сломленный

Юнги устал. Устал от постоянного давления и критики. От голоса в собственной голове, который с завидным постоянством твердит, что он – Юнги – ничтожество. Что он ничего не может. Что он бесполезен, скучен, бездарен, слаб, никчемен. Устал от себя. От того, что бесполезен, скучен, бездарен, слаб, никчемен и не может сопротивляться этому голосу. Позволяя тому брать над собой верх. Позволяя ему звучать чужими голосами, иметь чужое лицо. Иногда даже вовсе этого самого лица не имея, вгрызаться в самую подкорку мозга, стучать там своими челюстями, а потом безнаказанно сползать по затылку ледяными мурашками, проникать ещё глубже, точно змея обвивая сердце. И сжирая уже его. Не то чтобы Юнги верил, что у него есть душа. Чистая и невинная, которую стоит беречь от этой «змеи». Но как ничто ощущает, как она болит в такие моменты. Как она воет и толкается изнутри в грудную клетку, будто хочет вырваться и сбежать от этого голоса, от сотни и сотни тысяч голосов, этих чужих слов на экране телефона, этой критики и давления. От своего хозяина, который настолько слаб, что не может наплевать на всё это ради неё одной. Юнги устал от того, что злится. Что может в любой момент сорваться на каждого, кто попросту подвернётся под руку. Юнги запирается в студии и ненавидит себя за то, что не выходит оттуда, когда его зовут. За то, что огрызается, когда его приходят проведать. За то, что не может заставить себя сказать правду, когда пытаются достучаться, варясь в этой грязи, мыслях и негативе. Самое смешное во всём этом, что даже в студии он не чувствует сейчас спасения, уединения и облегчения. Он исписывает бумажки неровным быстрым почерком. Разбрасывает их вокруг себя, рвёт и расцарапывает карандашом. До дрожи вжимает пальцы в кнопки и переключает микшеры, стараясь достичь неведомого идеала. И отчаянно хочет разворотить всё это к чёрту. Разломать, разнести вдребезги.

*

Юнги устал. Он почти спит прямо на полу, привалившись плечом к дивану, потому что только так может на время сбежать от всего, ото всех, от себя самого. Если повезёт, конечно. Сжимает в пальцах кружку с давно остывшим чаем и ловит себя на мысли, что пропустил всё сказанное Намджуном. Только вздрагивает от смеха Джина и морщится, как от головной боли. Он может себе это позволить. Он ведь Мин Юнги, который по жизни мрачный циник. Мин Юнги, которого напрягают глупые шутки и чрезмерная активность. От этого Юнги сейчас тоже безумно устал - от этой маски и этого имиджа. Он отрицательно трясёт головой, когда Чимин осторожно касается его плеча и руки, и внутренне сжимается от страха, что вспылит на Пака, который всегда лезет с таким отчаянным желанием помочь, что Юнги становится ещё более противно от себя. Отводит взгляд от обеспокоенных глаз младшего, сует тому свою кружку и поднимается, сухо сообщая, что идёт спать. Юнги идёт в ванную. На автомате выпутывается из одежды, шарит по дверце душевой кабины, пытаясь её открыть, и замирает, прижимаясь лбом к матовому стеклу и сдавленно посмеиваясь от абсурдности происходящего. Дожил до того, что единственное место, где он может уединиться – это ванная комната. К нему никто не сунется. Даже вечно чокнутый Тэхён, который может влезть в душ к любому, даже к самому старшему, если слишком прижало, хочется скорее в кровать, а кто-то застрял с мытьем и тормозит остальных. К Юнги так нельзя. И это заставляет сжимающую сердце «змею» немного ослабить хватку, чтобы он мог вдохнуть свободнее, забираясь в кабинку и пуская воду. Та бьет струями в лицо и грудь и Юнги