Дождевичок

      У него были цепкие и липкие пальцы.       Противные, узловатые.       Он ощупывал меня ими с ног до головы – плечи мне обжигало его горячее зловонное дыхание. И надо же мне было так глупо попасться?! Я попыталась укусить длиннорукого мерзавца, но он зажал мне рот большим пальцем. Не прокусить. Руки у него были грязные и неприятные. Слепец в шляпе довольно шамкал ртом, таща меня дальше по коридору. Болтались в воздухе ноги, а я тщетно пыталась высвободиться из его хватки. Всё равно, что из тисков вылезать.       Меня небрежно швырнули на стол – я вскочила на ноги прежде, чем осознала это. И меня вновь накрыли ладонью, словно муху. Мы звали его Дворником, Надсмотрщиком… да как только не звали. Безобидный и неуклюжий с виду, он обращался в прыткого зверя, стоило только кому-нибудь бежать.       Он подбросил меня, подхватил другой рукой за шиворот, вздернул хорошенько, потом ещё раз – и я сама выскользнула из дождевика. Больно ударилась лодыжкой и зашипела от боли – великан будто на какую-то секунду забыл про меня. Я знала, что это не так – он видит меня своими пальцами, он видит меня своими ушами. Невозможно пройти бесшумно – он уловит даже слабое дыханье.       От него пахло машинным маслом и потом. И, почему-то, кислой капустой. Я поежилась от холода – колючий сквозняк гулял меж голых лопаток. Я осталась в одних только шортах, скрестила руки на груди, обхватила саму себя за плечи. Мой взгляд бродил по комнате, в поисках выхода – вот если я прямо сейчас спрыгну, пробегу до щели, на ходу уроню лопату, а та стукнет длиннорукого… в мыслях я много чего ещё сделала, но осталась сидеть. Мне было холодно и жутко.       Слепец ощупывал мой дождевичок пальцами, растянув его за рукава – я испугалась, что моя одежка вот-вот затрещит по швам. А потом, будто усомнившись, скомкал – и небрежно швырнул в лоток с промасленными тряпками.       Комната была заполнена инструментом. Стопы ног холодом жгло от железного покрытия стола. Блестели устрашающие – и видом, и размерами, ножи всех видов. Горой высилась стружка, из под которой выглядывала утопающая ручка будущей фигурки. Пьедестал тонущего нома…       Рука дворника подобралась ко мне со спины, едва толкнула – и я чуть было не упала на пол; он лихо и ловко подхватил меня на лету. Его забавляла моя беспомощность перед ним. Некрасивая и самодовольная улыбка на его морде становилась шире с каждой секундой – как же, угодил, выслужился, хорошо поработал…       Он игрался мной, перекидывая с одной руки в другую, ловил за ноги, ладони, один раз даже за голову – всё тело нещадно хрустело от его жутких игрищ. Каждый раз у меня ухало сердце, проваливаясь в пятки, когда я видела, как приближаюсь к полу и вот-вот разобьюсь. А ему было весело. Из его горла вырвался сдавленный прерывистый хрип – не иначе как хохотал…

