Одиночество на двоих.

Слава до сих пор не знает, зачем вернулся в тот вечер. Бесшумно запер замки, тихо вошел, не говоря ни слова. Переложил книги с дивана на пол, сел сзади, отвел рукой его короткий воротник и прикоснулся губами. Мужчина не двигался, наблюдая тяжелым взглядом через грязное отражение в зеркале. Боясь ненароком дотронуться до него, Слава нервно задышал, согревая места, которые целовал. Мирон напрягался, словно ожидая удара, сжимал кулаки. — Мирош, прости… Он читает по губам и щуриться собственному отражению. Из всех сил стараясь скрыть тепло, разливающееся в грудине вперемешку с ядовитой болью. Слава сам ушел, не предупредив, оставив его в звенящей тишине одного, в запертой вечности отсутствия звуков. Мирон все чаще задумывался, зачем он такой Славе? Слепой, глухой, закрытый в самом себе, в бесконечном молчании. Как ему взять себя в руки, если все, за что он держался, дробилось на части. Если знает он буквально все, но ничего не слышит, а значит, что ничего не знает. Слава, будто угадывая чужие мысли, бесшумно поправил помятую рубашку, выпрямляясь, укрывая его ноги пледом, невесомо поцеловал в ямочку на щеке, встал и вышел. Продолжая неподвижно сидеть, Мир неуверенно поднял руку, коснулся ямочки на щеке, которую парень только что целовал, и поднес пальцы к губам, вдыхая запах. Слава. «Теория мультивселенной гласит, что существует бесконечное множество других вселенных, в которых всё, представленное нами, может оказаться реальностью. Это в некой степени даёт мне надежду и право полагать, что пингвины способны летать, Земля плоская, на моём чердаке живут маленькие эльфы, топающие по ночам и мешающие спать. Или то, что неодушевленные предметы на самом деле в совершенстве владеют несколькими языками и не прочь поточить лясы, а лепреконы — пидоры и жиды, по типу тебя, Мир», — перо изящно скользило по бумаге блокнота, купленного за несколько долларов на уличной распродаже. Нужно отметить, что это весьма удачная покупка. Слава всегда его с собой носит, дабы не растерять и не рассыпать обрывками фраз свои мысли по пути до дома. Они только так и общались. Не жестами, не губами. Писали друг другу письма. «Карелин, ты опять обкурился? Какие эльфы? Иди нахер, я занят», — Слава читает сообщение в телефоне, тихо смеется, припав губами к сигарете, но следом приходит еще одно: «Слушай, а как шумят волны? Только не ржи. Я не знаю, как записать это в книге.» Слава не ржал. Он нервно кусал губы, сжимая телефон в длинных пальцах, на пол медленно сыпался пепел. А как шумят волны? Как шумят? Карелин знал, как они шумят. Но как объяснить это глухому человеку? «Я вернусь со студии и попробую тебе рассказать.» «Пишешь новую песню?» «Нам же нужно что-то есть, пока ты не закончил книгу.» «Пишешь ради денег? Фу.» «Ты когда вчера креветок с винцом жрал, не фукал.» «Слушай, Слав… Мне правда жаль, что я не смогу услышать твою песню.»