вздрагивает и зажмуривается сильно-сильно, втягивая голову в плечи. Даже смешок выдыхает. А потом запрокидывает голову, подставляясь воде, которая уже настроилась на нужную температуру и теперь плавно обтекает всё тело, смывая часть усталости, хоть и небольшую, но, по крайней мере, физическую. Он позволяет намокшим волосам липнуть ко лбу и цепляться за ресницы. И стоит вот так неподвижно, кажется, целую вечность, слушая лишь шум воды в ушах, её стук, шорох, который сейчас заглушает внутренний голос. А потом всё вновь обрушивается точно лавина. Юнги не знает, как это работает. Где находится этот переключатель. Но он чувствует, как оступается. Всего секундное промедление. Всего одна мимолётная неосознанная мысль и голоса снежным комом обрушиваются на тебя сверху, набирая и набирая обороты, разрастаясь, сгребая под себя все, до чего способны дотянуться, и придавливая к земле этой тяжестью. Юнги сжимается в комок, точно внутри срабатывает пружина, вцепляется пальцами в стенку кабинки, роняет голову и стискивает зубы, глотая через силу и заталкивая обратно в грудь рвущийся из неё крик. Сползает вниз и садится на корточки, ударяя себя кулаком по колену, будто это поможет голосу замолчать, прервет этот шепот в голове, остановит мысли. Мин тычется лбом в мокрую запотевшую стенку и зажмуривается до боли и пятен перед глазами, кусая губы. Он неосознанно царапает всю ту же коленку, думая, что если сейчас заплачет, то станет легче. Наверное. Но плакать не получается. Что-то сдерживает изнутри, не давая прорваться эмоциям. Он только продолжает жмуриться, чувствуя как капли воды стекают по лицу, срываясь с челки и ресниц, стучат по затылку и спине. А потом оглядывается на дверь рассеянно. Показалось или нет, что кто-то стучал? Или скребся. Или, может, уже зашел. Юнги выпрямляется, готовый огрызнуться на Чимина или Тэхена, но слова застревают в горле, будто немота напала. Он только в холостую открывает рот и снова закрывает. Ну и пусть. Пусть бы кто-то пришел. Лишь бы не лез с расспросами и заботой. А просто говорил, пусть даже сущую чепуху и рандомный бред. Просто присутствовал. Следил, чтобы Юнги ничего не сделал, быть может. Коленку саднит от воды, будто он разодрал её при падении. Это немного отрезвляет и Юнги наконец выдыхает хрипло: - Что-то нужно? - Я просто хотел спросить, не нужно ли тебе что-то. Мин удивляется, слыша осторожный голос Чонгука сквозь шум воды. И осматривается даже, будто проверяя, на месте ли шампуни, гели и прочие нужные в такой ситуации средства. - Тут все есть. Иди спать, Гукки, - Юнги чувствует, как слезы внезапно подступают к глазам, не щекоча, а обжигая веки, точно сок от лука, а горло сжимается, вынуждая хрипнуть сильнее и глотать слова. - Ты уверен? Голос у Чонгука все такой же осторожный, но твердый и упрямый, и звучит ближе. - Да. Черт, да. Уверен! Юнги срывается снова, злясь, что его не хотят оставлять в покое. Пусть минуту назад он и думал, что хочет чьего-либо присутствия. Но срывается и его голос, дрожа чуть высокими нотками, получается не так уверенно и безапелляционно как обычно, поэтому приходится тут же прикусывать язык и глотать ком, который, кажется, застревает намертво, вынуждая распахивать губы и хватать воздух ртом. Как рыба, которую выкинули на берег и теперь наблюдают как она захлебывается воздухом, пытаясь дышать. - Можно я зайду? Да чего он хочет? - Ты уже зашел. – Юнги невольно пятится глубже в кабинку, кашляя от того, что пытается сохранять голос ровным. - Я не об этом, - Чонгук молчит всего пару