Трое в лодке

Мэри с юности делает все, чтобы не запоминаться людям: она выбирает скучную серую иномарку эконом-класса из тех, что тысячами разъезжают по государственным трассам, и дешевые мотели у дороги с грязно-белыми стенами, администраторы которых, покажи им копы фотографию Харрис, все как один ответят «извините, мы ее не помним». Она выбирает неброский естественный макияж, открытую улыбку заботливого маленького доктора и бесцветные контактные линзы, потому что очки попадают в ранг особых примет при опознании. В шкафу на вешалках аккуратно висят элегантные платья, блузки и брючные костюмы, так не похожие на привычные синие медицинские робы — как у офисной работницы, сотрудницы банка, школьного психолога или адвоката (как у ангела смерти, напоминает себе Мэри каждое утро, глядя в зеркало, но совсем не чувствует угрызений совести). Краска воняет аммиаком и пачкает черным шею, виски и руки выше перчаток, когда женщина закрашивает несколько поседевших прядок, своим видом портящих прическу; она выбирает темный, потому что блондинки, русые и рыжие больше других бросаются в глаза. Русой она была в детстве — и ничем хорошим это не заканчивалось. Мэри с юности помнит одну важную вещь, случайно где-то подслушанную: не так-то просто остановить качающуюся из стороны в сторону лодку, когда вы вдвоем жметесь по ее краям, пытаясь сделать что-то, только бы она не перевернулась кверху дном. Она не может понять, когда и почему все пошло не так, будто фортуна вдруг вместо ласковой улыбки показала ей острые зубы; когда и почему Дэса подставляют, вручив разбавленный какой-то дрянью пентобарбитал, подруга дочери — малолетняя дура! — едва не умирает от передозировки, а отец неизлечимо больного мальчика назначает высокую цену за ее голову. Это, в конце концов, несправедливо, и Мэри хочется исчезнуть, как исчезла когда-то давно после смерти матери, (убийства, добрый заботливый доктор, убийства, ты и сама все прекрасно помнишь) и на этот раз она не бежит, ведь ей просто некуда; руки, держащие шприц и бутылку шампанского, чуть-чуть дрожат, а от волнения неприятно першит в горле, но она сильная, она справится. Дэс называет ее Жанной д’Арк, «сгоревшей в лучах любви и славы» и, вообще-то, совсем не издевается; вечером они вместе пьют за успешную работу, не чокаясь, и Харрис будто и правда становится лучше. И медицинская роба, и блузка с расстегнутой верхней пуговицей все также сидят идеально, а ее улыбка все такая же фальшивая; она собирается наконец завязать с курением, но не убийствами людей (помощью людям, Дэс, помощью, мы не убийцы, а врачи). Смерть стучит в дверь трижды, но сегодня — не по вашу душу. Бен спрашивает, что же ее сломало, что же ее испортило, но совсем не бежит, увидев настоящее лицо доброй матери и сестры; Бен протягивает ей полароидный снимок — Мэри в белом бюстгальтере и с нелепыми мышиными ушками на голове стоит в пол-оборота и испуганно смотрит с фотографии, прижимая коробку, набитую наркотиками, к груди — и говорит, что ему можно верить. Женщина и верит, правда, по-своему; она отвечает улыбкой на улыбку, а потом в десятый раз перекладывает коробку с пентобарбиталом, когда-то спрятанную в сарае под половицами — ну, знаете, на всякий случай. Дэс утверждает, что когда-нибудь все кончится отвратительно плохо, но Мэри не из тех, кто боится; она все еще помнит: не так-то легко остановить качающуюся из стороны в сторону лодку, когда вы вдвоем жметесь по ее краям, схватившись за руки, стараясь успокоить друг друга. (а когда вас трое — многим проще)