Твои колени

Матч с американцами был для советской команды одним из самых сложных, напряженных, изнуряющих и запоминающихся. То, к чему они шли на протяжение долгих тренировок, о чем грезили, ради чего проводили бесконечные часы, из далекой мечты стало реальностью буквально пару часов назад. Теперь команда могла с легкостью выдохнуть и расслабиться. Гонорары были дружно вручены Гаранжину, который даже расплакался от щедрости игроков, но все понимали: он заслужил. Без него не было бы ничего: ни Америки, ни олимпиады, ни побед. Когда тренер, заплаканный, раскрасневшийся и растроганный, вышел из раздевалки, продолжили ликовать. Все дружно боготворили Сашу Белова, трясли его за плечи, хлопали по спине и кричали: «Ну, Сашка, ну, молодец!». Ваня Едешко не выдержал и, как Гаранжин, тоже стал плакать, нет, даже выть от счастья. Зураб и Коркия вообще обезумели от радости: танцевали, скакали, как дети, визжали, пели что-то на грузинском и дружно поздравляли друг друга. Даже скромный Алжан присоединился к ним и принялся звонко хлопать в ладоши, смеяться и обнимать всех вокруг. Сергей Белов глядел на них, слабо улыбаясь, и задавался одним вопросом: «Откуда у них столько сил?». По крайней мере, ему больше всего хотелось сейчас сидеть на лавке и по-прежнему чувствовать приятную тяжесть чужой головы на своём плече. Модестас почти сразу же после игры устало прислонился к нему и молчал. Незаметно для чужих глаз их пальцы соприкасались друг с другом, чуть ли не переплетались в замке. Именно поэтому Сергей никак не мог успокоить сердце, так и продолжившее бешено скакать в ритме игры. Его дурманило тепло влажного лба литовца, трение его мускулистого плеча о своё собственное, прикосновение горячих уставших пальцев — всё это создавало настолько интимную и тёплую атмосферу, что вопли и смех вокруг казались Сергею неуместным. — Я хотел прибить этого идиота, который тебя пихнул. Kalė (*на литовском — сука), — неожиданно прошептал или точнее прошипел Модестас. Белов усмехнулся, это привычное грубое «kalė» буквально грело ему душу каждый раз, когда Паулаускас произносил его. — Хорошо, что ты этого не сделал, — тихо ответил ему Сергей, откинул голову назад и прикрыл глаза. Он готов был заснуть в ту же секунду — силы окончательно покинули его. Белов бы с радостью сделал это, если бы не громкий грузинский голос, резко разразившийся сверху. — Ба! А эти чего расселись? Ну голубки прямо! Нет, ну вы посмотрите! Еще обними его, Серёж! Или пожалей, как мамочка! — прогремел вечно весёлый Коркия. Модестас тут же отпрянул, выпрямился и злобно свернул карими, лисьими глазами. — Отойди от него, — твердым, но тихим голосом произнес он. Коркия опешил, обвел удивленно разочарованным взглядом товарищей и недоумевающе захлопал глазами. — Да вы что, ребята, да я же пошутил! Белов улыбнулся и покачал головой. — Я понимаю. Мы просто устали. Коркия тут же повеселел вновь. — Да ладно тебе, Серёг! Оставь ты этого литовца! Пошли! Ну, пойдем! Сейчас пойдем, вино откроем! Грузинское, настоящее! Белов вопросительно посмотрел на Модестаса, угрюмо глядевшего на него в ответ. — Извини. Правда, не могу. Давай завтра, — усталым тоном ответил Сергей. Грузин закатил глаза, откинул назад волосы и театрально покачал головой. — Нет! Ну что это такое? Чтобы сам Сергей Белов! Сам Белов! — Легенда советского спо-о-рта! — протянул вслед за ним Зураб. — Отказывался выпить с нами вина и отпраздновать победу? — закончил уже Алжан. И тут в разговор встрял пухленький, скромненький Едешко. — Ребят, а, может быть, ну их! Мешаем только! Вдруг у них свидание? Дайте им отдохнуть вдвоем! Уединиться так сказать, как парочке, — запинаясь, якобы в шутку, произнес он и неуместно посмеялся. Все тут же перевели