Потерявшись, не кричи

Мокрые ботинки отвратительно хлюпают. Бев протягивает руку, но впереди ничего нет. Она уже почти бежит, ощупывая темноту обеими руками, никак не может поймать крепкое мальчишеское плечо. Ей жутко хочется позвать его и она набирает воздуха, чтобы закричать. Воздух холодный и чистый. Не воняет ни гнилью, ни смертью… Пахнет ивой. Она не в тоннеле, не в канализации. Это… река? Бев стоит почти у берега, вода доходит ей до середины бедра. Легкая ткань юбки промокла и расплылась вокруг темным цветком. Что ты делаешь здесь, девочка? Как ты сюда попала? Разве ты не должна быть дома? Что скажет папочка? Бевви, ты очень меня тревожишь… Она слышит звук, такой тихий, призрачный. Кто-то… что-то плывет по реке. К ней? Она поднимает руку, сжимая что-то острое. Точно зная, что её рука не дрогнет, не промажет. Можешь поспорить на свою жизнь… Так они когда-то говорили? *** Девочка бежит по узкой тропинке, ветки бьют по локтям, цепляются за длинные волосы. Сердце едва не выпрыгивает из груди. Ещё немножечко… Она выныривает на поляну перед клубным домом и останавливается так резко, что едва не падает. Билл сидит на корточках у самой реки. Солнечные блики прыгают по воде и по его волосам, придавая им цвет расплавленного золота. Так много света. Он поворачивается, услышав её, и, за миг до того, как брови удивленно изгибаются, выражение его лица кажется странным. Тихая, почти мечтательная грусть. Скорбь человека, смирившегося с потерей. Глаза блестят, без малейшего оттенка золота. В них нет солнечного света.  — Б-б-бев? Ч-ч-ч-что случ-чилось? «Билли, теперь я и тебя тревожу?»  — Я не хотела… — это уже вслух? Она пожимает плечами, пытаясь казаться спокойной.  — Т-т-ты бежала?  — Да, — она мягко улыбается. — Так глупо. Хотела прийти сегодня первой. А ты меня опередил. На самом деле она более чем счастлива видеть его здесь. Иначе ей было бы очень страшно. Ей было страшно, до того момента, когда он обернулся.  — Из-звини. Мне п-п-приснился п-плохой сон и я б-больше н-н-не см-мог ус-снуть. П-поэт-тому п-п-пришел сюда в т-такую р-рань.  — Да, — повторяет Бев, — мне тоже. Это звучит странно, и еще более странно то, что Билл не удивляется. Будто их ночные кошмары — общие — самая естественная в мире вещь. Это плохо? «Да» — в третий раз она повторяет уже мысленно. Но с его лица уходит напряжение, он улыбается, тепло и снова грустно. Мол, Бевви, я этого не хотел, но что я могу изменить? «Не надо» — она и сама не понимает чего не надо. Менять? Жалеть? Или грустить?  — Я не могу помочь, — это что снова вслух?  — С ч-ч-чем?  — Сны. Когда я была маленькая и мне снились плохие сны, мама приходила и сидела со мной. Тогда я не боялась. Это помогало.  — Б-бев… «Бев, какого хрена ты несешь? Как это сейчас прозвучало?»  — Извини, я не имела в виду… Уверена?  — Н-нет. Я р-р-рад видеть теб-б-бя здесь. М-может п-п-правда это п-помогает? — и в ответ на её взгляд, уточняет: — К-когда к-кто-то р-р-рядом. Она кивает, и её тело наполняется невероятной легкостью. Словно она — маленький воздушный шарик. От этой мысли лёгкость исчезает без следа. «Папа, иногда я тоже очень тревожусь» Это слишком похоже на сон — Билл, его золотые волосы, улыбка и это его «я р-р-рад ». Но Билл всё так же стоит, смотрит на неё, трёт глаза пальцами, и даже, кажется, не замечает этого. И в воздухе (в воздухе ли?) между ними витает нечто неспокойное, но и не тревожное. Что-то болезненно яркое. Прошла минута, с тех пор как Бев появилась здесь? Или час? У неё такое чувство, будто она потерялась. Или нашлась? Велика ли разница между этими чувствами? Её ноги словно весят по несколько тонн каждая, но Билл делает шаг к ней. Так легко… Будто он вообще ничего не весит. Будто он — шарик…