секунд, отзываясь в таком тоне, будто Юнги и без того сразу понял, о чем речь. - Ты в край охренел? – голос звучит вопросительно лишь от того, что Юнги удивляется такой наглости до дурацкого смешка. Да, он понял сразу, но не хотел верить. – Я тебе не Чимин или Тэхен, забыл? - Я помню. Этот раздражающий тон. Чонгук будто спорит с учителем, который не хочет принимать его точку зрения. Спокойно так спорит. Уверенно. Будто это не он тут самый младший и лишь недавно пиво-то только попробовал. Юнги даже плакать перестает. Точнее, отмечает это как-то вскользь, так же вскользь осознавая, что вообще плакал и на губах соленый привкус. - Можно? Чонгук гнет свое и желание плакать перерастает в желание отвесить наглому макнэ пинка. - Ты е**нутый? Я в душе. – Юнги переступает с ноги на ногу, а потом делает шаг в сторону силуэта за стеклом, невольно сжимаясь, будто тот может что-то разглядеть сквозь матовую запотевшую поверхность. Чонгук выглядит еще более внушительным, может потому, что в том возрасте, когда растет как на дрожжах, а может потому, что Юнги сейчас совершенно обнажен, вплоть до самой души, царапающей грудную клетку изнутри. Ты такой дохлый и слабый. Он прижимает руки к голове и трясет ею, пытаясь прогнать голос, который цепляется к любому его слову, выворачивая все в негатив. - Я себе и таким нравлюсь, заткнись! Юнги не замечает как слова срываются с губ отчаянным возражением. Чонгук снаружи вздрагивает и прижимает ладонь к стеклу. - Уходи, - Мин не уверен, кому именно это говорит – Гуку или же голосу. Звучит сухо и устало. Почти как «мне все равно, даже если ты не послушаешь, я больше не могу». Чонгук - этот гребанный, наглый и мелкий Чон Чонгук - воспринимает это как разрешение. Он забирается внутрь, даже не удосуживаясь раздеться, в домашних шортах и свободной рубашке, босиком. И смотрит хёну в лицо из-под быстро намокающей от конденсата и капель челки. Юнги матерится растерянно и ошарашенно, пятится и прикрывается, но у него действительно больше нет сейчас сил возмущаться и кричать. Их все будто вымыло той самой водой из душа. Разморив его самого до состояния полной апатии. Ну хочет макнэ мокнуть, пусть делает. Лишь бы не таращился так, словно видит насквозь. Юнги сейчас и так слишком обнажен. - Е**нутый, - он смиренно выносит свой вердикт и отворачивается от младшего, от его взгляда, который буквально жжет затылок, подставляясь под струи, продолжая прикрываться одной рукой и упираясь второй в стенку кабинки. Поза та еще, но куда теперь смущаться, когда к тебе в кабинку залез парень и прожигает взглядом. Юнги все равно ежится и снова чертыхается, поджимая колени и втягивая голову в плечи. Стремно как-то. А потом Чонгук вдруг обнимает его со спины и прижимается к ней грудью, и у Юнги весь воздух выбивает из легких и сердце почти проламывает грудную клетку. Одежда Чона насквозь промокла и прилипла к телу, волосы щекочут открытую шею Мина пониже затылка, потому что младший наклонился, а дыхание обжигает похлеще воды. - Ты сдохнуть хочешь? Голос звучит низко и зловеще и Юнги даже рад, что он не срывается и не звенит, как при истерике. - Сейчас я готов. Ну разве можно быть более безмозглым? Юнги снова ловит себя на том, что бессмысленно открывает и закрывает рот. Тут даже сказать нечего! - Чокнутый. Юнги усмехается. Мрачно так и рвано. А потом обмякает весь, роняет голову и прижимает кулак ко рту, чтобы заглушить хриплый и поломанный всхлип. Он чувствует себя куклой в руках Чонгука. Тряпичной, вялой, совершенно лишенной проволочной основы, на