свои взгляды на покрасневшего и улыбающегося Ваню. Сергей то ли из-за усталости, то ли благодаря внутренней выдержке сумел сдержать себя и криво улыбнулся. — Идите к черту! — крикнул Модестас и резко встал со скамейки. Схватив с крючка свою шуршащую куртку, он обвел команду презрительным взглядом, остановил его на Едешко и криво усмехнулся. — Идиот. Дверь за Модестасом громко хлопнула. Ваня неловко и виновато улыбнулся, и теперь все посмотрели на Белова. — Что с ним опять? — удивленно спросил Коркия. — Не знаю, — Белов покачал головой. — Не шути так, Вань. Модя этого не любит. Ты же знаешь, у него с чувством юмора не все в порядке. — Да и с головой, — ехидно заметил Зураб. — У меня есть девушка, если что, — произнёс Сергей. — А у него, кажется, тоже кто-то в Литве. Все замолкли, но вновь громкий смех и вопли наполнили раздевалку. — Да не переживай, Серёг, мы в шутку! — крикнул ему Едешко, приплясывая вместе с другими. Торжество продолжалось. Причем, оно стало набирать всё новые и новые обороты. Зураб снял с себя майку и стал крутить ей, словно флагом, Алжан и Саша Белов кричали: «СССР лучший!» или «Мы победили!». Коркия уже успел принести «лучшее грузинское вино». И в этой шумихе и суете Сергей незаметно вышел из раздевалки. Сейчас он был здесь лишним. *** Немного пройдясь вокруг комплекса, вдохнув терпкого, свежего летнего воздуха, Белов решил направиться обратно в комнату. Спать хотелось еще больше, всё тело ломило, а колени предательски начинали дрожать. Зачем он пошёл гулять? Он не знал. Хотелось на свободу, чтобы теплый ветер развеял все тягостные мысли, все заботы, обременявшие Белова. А обременяло его, поверьте, многое. Да, они выиграли. Да, все было хорошо. Да, они только что подтвердили статус лучших в баскетболе. Но он не знал, как жить дальше после того случая в пустом спортивном зале накануне поездки в Америку. Ведь тогда они не просто поцеловались. Что-то будто бы сломалось в душе Сергея, он не мог уже жить как прежде. Осознание того, что Модестас любит его, отягощало его душу, но меж тем пробуждало в ней странную нежность, какое-то тепло. Паулаускас нуждался в нем. Это было видно по его взглядам, так и просящим повторить то, что было между ними дождливым вечером. А Сергей не решался. Попросту боялся. С виду он был тем же, ничто в нем не изменилось: холодный, аналитический ум не позволял слабостей. Ни в игре, ни в жизни. Как хорошо, что Белов натренировал свои чувства до практически полного их отсутствия. Они были, но огрубели от бесконечных тренировок, покрылись твердой корочкой. Нельзя чувствовать. Если бы не эти тренировки, Сергей, быть может, как и Модестас, встал бы, обругал товарищей и вышел вон. Но он был взрослее и умнее этих мальчишеских выходок. Пускай взрослее только на год, но всё-таки взрослее. Незаметно Сергей дошел до комплекса советских спортсменов, уже пустого, полутёмного, как тот самый спортзал. Он поднялся по ступенькам на нужный этаж, дошел до своей комнаты, которую, к сожалению, разделял именно с Модестасом, и вошел. На столе горела лампа. Паулаускас ещё не спал. Белов небрежно бросил кроссовки на пороге, снял ветровку и прошёл внутрь. Модестас лежал на своей кровати, подложив под спину подушку, и читал какую-то книжку на литовском. Не отвлекаясь от чтения, он произнес. — Как отпраздновали? — Что? — непонимающе спросил Сергей. — Я повторяю, как отпраздновали? — с раздражением и напористостью в голосе повторил он. Белов вздохнул и плюхнулся на кровать. — Никак. Я не ходил. Модестас поднял брови, усмехнулся. — И где же ты шлялся тогда? — Прогулялся. — Со своей девушкой? — язвительно спросил он. — Какой девушкой? — Не знаю, как раз хотел у тебя спросить. И еще было бы неплохо узнать о моём «ком-то