***
Страсть и Надежда. Такие странные слова — они не противоположны по смыслу, не родственны, но каким-то образом связаны друг с другом чем-то неуловимым и тонким, вроде алой нити из легенд. Они похожи на красный и белый. Одновременно резкие и нежные, оглушающие и взывающие. Похожи на свет для мотыльков — привлекают, позволяют надеяться на лучшее, а потом испепеляют. Все это верно и глубоко, подходит для картины, но вот вопрос: как все это изобразить? Этим и озабочен Китагава последнее время. Этот вопрос въелся в мозг, как червяк в яблоко и выгрызает-выгрызает-выгрызает свои пути, постоянно появляясь везде. В любом разговоре всплывает эта тема. Любой звук Юске пытается использовать в качестве толчка к ней. В любом образе он......видит «Страсть и Надежду».
Даже в чертовых путях, которые выгрызает надоедливый червяк, движимый известной лишь ему одному сакральной целью. Прежде Юске мог запросто сказать в чем его страсть — рисование. Он мог легко определить свою надежду — мерцающая перспектива стать таким же великим художником, как его учитель. Но все это поблекло и покрылось слоем пыли. Выцвело, разрушилось, обратилось в прах за несколько мгновений. То, что позволяло ему жить. То, в чем он видел самого себя. То, из чего он состоял. Все рухнуло. Не осталось ничего. Он даже стал сомневаться в том, что рисование не стало ему чуждо, что он еще на что-то способен в этой стезе. Боль звала его в свои черные, вязкие воды, вела ласковой рукой. Она точно его не оставит, она станет новой опорой, она... Она проиграла руке, которая бесцеремонно схватила Китагаву и вытащила из омута. Рука в красной перчатке и облаченная в черные рукава.Акира.
Он вернул его обратно на твердую землю и заставил снова начать дышать. Позволил начать все заново.Дал новую надежду.
Стал ею.
Юске с этим был полностью согласен, лишь бы Курусу не оставил его и повел за собой. Вот только одновременно с этим он видел иронию в цветах: черный, красный и лишь капля белого. Это цвета его лидера. Такое ни за что бы не ассоциировалось с Надеждой, которой тот является. Страсть — да, но никак не Надежда. А вот костюм самого Юске — значительно больше белого, синий, капля красного. Только Надежда, вот только... Сам он себя таковой не считал. Он ничем себя не считал. Когда-то. Теперь он обратился Страстью и снова взял в руки кисти, чтобы выплеснуть все обретенные знания и чувства на холст. И в каждой его мысли, в каждом мазке красовалось незримое для других...«Акира».
— Весь свет и вся надежда в этой картине... они твои.
Юске ничуть не смущали сказанные им самим слова. Он лишь тонко улыбнулся, глядя на парня, который был явно растерян. А стоило ему улыбнуться в ответ — Китагава ощутил то, как нечто снова в нем разрушилось, будто бы остатки прошлого, а затем переродилось.В нечто сильное. Прекрасное. Определенное.
Юске легко провел подушечками пальцев по руке Акиры, прежде чем полноценно ее сжать. И снова нечто отдалось эхом в его голове, когда он ощутил переплетенные пальцы и ответную хватку пропахших кофе и приправами для карри рук. Грубых, привыкших к работе, но одновременно таких нежных и желанных.