озорной улыбкой, манящей и зазывающей. У Джованни неспокойно на сердце, и он становится нервным. — Стефан, это новый член нашего племени, Михаэль Кель, — вождь взглядом велит подать руку для приветствия, и приходится подчиняться, хотя волк ему не нравится от слова совсем. — Михаэль, это Стефан Джованни, мой сын. Если у тебя возникнут какие-то вопросы, обращайся к нему, потому что я, по большей степени, занят. Последнее слово ударяет по парню скрытым упрёком — бездельник. Ему хочется разорвать кого-нибудь на мелкие клочки. — У вас в племени немало симпатичных дамочек, — первым делом сообщает Кель, когда Стефан показывает ему территорию. — Многие даже с приличными такими задницами, есть за что подержаться. Стефан только поджимает губы, рассеянно рассказывая о местоположении более менее значительных построек, и упускает тот момент, когда Михаэль толкает его в бок и показывает куда-то в сторону кивком головы: — Смотри, какая конфетка. Спорим, я к нему подкачу? Джованни смотрит туда, и у него обрывается сердце. Впереди виднеется хорошо различимый силуэт Мэтта, парень болтает с девушками из дома напротив, а на его каштановых прядях красуется венок ромашек. Он стоит в солнечном луче и весь светится золотым огнём, как дитя неба, а в его глазах — Стефан отсюда видит — пляшут зайчики. Такой красивый, что дух захватывает. — Нет, — чересчур быстро и резко отвечает волк, подавляя в себе раздражение. — Это моя пара. — Оу, — протягивает Кель, пожёвывая сорванный ранее листок. Он кивает вроде бы понимающе, а потом вдруг ухмыляется злорадно. — Тогда точно стоит подкатить. И ускоряет шаг, развязной походочкой направляясь к кружку, в котором находится Мэтт. Этикет и природное воспитание не позволяет Стефану крикнуть на весь лес «Только попробуй, и я тебе кишки вырву!», хотя желание яростно подталкивает его к этому поступку. Гадёныш белобрысый. — Привет, детка, — Михаэль нахально берёт руку Мэтта и прикладывает её к своим губам, поблёскивая голубыми глазами. — Меня зовут Мелло, а тебя? Джованни кажется, ревность, исходящую от него, можно почувствовать физически, утопить в ней кого-нибудь (желательно этого подонка Мелло) или утонуть самому. Мэтт смотрит недоумённо на блондина тёмно-вишнёвыми глазами, осторожно вынимает ладонь из руки волка, а потом переводит взгляд на Стефана. Уголки губ дёргаются вверх, словно парня веселит исходящий от Джованни запах дичайшей ревности, он подходит к нему и проговаривает лукаво: — Привет, Стефан. Почему ты со мной не здороваешься? Али забыл уже, кто я? — Ты мой волк, — хриплым от молчания голосом произносит брюнет, разглядывая лицо парня и вдыхая запах макадамии. — Привет, Мэтт. Тебе так идёт этот венок… — Так-то лучше, — кивает удовлетворённо шатен и, выудив из-за пояса ещё один венок, приподнимается на носочки, чтобы надеть его на голову Джованни. — Я и тебе сделал, подумал, что на чёрном будет красиво смотреться белое. Он достаёт из кармана маленькое круглое зеркальце в резной оправе и показывает Стефану его отражение. — Ну, как? — Если ты встанешь рядом со мной, то ещё красивее смотреться будет, — парня размораживает наконец, и он даже может выдавить из себя фразу, смахивающую на флирт. Мэтт встаёт рядом с ним и разглядывает их отражение с улыбкой: — И вправду. Половинки всегда вместе хорошо смотрятся. Стефана уносит куда-то в космос, колени подгибаются, как у трёхмесячного щенка, и сердце заходится так, что вот-вот разорвёт грудную клетку в мелкие клочки. Слова его пары действуют на него, как наркотик — он парализован от счастья. — Мелло, если ты не против, я украду твоего гида, — шатен посылает вежливую улыбку оторопевшему от неожиданного игнорирования его подкатов Келя и, уцепившись за локоток брюнета, уводит его домой. В родных четырёх стенах Стефана отпускает, и он громко выдыхает от облегчения, расслабляясь. Мэтт подавляет смешок и говорит слегка насмешливо: — Что ж ты так напрягся? Я, честно признаться, думал, что ты его на месте разорвёшь, когда он ко мне подошёл. У тебя это на лбу крупными буквами было написано. Джованни впадает в небольшой ступор — никогда ещё взаимодействие с его парой не длилось так долго — а потому отвечает лишь несколько секунд спустя: — Я бы так и сделал, не будь законов, — и прибавляет раздражённо. — Из дикого леса дикая тварь*. Его аж передёргивает от воспоминания о наглом ловеласе, который осмелился клеить Мэтта. Уши бы ему пооткусывал. И глаза выцарапал. И вообще на мясо бы пустил. — Н-ну, спокойно, всё уже позади, — Мэтт вовремя замечает складочку между бровей и, взяв Стефана за руку, как маленького, ведёт его на кухню. — Сейчас мы нальём тебе чайку с травами, и попьёшь его, придёшь в себя. Нельзя нервы на всякого встречного-поперечного тратить. — Он говорил о тебе так, будто ты доступный волк, — ворчит зло Джованни, но Мэтт кладёт ему ладони на щёки и слегка наклоняет голову: — Успокойся. Мелло наверняка ещё не обрёл свою пару, от него же свободой одиночки несёт за километр. Парень внезапно осекается, щурится и не спрашивает даже, утверждает хитро: — Ты боялся, что я отвечу ему взаимностью. Стефану