в Литве». Ловким движением оголенной загорелой руки Модестас поправляет рыжие волосы, отбрасывает в сторону книгу и поворачивается на бок, испытывающе глядя на Сергея. Тот поднимает на него взгляд и добродушно улыбается. — Я сказал это просто так. Чтобы они отстали. Модестас промолчал в ответ. Белов принялся раздеваться, снимая с себя спортивные штаны и стягивая майку. Он всячески игнорировал мысль, что в это же время один наглый литовец, сидящий напротив, бесстыдно рассматривает его. Неожиданно Паулаускас встал, громко скрипнув кроватью, и кинулся к Сергею. — Твои колени! Чёрт побери, они же все… Куда ты смотришь? И еще пошел гулять! Белов взглянул на них. Выглядели они и правда чудовищно: разбитые, в синяках, в мелких дырочках от бесконечных уколов, разбухшие до неимоверных размеров и побагровевшие. Неожиданно пальцы Модестаса коснулись выпирающих чашечек. — Тебе принести укол? — вкрадчиво спросил он. Белов взглянул на Паулаускаса, сидящего перед ним на коленях и преданно, по-собачьи глядящего ему в глаза. Неожиданно для себя Сергей покачал головой. Ему был прописан укол вечером, но в этот момент он напрочь забыл об этом. И тут он почувствовал, как сильные мужские пальцы обхватили его голень, и чей-то холодный лоб прислонился к его ноге. — Береги себя, пожалуйста. Если ты уйдешь из сборной, я брошу всё и уеду в Литву, — горячо зашептал Модестас. От прикосновений тело Белова покрылось мурашками, сам он начал дышать чаще и громче. Сергей стал упорно убеждать себя, что чувств нет. Их нет. И точка. — Так почему же не уехал сегодня? Ты ведь мог, — хрипло спросил Белов. Горячие губы касаются воспаленного колена. Влажный поцелуй опаляет сердце Сергея — он громко вдыхает. — Мог, — еще одно прикосновение чуть ниже. — И уехал бы. Но тот вопрос Гаранжина про смысл жизни. Помнишь, вчера? Губы Паулаускаса двигаются еще ниже, касаются выпирающей косточки на лодыжке. Белов откидывает голову назад — слишком хорошо, чтобы чувствовать. Слишком. — Помню. — Помнишь, я тогда на тебя посмотрел? — Я твой смысл жизни? — с иронией спросил Сергей. — Да. Ты, — Модестас целует уже другую коленку. — И Литва. — И ты всё-таки выбрал меня? — Всё-таки выбрал. Невольно рука Белова тянется к медным прядям. Они скользят между пальцев, а их обладатель обхватывает ноги Сергея сильнее. — Я бы простил тебя, если бы ты улетел, — произнес Белов и невольно улыбнулся. Вдруг Модестас поднимает на него свои карие, всегда горящие таинственным блеском глаза и почему-то шепчет. — И ты бы не скучал? — наивно, словно ребёнок спрашивает он. Сергей краснеет. Он чувствует, как в висках пульсирует кровь, как сердце разгоняется вновь. Черт! Он уже стихами говорит. Но разум напоминает ему, что чувств по-прежнему нет. — Тебе там было бы легче. — Не было бы. Руки Модестаса скользят выше, сжимают бедро Белова. — Было бы. Паулаускас резко дергается, что-то шипит себе под нос на литовском, плюхается рядом с Сергеем на кровать и нервно передергивает плечами. — Я ради тебя вернулся, ясно. Не будь идиотом, прошу, — грубо отрезал он в своей неизменной манере. Белов промолчал и тяжело вздохнул. — И я буду торчать здесь, пока ты рядом. Мне ни в какой Литве легче не будет, понимаешь? — отрезая каждое слово от другого, продолжил Модестас. Его голос сильно дрожал, а литовский акцент чувствовался резче. Так было всегда, когда он нервничал. Сергей невольно улыбнулся. Почему-то сейчас его разум подсказывал ему, что после оглушительной победы можно вспомнить о чувствах. Так будет уместнее, лучше, логичнее, что ли. Белов приблизился к Модестасу, обхватил его плечо двумя руками и нежно поцеловал выпирающий мускул. Внутренне Паулаускас, наверное, затрепетал, но тут же перехватил инициативу, притянул к