***
Лютов терпеть не мог этого золотого мальчика Смелого и такую непроходимую дуру Рудик. Он ненавидел то, как чувствовала себя эта самоуверенная девчонка и от этого становилось паршиво. А она ведь прекрасно это понимала и получала какое-то извращенное, ни с чем не сравнимое, удовольствие. Он-то знал. А его выворачивало наизнанку каждый гребанный день. Он помнит, что впервые это произошло так внезапно. И это были такие уродские яркие желто-оранжевые ноготки, которые он помнит еще с детства, когда мать собирала букетики полевых цветов. Тогда мама еще была жива, пока не загнулась от безразличия отца к себе и его любви к другой женщине. Усмехаясь, он думает, что цветы эти настолько лживые и глупые, что зубы сводит*. И если в этом гадком мире все-таки есть Бог, то он ахуенный стебальщик. Лютов ненавидел Смелого и Рудик насколько возможно, и еще больше.***
Мила не сможет сказать точно, когда это всё началось. Просто однажды ночью она осознала, что проснулась из-за того, что задыхалась во сне. Внутри все адски болело, ощущение будто в легкие залили расплавленного железа, а горло жжет. Внезапно тяжело закашлявшись и отняв ото рта ладонь, она увидела темно-синие лепестки в каплях крови. Кое-как сумев дойти до уборной, она включила ледяную воду и умылась, приложив охлажденные руки к пылающему лбу. Через секунду, она вновь зашлась раздирающим кашлем и в раковине оказались небольшие синие и фиолетовые бутоны петунии. Вытирая окровавленные губы, Мила думает, что это даже в некой степени иронично, потому что она теперь тоже чувствует невероятное раздражение и непонятную горечь, покалывающую где-то под ребрами**. А раньше-то она была уверена, что это непроходимая глыба льда не может что-либо чувствовать. В эту секунду она понимает, что ненавидит свою родственную душу сильней, хотя до этого казалось, что сильнее некуда.***
Его словно лихорадило: он чувствовал жар, дыхание участилось просто запредельно, а руки, грубо державшие Рудик за плечи, крупно дрожали. И его так раздражал этот её отрешенный, безразличный взгляд, когда его самого трясло, прижимая девушку к холодной стене коридора. Им нужно было поговорить. Действительно, поговорить, как бы это ни было странно для них. Казалось, это взаимное уничтожение не закончится никогда. Это лишь вопрос времени, кто из них подохнет первым. Но все произошло слишком быстро, будто в тумане. Какое-то помутнение рассудка, не иначе. Резко, почти столкнувшись зубами, с гортанным рыком Лютов впечатался своими губами в её. Он увидел, как она распахнула свои глаза и, сначала опешив, вывернулась, сколько позволяло пространство, вцепилась своими тонкими пальцами в его плечи, попытавшись оттолкнуть. Казалось, даже эти прикосновения пылали огнем под тонкой тканью рубашки. Господи, как же она его заебала. Этими странными прикосновениями, пустым взглядом и искусанными губами, которые она то и дело облизывала. Закусив свою чертову покрасневшую губу, девушка прикрыла глаза. Лютов рассматривал тени, которые отбрасывали на нездоровую бледность щек длинные ресницы, будто завороженный. Окончательно поехавший. - Ты такая дура, знаешь? - Боги, он сам не может узнать свой осипший голос. Словно растеряв былую храбрость и пыл, Мила слишком неуверенно для себя зарылась пальцами в растрепанные волосы Нила и взглянула ему в глаза. Невесомо, слишком нежно, прикоснулась своими невероятными влажными губами к его. И времени больше не стало.