сказать нечего, он снова вспоминает отцовское «приручить не можешь» и, мотнув головой, молча освобождается из рук шатена. Мэтт наблюдает за ним пристально, но ничего не говорит, и только мысли какие-то по радужке бродят. Он загадка за семью замками, Джованни никогда его не разгадать. — Я к шаману, — Стефан сбегает практически, да что там, он действительно бежит к дому старца, тенью пролетая мимо недоумевающих волков. Открывший ему шаман не удивлён даже, он пропускает его внутрь и плотно закрывает дверь. Джованни перекидывается в человека и вцепляется пальцами в волосы. Он не понимает. — Ты сам его отталкиваешь, — речь шамана всегда течёт рекой, но на этот раз бьёт больно по ушам, как проливной дождь. — Не делаешь ничего со своей стороны, чтобы сблизиться. — Неправда, — тихо отрицает парень, сидя на коленях с преклонённой головой. — Я звал его гулять, но он отказывался. И вряд ли захочет сейчас. Старик усмехается серой печалью: — Какой ты всё-таки несмышлёныш, — и треплет брюнета по волосам. — Тебе бороться надо, а ты уж руки опускаешь. Не показывай, что ты о нем заботишься, тихонечко надо. Вон я свою волчицу тоже завоёвывал будь здоров, царствие ей небесное, пресвятая Мелираен… А она у меня была женщина с хар-рактером, ух! Чуть что — сразу посуду била. А твой… Он боится просто: обмана, предательства, племени нашего и себя тоже. Я об нём* богов поспрашивал, так они сказали, что нежная у твоего волка натура, тонкая и восприимчивая очень. Не было у него в детстве любви и уважения от других волков, вот и страшится маленький сердце своё не тому отдать. — Я его волк! — взвивается мгновенно Стефан. — Я не могу быть не тем! — Можешь, — отвечает спокойно шаман и достаёт из кармана ракушку на тонкой верёвке из лиан. Джованни замечает в ней рыжеватые отблески и почему-то думает о Мэтте. — Лес знает много случаев, когда пара оказывалась неподходящей, и только боги ведают, почему так получается. Возьми этот кулон: он из племени, откуда родом твой Мэтт, принесёт покой в его сердце. Но на кулон надейся, а сам не плошай — помогай незаметно ему освоиться. Некоторые волки годами не могут привыкнуть к новому месту. Джованни осторожно берёт верёвочку в зубы, кивает с благодарностью и оборачивается в волка. Домой он мчится ещё быстрее, чем прежде. Вернув себе человеческий облик, он кладёт кулон на тумбочку в прихожей и прислушивается к домашней тишине. Та отзывается в ушах чем-то мягким и ленивым. — Мэтт? — Я здесь, — шатен высовывается на мгновение из кухни и тут же исчезает обратно. — К шаману ходил? Стефан кивает, забывая, что его волк не может видеть сквозь стены, и, спохватившись, говорит вслух: — Да, ходил… Он посоветовал мне много полезных вещей. — Каких же? — Джованни заходит на кухню и видит раскиданные по полу остатки ромашек и белые лепестки. Мэтт целиком сидит на кухонном столе, выставив вперёд ступни и обхватив ладонями кружку с горячим травяным чаем. Он… волновался? Стефан мысленно затаптывает в себе желание подойти к нему, хотя уверен, что оно блеснуло в его глазах, потому что Мэтт смотрит внимательней. — Всего понемножку из книг «Вам за сорок, а вы ещё одиноки?» — отшучивается брюнет, обходя стол и улыбаясь своей паре: отвлекающий манёвр, не говорить же ему, в самом деле, что шаман приказал любить близко, но незаметно. Он цепляет пальцем мизинец шатена и покачивает его из стороны в сторону. Мэтт всё ещё смотрит на его, и Стефана прорывает. — Ещё он говорил, что мне нужно больше гулять, желательно с тобой, а когда я сказал, что я звал, но ты не хочешь, пожал плечами, мол, чего ты ожидал, он же в чужом племени. Скажи… — Джованни поднимает глаза на парня и глядит вопросительно (на самом деле, почти жалобно). — Ты действительно так не хочешь общаться со мной? У Мэтта на лице написано искреннее недоумение, но в глазах, где-то глубже, всё ещё прячется недоверие, когда он отвечает: — Я… Мне немного некомфортно. Не здесь, не с тобой, а вообще. Я же вырос в другой обстановке, а в вашей деревне… — он запинается, пытаясь подобрать нужное слово. — Ко мне странно относятся, я не могу их понять. Ясно, что я кому-то могу не нравиться, но все волки и волчицы вашего племени, кажется, вовсе меня ненавидят. Отец твой… — Он кроме себя никого больше не уважает, — вырывается у Стефана невольным признанием, и он зло щурит глаза при воспоминании о вожде. — Считает, что все ему должны своим существованием. Я, разумеется, в первую очередь. Мэтт дёргает рукой, будто хочет погладить, но вместо этого мягко освобождает свой мизинец и говорит непритворно: — Сегодня выходной, и нужно отдохнуть. У меня был чересчур наполненный день, и я хотел бы немного поспать, если ты не против. А как он может быть против? И его волк уходит на второй этаж, к себе в комнату, промурлыкав напоследок «Спокойного дня». Джованни остаётся на кухне и рассматривает рассыпанные по полу белые лепестки ромашек. Его направили по нужному пути, но всё ещё хочется найти отгадку. Потому что он не понимает. — Великая, помоги мне, — шепчет брюнет тихо свою просьбу, как молитву в храме. — Я слишком много думаю. Ему же помогут?