себе Сергея и жадно поцеловал его губы. Белов отвечал ему, но уже не так робко, как в спортзале. Теперь и он целовал Модестаса в нос, в горящие щеки, в губы. Оба дышали тяжело. Оба были на пределе. Их горячие и горящие поцелуи иногда прерывались короткими фразами. Поцелуй в подбородок. — Теперь ты понимаешь, почему я вернулся. Рука Белова ложится на упругую сильную грудь. — Понимаю. Модестас наклоняется ниже, оставляет влажный след на шее. — Я люблю тебя. Сергей прикрывает глаза, позволяя чужим рукам двигаться ниже. — Давно ли? Его руки, которыми он хотел избить того американца, ударившего Сергея, скользят по его гладкому торсу. — Давно. Понял только сейчас. Белов усмехается, прикрывает глаза. Внутри все дрожит от напряжения. — Нет, ты-то понял давно, Модя. Признайся? Руки Модестаса находятся в непозволительной близости от того самого места, где больше всего чувствовалось тепло, нарастающее с новой силой. — Хорошо. Соврал. Я влюбился в тебя еще во времена Гомельского. Сергей издает громкий вдох, голова идет кругом, тепло распространяется по всему телу. — Это неправильный выбор. Ты же знаешь. — Знаю. Но давай просто наплюем на это. — Давай. Белов не может сдерживать себя боле. Модестас был хорош не только в баскетболе. Сергей никогда не думал, что этот мужественный, нахальный литовец способен на такую нежность. Его губы вновь скользят по израненным коленям Белова. Сергей поражался, как Модестасу еще не надоело целовать эти разбухшие чашечки: с рубцами, в царапинах, в синяках. — Тебе не противно? Не стыдно? Модестас отрывается, обжигает воспаленную кожу дыханием. — Как ты мог подумать так? Поцелуй чуть левее. — Я поцелую тебя столько… Чуть ниже. Губы касаются огромного фиолетового синяка. — Сколько раз ты упадёшь… И вновь он прикладывается влажным лбом к коленке Сергея. — Всегда буду. Наконец, Модестас привстал, подвинулся и лег рядом с Беловым. Сергей чувствовал испытывающий взгляд карих глаз на себе. Он ждал подтверждения. Подтверждения, что Белов любит его в ответ. И Сергей любил. Безумно любил этого сумасшедшего, влюбленного в него литовца. На самом деле всегда любил. Просто понял как всегда поздно — сейчас. Он прижал его к своей груди, нежно коснулся губами макушки. Белов любит его. И, к сожалению, он признал это только сейчас: в этот душный летний час, после изнурительного матча, лежа вдвоем в комнате в одной постели. Конечно, Сергей любил их сборную, каждого игрока, но Модестаса любил в сто крат сильнее. Может быть, если бы было слово, описывающее чувство сильнее любви, он бы назвал это таким. Слишком долго он не позволял себе нежности, которая бурлила в нём уже долгое время, а вырвалась наружу только сейчас. — Я тебя люблю, Модя, — тихо шепчет он ему на ухо. — Правда, люблю. Больше других. Больше себя. Он чувствует прерывистое громкое сопение, тепло в груди и ему становится до безумия хорошо. — Неужели, нашему правильному Белову плевать на такие неправильные вещи? — ехидно, но без привычной злобы и насмешки спрашивает его Модестас, обвивая руки вокруг его талии. — Плевать. Модестас снова что-то шепчет на литовском, но уже по-доброму, с еле скрываемым в голосе счастьем. Сейчас им обоим было плевать на мир, сузившийся до узкой спальни и белой кровати со смятой простыней. За стеной слышались утихающие возгласы празднующих игроков, на улице до сих пор шумели фанаты и слышался приглушенный мотор автомобилей. «Как хорошо, как спокойно», — подумал Белов. Наконец-то за столь долгий промежуток времени, он чувствовал, как вся та напряженность, боль и усталость покидают его тело. Веки Сергея становятся тяжелее, он чувствует, как проваливается в сон. И всё-таки хорошо, что Модестас не уехал ни в какую Литву. Здесь им будет легче обоим.