***

      Лифт остановился. Иногда, спрятавшись за ящиками на складу, или укрывшись на одной из верхних полок, я раздумывала: что же со мной будет, когда поймают? Съедят? Сварят в супе? Нафаршируют рыбу? Зловещие и жирные до безобразия фигуры братьев-поваров то и дело мелькали перед глазами. К общей вони примешивался запах лука, варенной моркови, подгнившего мяса. Меня чуть не вывернуло, когда меня тащили через кухню.       Воображение в ярких красках рисовало, что будет дальше. Разделочная доска, шорты пропитаются томатным соком, над головой нависнет дамоклов меч кухонного тесака. Особый шик воображение, войдя в симбиоз со страхом, находило в рисовании сцены того, как оный тесак тщательно затачивают. Летят искры, уши режет противный срежет. Скри-скри, скри-скри…       Но минуло. Противный сквозняк остался где-то позади, ближе к хламовому отделения Чрева. Мне казалось, что я узнаю эти места. Протяжный гул коммуникаций тащил тепло – в гостевые комнаты, на кухню, в детскую…       Меня несли в детскую – мне вдруг захотелось улыбнуться. Неужели все те ужасы, кошмары, что я видела во снах, что представляла бессонными ночами – всего лишь больные фантазии? Мне на миг представилось, что сейчас меня швырнут обратно в детскую, к Няньке. Меня выпорют? Или поставят в угол? А остальные будут надо мной смеяться, потому что я почти раздета.       Дождевика не хватало. Сколько себя помню – он был со мной. Теплый, непромокаемый, с зажигалкой в кармане. Длиннорукий будто решил отобрать у меня всё, что связывало меня с побегом.       На смену успокаивающим мыслям, будто масло в огонь лилась чернь сомнений. Убежавшие не возвращались. Наказанные Нянькой не стояли в углу – они исчезали. Тех, кого забрал с собой Дворник – не возвраща…       Дверь протяжно заскрипела. Петли будто никогда не знали смазки и пели печальную песнь поедавшей их ржавчине. Сердце в тот же миг замерло и ёкнуло.       Не детская.       Тускло горел одинокий фонарь. Шипел, угрожая погаснуть в любой момент. Чудище, которого я никогда не видела прежде – рослый, вытянутый, больше похожий на огромный огурец с тонкими ножками, нагнулся, дабы поближе рассмотреть гостей. Дворник его ничуть не интересовал, а вот меня, кажется, он хотел поскорее взять в руки.       Буду кусаться, подумала я. Буду кусаться, вырываться, спрыгну с ладони, как только дворник разожмет руку. Там я приметила пару прогалин в старых полах и…       У великана были очки. Точнее, что это очки я поняла лишь потом – а поначалу на меня смотрели два блестящих полумесяца. Он потрогал пальцем мой живот, поиграл ногами, покрутил голову – палец был послюнявленный и влажный. Меня скрутило от омерзения, но я промолчала.        Знать бы, что это представление значит…       Легенды чрева ходили из уст в уста. Каждый сопляк, едва научившись говорить, считал своим долгом рассказать новоприбывшему и мало что понимающему новичку, как здесь обстоят дела. Добрая Нянюшка – ты не смотри, что она брюхаста и неуклюжа, она хорошая. И ругается, только если слова неправильные говорить будешь. Или драться. Или ябедничать. Я помнила, как на последнем мальчишка, взгляд которого прятался за челкой волос, улыбнулся ртом с выбитыми зубами. На руках у него красовались синяки, а ногу украшал браслет. Память подсказывала, что такие, когда-то, носили рабы, потому что…       А легенды гласили, что особо «отличившихся» на почве каверз и безобразий, забирал с собой Дворник. И делал из них метлу. Или переправлял к уродцам-поварам – на набивку для блинов. Или отдавали в вечные слуги к Дворецкому. Или…       Всех легенд я не помнила, но ни одна из них не походила сейчас на то, что происходило. Вдоволь позабавившись с моей беззащитностью, меня вернули Дворнику. Великан буркнул что-то еле разборчивое, а я гадал, что же именно мне удалось расслышать? Кука? Ука? Ула?

***

      Я стояла на ковре. Почесала пяткой лодыжку – темнота манила своей неизвестностью. Сквозь щели и неподъемную, чуть приоткрытую дверь, клочьями пробивался свет – яркий, жизнерадостный, теплый. Мне хотелось обратно. Мне хотелось назад свой дождевик, мне хотелось прочь отсюда, к свету, к свежему воздуху, к…       - Ушка… - голос был скрипучим и громким. Я сделала шаг назад, споткнулась обо что-то, шлёпнулась. Мне казалось, что хищник уже приготовился к прыжку и вот-вот настигнет меня. Хотелось быть храброй, а не получалось. Ужас вползал в меня скользким, маслянистым мраком. Как те опарыши, или пиявки – кто как называл…       Я бросилась к двери – тяжелая и неподъемная, будто специально усиленная, она не поддавалась моим маленьким слабым ручкам. Будто насмехаясь, щелкнула лампу – я вздрогнула. На пол просыпались осколки – кажется, лампочка выбрала не лучший момент, чтобы лопнуть от перенапряжения. Я сунула руку в карман и…       Кармана не было. Как и дождевика. Как и зажигалки.       Где-то в глубине души я слышала, как сейчас надо мной хрипло гогочет Дворник. Он специально оставил меня на полу и не закрыл дверь до самого конца. Чтобы я мучилась близостью – и недоступностью свободы. Он и до этого-то был горазд на затеи…       - Игу… гу! Гуш! Игуш!...       Оно топало и ползло, ползло и топало. От каждого движения вздрагивал пол – я ощущала это всем своим крохотным тельцем. Мне вспомнилось, как я когда-то хотела поскорее вырасти, а сейчас вдруг захотелось стать меньше до невозможности. С мышку, с мушку, с точку…       Свет вспыхнул – другие лампы, одна за другой, по цепочке выхватывали богатое убранство комнаты. Лоскуты, ножницы, иглы – всё это валялось на полу в безумном беспорядке. А потом я увидела руку.       Рука как рука. Ладонь, пять пальцев, ногти разве что чуть длиньше, чем следует и обгрызенные.       Белков глаз у неё, кажется, не было – одни лишь мутные, черные зрачки. Как опал. Как сама ночь. Неровный частокол гнилых, пожелтевших зубов, волосы свисали колтунами. Бледная кожа, монструозных размеров шрамы, грубые стежки. Платье хвалилось свежими прорехами, торчащими во все стороны нитями и причудливыми, как само Чрево, заплатками.       Девочка, размером с двухэтажный дом.       - Игушка! – снова радостно проговорила она и пошла на меня. Под её весом скрипели старые половицы, у меня вновь задрожало под ногами, и я чуть было не упала.       Кажется, я кричала…