Маки

      Выход из «сна» всегда внезапен. Резок. Неожидаем. Но – неизменно – желанен.       Каким бы не был конец – разорвали ли тебя какие-то твари, отрубили голову на плахе, сбросили с многоэтажного здания – это всё кажется настоящим концом. Болезненным, страшным концом всего.       Ожидания, как обычно, не оправдались.       Устройство убирает кислородную маску, отключает датчики, и с тихим щелчком открывает створки, позволяя выбраться на свободу. Хотя здесь это понятие относительное: всего лишь клетка побольше, выложенная ослепительно—белой плиткой, со стеклянной стеной напротив и дверью наружу. Её никогда не запирают – да и незачем.       Здесь ещё сотни таких же, как и я, только погружённых в «сон». На них тошно смотреть – на эти спокойные, бледные лица, будто у мертвецов, белую одежду – как и всё в этом месте. Босые ноги замерзают на холодных плитах, потому ускоряю шаг, опираясь плечом о стену – такую же ледяную. Почти бессознательно дохожу до другой клетки, предназначенной для отдыха, где нет ничего, кроме кровати. Белой, стерильной, под стать всему, что здесь есть.       Запираю дверь и падаю на колени, затыкая себе рот руками, лишь бы не закричать. Остатки выдержки летят к чёрту, и слёзы неконтролируемым потоком текут по щекам, из горла рвётся полный боли крик. Сознание помутилось, в голове замелькали образы из недавно пережитой жизни – чужой жизни.       Каждый день мы проживаем чужие жизни, порой не существовавшие в нашем мире.       Каждый день мы вершим судьбы.       Каждый день мы погибаем и просыпаемся.       Я не заметил, как упал на бок, сжимаясь в комок и сдерживая рыдания.       Как же я устал…       Я не могу больше…       Это страшно, это чертовски страшно – осознавать, что всё увиденное и пережитое тобой было на самом деле. Изнасилования, убийства, пытки – всё. Абсолютно всё.       Осознавать, что ты – всего лишь программа для исправления, всего лишь частица, которая ничего не значит.       Осознавать, что ты не можешь сделать ничего. Что ты лишь инструмент, о котором никто не вспомнит.       Рыдания рвутся из груди хриплым кашлем, рукава белой рубашки пропитываются вначале слезами, а после – кровью из расцарапанного горла.       …У нас даже имён нет!..       Рыдания прерываются истерическими смешками, кровь окрашивает девственно-чистый пол в режуще-яркий, прекрасный цвет, пятна расцветают алыми маками на холсте.       Удар. Ещё один.       Такие же маки, почти настоящие, расцветают на руках – а после и на рубашке, когда рукава спадают на изодранные ногтями и зубами предплечья. Цветы цветут на груди, на брюках, окрашивая белый в цвет крови.       Жаль только, что не пахнут…       Смех всё же вырывается из горла, сдавливая грудь невыносимой болью, заставляя зажмуриться и закашляться вновь. Перед глазами – алое. Алые, алые маки, алый смех, алая боль.       Тут больше нет белого, того безупречно-чистого цвета, невинного, ослепляющего, стерильного, как обложка этого кошмара, как голоса за дверью, неспособные открыть её.       Только алый, кровавый, багровый, смертоносный, притягательный, грязный, ненавистный цвет…       Как мой разум, искажённый, покалеченный грязью множества миров.       Как маки, расцветшие повсюду.       Как моя никчёмная жизнь…       Я закрываю глаза.       Я молюсь неведомым богам.       … Я так устал… Пожалуйста, дайте мне уснуть… Навеки уснуть…