которой все держится. И с какого хрена этот макнэ Чон такой большой. И понимающий все без слов. Он же совсем мелкий, наивный и придурковатый. Совершенно не видит грани между играми и жизнью. У него уважение к старшим и чувство самосохранения напрочь отнимаются, когда он нарывается. А нарывается он постоянно. Юнги давится всхлипами, пытаясь затолкать их обратно. Дрожит и вздрагивает, захлебываясь почти. А Чонгук обнимает и молчит, прижимаясь лбом к чужому затылку. И держит, не давая хёну упасть. И его прогнать хочется. Накричать. Выплеснуть все то, что так упорно раздирает изнутри. Но и чтобы он не отпускал тоже хочется. И Юнги не знает, от чего именно ему наиболее противно. Его попросту воротит от себя. Он скребет ногтями по стеклу и хрипло роняет с покусанных губ: - Трахни меня. Чонгук, кажется, дышать перестает. Сжимает непроизвольно так, что Юнги чудится, будто его ребра хрустят. А потом касается кожи не менее хриплым: - Хён? - Я уже и так голый. И сам прошу. Какого тебе еще нужно? Я твой стояк сквозь шорты чувствую. Щеки жжет так, что Мин думает, что капельки воды на коже вот-вот начнут испаряться. И он знает, что Чонгук тоже краснеет. Уже давно красный. И похож на мокрого щенка. Сурового такого щенка. Из тех, от одного взгляда которых пробирает, будто не пес на тебя смотрит, а человек. И Юнги рад, что не видит сейчас этого взгляда. - Я не.. оно... - Да знаю, - Юнги огрызается снова, но на удивление беззлобно, просто так получается, просто он знает, что Чон не за тем пришел, знает, что он не притворяется. Что ему вовсе не противно. Просто. - Не хочу делать тебе больно, хён. Особенно сейчас. - Мне сейчас так больно, что просто делай, что говорю. Юнги сжимает зубы, старается звучать сурово и требовательно, показать, что ему плевать, что... Что? Он не выдерживает и выпрямляется, поворачиваясь лицом к Чонгуку. Смотрит красными глазами, губы кусает припухшие от слез. И краснеет, чертыхаясь приглушенно и грубо. А потом вцепляется пальцами в насквозь вымокшую рубашку на плечах Чонгука и прижимается лбом. Получается куда-то в область переносицы, но Гук наклоняется сам, придерживая ладонями за талию. Дыханием касается и губами, собирая капли с лица Юнги. Ресницами дрожит, глядя из-под них тяжело и хмуро. По-взрослому совсем. С болью. И Юнги снова хочется ему затрещину отвесить. Потому что слишком глубоко внутрь этот взгляд проникает. Снова вынуждая ощущать к себе отвращение за эти предательские провокации на жалость. - Ты самый лучший, хён. Чонгук бормочет, чуть шмыгая носом, но не улыбается привычно-глупо. Вместо этого он нашаривает губы Мина и целует без надежды на ответ. Нежно. А потом неожиданно соскальзывает ладонями по узким бедрам и подхватывает того, поднимая. Юнги хрипло ругается в чужие губы, зажмуриваясь, и лопатки сводит, которыми приходится упираться в стенку. Запрокидывает голову, выгибаясь, и вдыхает прерывисто и тяжело. Щеки жжет. Уши тоже. И внутри все сжимается настолько сильно, что приходится сдерживать стон. Чонгук целует подставленную шею, вынуждая Юнги обхватить себя ногами и цепляться до побелевших костяшек, стягивая вымокшие насквозь шорты и боксы. Получается не с первого раза, ткань липнет к телу и мешает адски. Гук упирается одной рукой в стенку кабинки, напрягая мышцы и цепляясь, щекочет шею Мина слипшимися прядями, злясь на себя. И в итоге так вжимает хёна в стенку, что тот не выдерживает, роняя протяжный стон, снова ругается и смеется ломанно, царапая чужие плечи. У Чонгука почти крышу сносит от этого звука. От этого