«Пальцы болью горят, ну и пусть. Кровь делю на двоих без слов, Почернеют снега к весне, Алой лентой ночных костров Свою душу отдам тебе.»
Однажды Эвелейн потеряла сознание прямо в медпункте. Да, даже докторам иногда требуется помощь. Ее смогли привести в сознание, и первое, что Эв увидела – лицо Эзареля. Она удивилась, наблюдая за обеспокоенным огоньком в его глазах. Огоньки плясали туда-сюда, видимо, он нашел ее первым. Вокруг толпились несколько людей, но несмотря на это, Эвелейн заплакала, когда тонкая женская рука коснулась его плеча. Глаза больно щипало от такого количества выплаканных слез за пару недель, а сердце гложила ненависть. Но не к Эрике, не к Эзу. К себе самой. За слабость. И она продолжала отдавать ему все, что могла. Но Эзарель уходил все дальше, и Эв не знала, что делает не так. Она пыталась убедить его, что Эрика – плохая пара для эльфа, ведь они живут значительно дольше людей, и хоть точно не определено, кем на самом деле является девушка, было ясно, что не эльфом.«Знай, зола – Все слезы выплакала. Ты тоже знай, смола – Все ветры я прогнала. Где теперь взять тепла – Всю душу я отдала, А другая тебя нашла, Другая за руку увела…»
Из последних сил Эвелейн выполняла свой гражданский долг – помогала больным и слабым, дрожащими руками готовила целебные зелья, пока однажды к ней с просьбой не обратилась Эрика. Эвелейн перепутала ингридиенты, добавив туда что-то слишком ядовитое. Нет, не нарочно – по собственной слабости. Около пяти дней пролежала Эрика в кровати, едва живая, ослабевая с каждым днем, бледнея. Но она выкарабкалась. Точнее, ей помогла Эви. Она не смогла просто так оставить ее умирать. Эрика, как цветок, увядала с каждым днем, и казалось бы – не будет больше проблем! Но Эвелейн не убийца, она не смогла ее бросить. Поэтому Эв сидела с ней днем и ночью, поила лечебными зельями, кормила. Эзарель заходил к ним при каждой свободной минуте – это было не в его характере, но, видимо, в этой ситуации он откинул все свои выкрутасы. Все же Эрика ему симпатична – спору нет, он не мог бросить ее умирать. Эльфийке было тяжело наблюдать, как он с тоской в глаза смотрит не на свою, в прошлом, возлюбленную, а на нынешнюю, которая бессильно лежит на кровати в своей комнате, не в силах что-либо сказать. Гвардия, видя старания Эвелейн, простила ей грех. Всё же она не садилась ни на минуту, спала сидя около Эрики и ела меньше нормы, вытаскивая девушку с того света. И всё же вытащила. Но где облегчение? Где хоть какие-то эмоции? Хотя бы отрицательные? Их просто не стало. Она спасла ее, да, определенно. И сделала это не только потому, что не хотела тащить на спине грех за убийство по несчастному случаю. А чтобы вновь видеть улыбку на лице Эзареля. Ведь только эта простая, наивная девчонка заставляла его улыбаться. Да, вот она, вновь улыбается всем своей невинной улыбкой. Многие стали сторониться Эвелейн с тех пор, но ее это сильно не волновало. На душе была метель, среди которой сидела девочка с одной-единственной догорающей спичкой. — Ты ее чуть не убила! Что с тобой не так? – Эз однажды всё же докопался до Эвелейн с этим вопросом, но она прикинулась, что занята, и выпроводила эльфа за двери медпункта. Она просто не могла сказать ему, что творится на душе, хоть для Эв Эзарель и был той самой догорающей спичкой. Скажи она ему – и всё пропало. Спичка погаснет окончательно. А пока остается лишь греться в грезах ее тускнеющего пламени.«…Я ее за то прокляла»
И она продолжала молиться. Земным богам, о которых вычитала из книг Икар, здешним, существующим, несуществующим, Оракулу, не Оракулу. Подолгу смотрела на Священный Кристалл, а точнее то, что от него осталось, видя там лишь свое бледное отражение, но никак не спасение. Она молилась о решении ее недуга, и ей было уже всё равно, каком решении. Но никакие высшие силы не хотели освободить Эвелейн от мучения. Эви не хотела марать руки в крови – неважно, своей или чужой, поэтому продолжала надеяться, грела душу о несуществующую надежду, понимая, до чего докатилась – до молитв богам, которых, возможно, и не существует! Разве не забавно? И всё продолжалось. Дни были одинаковыми, длинными, словно один. Нарастающее чувство тревоги от факта попадания во временную петлю, ведь все продолжается день за днем, раз за разом. Жизнь монотонна и скучна, засыпаешь с одной мыслью и просыпаешься с ней же. Она преследует тебя. Пока однажды где-то около Штаба не обнаружили подозрительную активность. Мико с Эрикой поспешили на место поздней ночью, и если первая вернулась, хоть и еле живая, то вторую вернули по кускам. Следы от укусов черных псов были настолько огромными и глубокими, хаотично разбросанными по всему телу, что исцелить это было невозможно. Онемевшие конечности, по которым стекала еще горячая кровь, безжизненно болтались, словно ненужные, разорванная шея почернела от горячей жидкости. Бледное лицо, в прошлом такое живое, по-детски наивное, исказилось до неузнаваемости: в фиолетовых глазах с отблеском голубого застыли слезы, сверкающие мертвецким блеском. Она еще дышала, когда ее принесли в медпункт, но от каждого вздоха в приступе кашля изо рта сочилась кровь. Она не могла двигаться, но пыталась говорить, грудь бессильно вздымалась и опускалась, каждый вздох давался с непосильным хрупкой девушке трудом. Жизнь в ее глазах с каждым мгновением угасала, разодранный когтями живот выглядел отвратительно. Насколько же сильна ее жизненная сила, чтобы не умереть на месте от такого? Мико лежала на соседней койке, краем уха ловя судорожные всхлипы, взволнованные Гвардейцы стояли в дверях, но молчали. Их сердца обливались кровью. Эвелейн провела рукой по ладони Эрики. Холодная. Кончики пальцев окрасились в кроваво-красный оттенок. Забрызгав больничную койку своей кровью, Эрика скончалась прямо там. Все знали, что ее уже было не спасти, но откуда тогда это чувство? Почему откуда-то из глубины сознания поднимается это противное чувство? К горлу подкатило мерзкое чувство, схожее с тошнотой. Перед тобой труп того, кого ты знал, хоть и недолгое время. Из глаз покапали слезы – на этот раз действительно последние, застывающие на щеках, словно чистые бриллианты. Держа холодную руку в ладонях, Эвелейн спрашивала себя, искала внутри сознания ключ к ответу, переворачивала и без того наведенный в сердце бардак вверх дном, но не могла ответить на вопрос – почему ей легче? Что произошло? Словно с души сняли черную метку? Звон в ушах заглушал шум и крики сзади, но лучше бы она слышала крики и слезы, чем этот противный звон. Тогда Эвелейн упала на колени около неподвижного, охладевшего тела, сжимая обмякшую ладонь в руках. Кто-то подхватил ее за плечи, она почувствовала знакомое тепло, но все посторонние звуки по-прежнему заглушались собственными рыданиями. Она все еще спрашивала себя: Почему это слезы счастья?