Умри, но не сейчас

Бежать! Сердце бьется панически быстро, разгоняя адреналин по телу. Только бы не попасться! Рей петляет среди барханов и обломков, отчаянно пытаясь оторваться от преследователей. Она бы поняла, если бы за ней гнались из-за пайка. Того самого, почти полного, так заманчиво лежавшего в полупустом временном лагере мусорщиков. Того самого, к которому так хотелось протянуть руку, схватить, украсть. Заглушить противные голодные спазмы в желудке. Но нет, паек Рей не взяла. А стоило бы – может, тогда она не бежала бы сейчас, подныривая под тлеющие остовы кораблей, обеим руками вцепившись в сумку, полную ценного лома. И мусорщики не гнались бы за ней, гнусно переговариваясь на своем языке. Рей ныряет в холодную тень разбившегося и выпотрошенного крейсера. – Где эта крыса? Голоса звучат совсем рядом, громко, и Рей отчаянно озирается, пытаясь разглядеть второй выход. Она не виновата, она не брала чужого – только то, что сама нашла – но попробуй это объяснить кому-то на Джакку! Злость пульсирует в крови вместе с паникой, придавая сил и какой-то безумной решимости. Вверх! Подцепить страховку некуда, да и тонкий трос будет заметен, и Рей просто лезет вверх, обдирая пальцы и ладони об неровный ржавеющий металл. Тяжелая сумка тянет вниз, но бросить ее – значит, лишиться еды еще как минимум на пару дней. А Рей и так порядком ослабела. Она бы многое отдала, чтобы быть сейчас не одной. Тогда преследующие ее мусорщики, сбившиеся в стаю, не были бы так страшны и опасны. Одинокая девчонка – легкая добыча, а вот девчонка и ее семья… …Семья. Рей упрямо стискивает зубы, напоминая себе, что нужно выжить, чтобы дождаться родных. Ее не бросили, ее просто попросили подождать. Дождаться. Поэтому давай, Рей, вверх-вверх-вверх, выше! И замирай. Страх, холодновато-липкий, противно шевелится внутри. Мусорщики, как и она с головы до пят замотанные тканью, появляются внизу. Рей зависает, застыв, боясь привлечь к себе внимание резким движением. Ну проходите же, мимо, мимо, мимо. Меня здесь нет. Внутри, как иногда в минуты опасности, всколыхивается странное знание. Что-то такое, почти чужое, полуосознанное, не принадлежащее ей. Рей просто почему-то знает, что если вытянуть руку, чуть шевельнуть пальцами и прошептать «Меня здесь нет» – это может сработать. Надо только… Ветхая сумка рвется с противным, кажущимся оглушительным треском. Рассыпаются запчасти, из-за которых все это началось, рассыпается весь этот день и вся эта песчано-мусорная жизнь. Рей зажмуривается на секунду, хотя точно знает, что ее обязательно заметят. Надо уходить. Уползать. Рей ползет, толкаемая вперед отчаянием и злостью – на себя, на наивную веру в какие-то полузабытые сказки о том, что иногда и простой девчонке с Джакку может повезти. Иногда и она может оказаться чем-то большим. Но нет. – Вон она! Рей ныряет за полусгнившее перекрытие в самый последний момент. Выстрел высекает искры из старого остова, что-то смещается, и корабль, чуть содрогнувшись, издает протяжный, почти жалобный стон. А потом железка хрустит под ногой, подламываясь, и Рей падает вниз, в полузасыпанный песком отсек. В ушах звенит. Перед глазами противная темнота, а все звуки кажутся искаженными и размазанными. Переругиваются грубыми голосами преследователи – недалеко, может, даже рядом, в соседнем отсеке, за тонкой полусгнившей переборкой. Рей шевелит пальцами – трудом, с усилием. С этим движением приходит боль – прокатывается по телу песчаной бурей, впивается, как колючий песок, гонимый злым ветром, вонзается в кожу, если выйти без защитного шарфа. Рей до крови прокусывает губу, чтобы не застонать. Хочется свернуться клубком – и будь, что будет. Все равно ведь найдут, догонят, убьют. Все равно ведь ждать некого – это все самообман и блажь, все эти белые зарубки на стене, все эти тихие вечера, когда можно притвориться, что она, Рей, дочь отважных пилотов Сопротивления, которые обязательно за ней вернутся. Все это пустота, бесконечная агония одиночества, и во всей галактике нет никого, кому она была бы нужна. Никого. «Не смей сдаваться!» В ушах все