Хочу как ты

Время замирает, когда Кагеяма падает на колени. Открытый, просящий и оттого беззащитный. Ойкава смотрит во все глаза, чтобы не пропустить момент, когда Кагеяма решится. Руки устало подрагивают в чужих напряженных пальцах. Дверь закрыта на ключ, окно захлопнуто, от кафеля несет холодом и влагой. Ойкава смотрит во все глаза, не моргая, потому что кажется, стоит только моргнуть, как тут же уснешь или хлопнешься в обморок от усталости, а обмороки так не к лицу капитану сборной. Или все же стоит попробовать – хотя бы ради того, чтобы узнать, как Кагеяма будет выносить его на руках из запертого туалета. Но это в другой раз. Сейчас Ойкаву ожидает очередной сеанс поклонения. Обожания. Этой, как ее, лю… Кагеяма резко выдыхает через нос, вскидывает взгляд и тут же опускает – можно? – Да, – отвечает Ойкава еще твердым голосом. Да, конечно. Да. Пожалуйста. Горячие, спекшиеся за время тренировки губы прижимаются к костяшкам, и Кагеяма хмурится, словно ему, как и Ойкаве, немедленно становится плохо. Плохо, и хорошо, и жарко, и в груди болит – до того разгоняется сердце. Ойкава молчит, пока Кагеяма выцеловывает тыльную сторону его ладоней, доверчиво прижимается щекой, закрывая глаза, разгибает по одному сжатые взмокшие пальцы. Сухие губы совсем не оставляют следов, но Ойкава все равно чувствует себя помеченным. – Научите меня, – тихо припечатывает Кагеяма в самый центр ладони. Это он про передачу. Это он во время игры впервые увидел, как Ойкава с Ивайзуми проворачивают “мариту” – быструю, точную, идеально исполненную. У Ойкавы у самого сердце зашлось от радости, когда все получилось, а Кагеяма так вообще до конца партии просидел на скамейке с открытым ртом. Так и тянуло показать ему язык. – Научите, – повторяет Кагеяма, и Ойкава цепляет двумя пальцами его подбородок и вздергивает, заставляя поднять взгляд. – Ты научишься сам, – говорит он, поглаживая теплую щеку большим пальцем; каждый раз, когда ноготь дотрагивается до губ, Кагеяма сглатывает. – Позже. – Мне надо сейчас. Хочу быть как вы. Хочу быть лучше вас. Кагеяма этого не произнесет, потому что уверен, что в ответ Ойкава снова попытается его ударить. Ойкава бы и ударил, раньше, до всех этих свиданий в туалете, до того, как Ойкава признался самому себе: Кагеяма однажды его перерастет. С его помощью или без нее. Это пока Кагеяма не понимал, что, создавая его талант, бог не просто вложился – вкалывал сутками напропалую, обтачивая и без того бесподобные способности. Это пока Кагеяма ловил Ойкаву на тренировке восхищенным взглядом, ходил хвостом, ждал после занятий, загонял в пустые туалеты и падал на колени, вжимаясь губами в его уставшие руки, а Ойкава в ответ забывал ругаться. Это все так ненадолго. Ойкава одним жестом поднимает Кагеяму на ноги и прижимает к себе, за шею, за талию, за бедра. Целует за ухом жесткую царапающую прядь, впивается пальцами в замечательную впадинку под затылком, тянет на себя. Целуется Кагеяма смешно и неловко, наугад двигая языком. Он вообще не любит целоваться, но терпит ради Ойкавы, как терпит все его выходки, издевки, обидные замечания и подколки насчет неумелой подачи. Он терпит все, чтобы потом вот так подаваться навстречу и лишать Ойкаву рассудка, заставляя обещать в полуобморочном жарком бреде: конечно, научу, конечно, не брошу, “мариту”, “стопку”, планер во вторую зону, мертвую петлю, тройное сальто – все, что ты захочешь, Тобио. И можно обидеться на такое отношение, сказать, стоп. Сказать, фу, Тобио, нельзя быть таким расчетливым гадом, мне за тебя стыдно. Но. Но в ту самую секунду, когда Ойкава собирается с остатками мыслей, чтобы сказать все это, Кагеяма вминает его в стену и прижимается всем собой: грудью, бедрами, плечами. Тычется носом в шею и просто дышит, жмурясь и тяжело вздрагивая. И есть в его совсем еще детской влюбленности что-то такое трогательное, такое больное и щемящее, что Ойкава раз за разом обещает себе, что будет самым лучшим, самым первым, что вывернется из кожи, что сделает что угодно и станет кем угодно, лишь бы Кагеяма продолжал так смотреть на него. * – Этот твой пришел, – говорит Ивайзуми и со скрипом закрывает шкафчик. После игры с Шираторизавой они двое преувеличенно долго переодеваются, складывают и убирают вещи. Ивайзуми почти все время молчит, но раз за разом, проходя мимо, касается плечом плеча. – Такой же мой, как и твой, – кисло улыбается Ойкава. – Ну, не я с ним по раздевалкам зажимался. Ойкава предсказуемо давится водой. – Ива-чан! – Я ушел, – Ивайзуми действительно закидывает сумку на плечо и отворачивается. – Скажу нашим, чтобы не ждали тебя. – Но… – Но если дома не появишься к ночи – найду и отлуплю. Обоих. – Да я через десять минут освобожусь, – выдыхает Ойкава. И столько в этих словах отчаяния, столько неприкрытой жалости к себе, что ему немедленно становится стыдно. Ивайзуми это тоже, кажется, замечает, потому что только бросает косой взгляд через плечо, поправляет широкую лямку на плече и выходит из раздевалки. – Здравствуйте, – доносится вежливое из коридора, и Ойкава поднимается на ноги. Откладывает торопливо бутылку. В униформе старшей Карасуно Кагеяма похож на сгоревшую щепку – длинный, черный, нескладный. Холодный белый свет превращает его лицо в маску, такую же белую и холодную. И на ней – глаза, яркие, блестящие, злые. Кагеяма весь злой, от своих невыносимых глаз до кончиков кроссовок; стоит, сцепив руки на груди, дышит с присвистом и сегодня совсем не собирается падать. После выпуска из средней школы их встречи становятся реже, но каждая пропечатывается в голове и неделями кружится на повторе, как заговоренная. После тренировочного матча Кагеяма смотрит зверем, но зверем восхищенным и преданным. Ойкава подмигивает ему и совсем не удивляется, когда на выходе из школы его ловят за руку и тащат обратно. После поражения в отборочном туре Кагеяма не приходит, но провожает взглядом. В зале он не плачет, но плакать точно будет – Ойкава знает это его выражение лица. Зато сегодня Кагеяма приходит и тихо злится, стоя в открытых дверях, и в его глазах нет прежнего восхищения. И Ойкава не знает, куда от этого бежать. – Как ты мог? – спрашивает спокойно Кагеяма, но дрожь в голосе его выдает. – Как ты мог проиграть кому-то, кто не я? Теперь он стоит вплотную, не касается и не уходит, а Ойкава не знает, как сказать ему, чтобы Кагеяма оставил его уже в покое, это просто невыносимо. Вопреки мыслям, пальцы привычно находят чужие руки. Ойкава смотрит во все глаза, чтобы не пропустить момент, когда Кагеяма решится. Открытый, просящий и оттого беззащитный. Время замирает, когда Кагеяма падает на колени.