голоса. От того, как Юнги вынужден выгибаться и поддаваться. Его ведет и горло сдавливает от недостатка кислорода. В кабинке и так душно. Но, кажется, будь вода ледяной, Чонгук все равно пылал бы. Он сжимает чужие бедра, стараясь держать себя в руках, снова прижимается губами к бледной шее, и ведет ими вверх, собирая влагу. Юнги дрожит. Юнги глотает подступающие стоны и плавится. Его разрывает изнутри от боли. Спазмы заставляют хватать разгоряченный воздух ртом. И он цепляется за Гука так, словно бы это единственная опора в жизни. Чонгук все еще боится. И медлит. Прикусывая мочку и задевая языком колечко, которое Юнги так и не вынул, когда пошел в душ. И Мин снова стонет, отзываясь, и шепчет низко, облизывая постоянно пересыхающие губы: - Ну же... Младший чуть кивает, вдыхая судорожно и шумно. Его почти колотит от волнения и страха, а низ живота сводит болезненно. Оглаживает бедро Юнги, прижимаясь губами к тонкой коже за мочкой его уха, кончиком носа щекочет. И толкается. Сперва пальцами. Дрожа и еле удерживаясь на ногах, когда Юнги роняет протяжный, задушенный собственной ладонью, которую он прижал ко рту, и судорожный стон. Его грудь дрожит, ресницы слиплись от влаги, а на щеках яркий румянец и у Гука дыхание перехватывает от того, какой он сейчас хрупкий и красивый, как фарфоровая кукла. С припухшими алыми губами и мокрыми волосами, неловко зачесанными назад. Он двигает рукой медленно и постепенно, а Мин отчаянно цепляется за него одной рукой, кусая ладонь и не замечая, как по щекам текут слезы, смешиваясь с водой. Чонгук не знает, сколько проходит времени, он просто теряет нить происходящего, жадно ловя приглушенный голос хёна, каждое его дрожание, перемену в выражении лица, ждет, когда тот привыкнет. Сердце бухает где-то под кадыком и в висках, и мир сузился до одного лишь лица Юнги напротив. А потом убирает руку, срывая с губ очередной неровный, тихий, но куда более сладкий стон. И толкается сам. Сейчас для Юнги вокруг нет ничего, кроме этих ощущений, жара и дыхания Чона. Его прикосновений и его самого. Даже мысли из головы совершенно выбило. Он ахает еще более протяжно, чем раньше, и поспешно утыкается лицом в чужое плечо, стараясь себя заглушить и содрогаясь. Цепляется дрожащими тонкими пальцами за чужую рубашку на спине и плече. И выгибается, подается вперед, жмется животом и грудью, дыша отчаянно часто. Рассыпается внутри на осколки. А потом прижимается лбом ко лбу Гука. Не открывая глаз. Не говоря ничего. Стоная совсем тихо и низко. Впитывает его ответное дыхание, приглушенный голос, чувствует тяжелый взгляд на своем лице и до отчаяния жаждет, чтобы это никогда не заканчивалось. Густой воздух давит. Вода скользит по коже, совершенно не принося облегчения от жара. И Юнги туманно, через головокружение думает, что сейчас наконец свободен. Слезы щекочут виски и он ощущает, как руки Чонгука перехватывают его крепче, сжимая, держа, не давая упасть. А потом Юнги роняет голову обратно на плечо Гука, привычно сдавленно ругаясь, ахает. И чувствует, как Чон тихо смеется. Опускается на пол кабинки, сам дрожа и дыша загнанно. Прижимает к себе осторожно, боязливо, бормоча в мокрые пряди на виске о том, какой он талантливый, прекрасный и идеальный. Связь с реальность вовсе теряется. Юнги и сам судорожно смеется на все эти, такие ребяческие, глупости и ощущает внутри совершенную пустоту. Без единого голоса. Кроме голоса Чонгука. Который собирает Юнги буквально по кусочкам. Спокойно и методично. Уверенно. Заполняя пустоту и заменяя собой все другие.