еще звенит, и Рей почти уверена, что вдруг прорезавшийся в ее голове странный внутренний голос – это от удара. Она просто ударилась головой. «Шевелись!» – голос злой и какой-то грубый. – «Ползи в безопасность!» «Какую безопасность?» – хочется спросить ей, но переругиваться с собственным внутренним голосом -– это как-то слишком. Переборка рядом содрогается от сильного удара с той стороны, и Рей вздрагивает, стряхивая оцепенение. Безопасность – это дальше от них. Тело слушается с трудом, отзываясь болью на каждое движение. Не все так плохо, конечно, двигаться можно – только вот медленно и мучительно, а единственный известный ей выход – позади, там, где стальноклювами бродят мусорщики. Их много, и кто-то из них наверняка знает устройство имперского крейсера куда лучше ее, Рей. «Прямо, направо, потом по длинному коридору до конца», – подсказывает внутренний голос. Или интуиция? Сколько таких крейсеров, искореженных и навеки застывших в самых разных положениях, она разобрала? Конечно, можно выбраться с другой стороны! Держась за стенку, Рей поднимается на ноги. Вперед, вперед! Надо выбраться, обязательно выбраться. «Да», – соглашается голос, – «надо». В нем есть что-то чужеродное, чуждое. Какие-то нотки, слишком низкие, иной тональности, чтобы принадлежать ей. Но Рей некогда об этом думать – надо выбираться. Только вот идти получается слишком медленно. «Завали за собой проход», – для внутреннего голоса это нечто само собой разумеющееся. Завалить проход! Как? Чем? Рей практически ползком вылезает в длинный коридор и оборачивается. Груда искореженного и проржавевшего железа, нависающего над проходом, оставляет небольшой лаз, куда легко протиснулась она и смогут пролезть те из мусорщиков, кто поменьше. Но завалить проход… Не посохом же пытаться обвалить эти железки! «Руку протяни», – почти приказывает голос. – Что? – Рей говорит это вслух, хорошо хоть полушепотом, но все равно тут же жалеет. Вот, что бывает, когда ударяешься головой. Начинаешь вести диалоги сама с собой, оспаривая сомнительные советы, которые нашептывает интуиция. «Да протяни же!» Злая, раздраженная интуиция. Инстинкт выживания, решает Рей. Это он включается, когда больше ничего другого не остается, инстинкт выживания, который позволяет делать безумные вещи. Например, вытягивать руку, повинуясь странной внутренней указке, тянуться, даже не касаясь, к груде проржавевшего железа и чувствовать ее. И гниль, поселившуюся внутри, и тлен, и слабые места, точки нестабильности. Легкий толчок… – Да тут все к ситховой матери рассыпается! – доносится голос одного из мусорщиков. Человек, он человек. Но от этого не лучше. – Ковыряться еще тут из-за этой крысы! Рей замирает. Меня здесь нет. Протянуть руку, потянуться, прошептать одними губами. Внутренний голос, инстинкт выживания, уверен, что получится. Как будто он, голос или инстинкт, такие штуки проделывал неоднократно, протягивая руку, скрытую зловеще-черной перчаткой, внушая, подчиняя… Рей встряхивает головой, чтобы отогнать странное почти видение. Рука в перчатке тянется, действительно тянется, повторяя движение ее, Рей, руки, и что-то незнакомое, новое, чуть щекочущее кончики пальцев, вырывается наружу. – Меня здесь нет, – беззвучно шепчет Рей. «Тебя там нет», – повторяет внутренний голос. – Мусорной крысы тут нет! – кричит мусорщик-человек за переборкой. – Пошли отсюда. Рей застывает, вслушиваясь в затихающие звуки их шагов. Уходят, действительно уходят. Неужели повезло? Неужели таким, как она, действительно иногда везет? Без причины, просто так. «Без причины, ну!» – хмыкает внутренний голос. – «Тебе нужен учитель». Наверное, нужен. Рей не хочется спорить – сейчас она слишком устала и ей слишком больно, чтобы спорить со своим вторым «я», инстинктом выживания, внутренним голосом или что там внезапно проснулось в ее голове после удара. Сейчас ей нужно просто собраться и выбраться отсюда. А потом… …Потом просто жить дальше, зная, что все-таки где-то в галактике точно есть кто-то, кому она нужна. Ради кого она сегодня выжила. Кто-то обязательно прилетит за ней. Рей улыбается.