Самый лучший комплимент

– Можно, я выдеру этой сучке её крашеные патлы? – сквозь зубы цедит Брен, сжимая бокал с пивом так, что невольно становится страшно за сохранность имущества Барри. – Ну хоть ма-аленький такой клочок, а? – И как ты будешь это аргументировать? – философски интересуется Пит. – Между прочим, я вот думаю, что Мэри – натуральная блондинка. – Ха! – Брен смотрит на него со скептицизмом истинного знатока. – Такая же натуральная, как ты, только её чёрная щетина не палит. – Его внимание снова приковывает троица у дальнего конца сцены. – Нет, ну ты посмотри! Ты только посмотри на это! Пит смотрит. И без подстрекательства неугомонного Брена внимательно наблюдает, как две давние поклонницы Патрика, подловив того на подступах к сцене, в который раз пытаются недвусмысленно продемонстрировать своё расположение. «Настырные», – думает Пит, не в силах отделить раздражение от уважения, и заодно задумывается: понимает ли Патрик с его патологической неуверенностью в себе, что с ним заигрывают? С того места у бара, где сидят Пит с Бреном, слышны только интонации и смех, но жесты говорят сами за себя: девчонки подошли слишком близко, взяв «жертву» в двойную осаду, более скромная Трисс просто красноречиво сверкает ласковым взглядом, а Мэри, блузка которой больше напоминает старую рыболовную сеть, так и норовит прикоснуться к Патрику, то за руку возьмёт, то по плечу погладит… – Как думаешь, что они ему там втирают? Нет, погоди, я сам! – Брен прокашливается, и тянет мерзеньким тонким голосом: – Патрик, милый, а у меня там всё выбрито, хочешь посмотреть? Патрик, зайка, знаешь, как весело подпрыгивают мои дыньки, когда я скачу верхом на каком-нибудь резвом жеребце? Он изображает поглаживание груди невообразимого размера, с таким томно-развратным и при этом глупым выражением лица, что Пит не выдерживает и хохочет. – Чего ж ты такая пошлая скотина? – отсмеявшись, спрашивает он. – И вообще, нечего всех судить по себе. – Я не стану расписывать чужим жеребцам, где у меня выбрито и что подпрыгивает! – со смесью возмущения и презрения выдаёт Брен. Кажется, у него снова срабатывает привычное «сам придумал – сам поверил». – Но они-то не знают, что он чужой, – припечатывает Пит. Брен несколько раз открывает и закрывает рот, явно собираясь спорить. Но крыть нечем, остаётся только набычиться, сжать губы и продолжить испепелять взглядом незадачливых соперниц. – Блядь, – молча испепелять, видимо совсем мучительно. – Будь это мужики – можно было бы хоть подраться! – Согласись, если бы мужики могли вот так открыто, при всех пытаться в обычном баре снять нашего оленя, это вообще была бы другая история. – Блядь, – Брен мрачнеет ещё больше. – Блядь, мишка, как ты это терпишь? «У меня выработался иммунитет» – хочется сказать Питу. А вот врать – не хочется. И он просто загадочно молчит. Потому что ничерта у него не выработалось, кроме разве что способности мастерски делать вид, что он спокоен. Сколько раз, вынужденный даже наедине с Патриком держать своё истинное отношение в секрете, он вот так же издалека наблюдал за настойчивыми попытками охмурения от Трисс и Мэри. Наблюдал и скрипел зубами от бессильной злости и страха, что эти попытки когда-нибудь увенчаются успехом. Казалось бы, сейчас вместо ревности впору испытывать самодовольство и гордость, но без возможности официально объявить о новом статусе Патрика, тем самым пресекая любые посягательства на его персону, почему-то не выходит. И девчонки-то на самом деле неплохие, их влюблённости можно только посочувствовать, потому что в Патрике Пит ни на секунду не сомневается. Но смотреть, как он застенчиво улыбается Мэри, как вдохновенно что-то рассказывает внимающей с открытым ртом Трисс, как едва заметно краснеет и посмеивается над какой-то особо удачной шуткой… – Не знаю, как ты, – Пит решительно допивает пиво, со стуком опускает бокал на стойку и жестом просит у Барри повторить. – А я собираюсь показать кое-кому, как бывает опасно испытывать наше терпение. Пусть вот только споёт уже – и покажу. Это стоило сказать, даже просто ради того, чтобы увидеть восхищение на лице Брена. Но Пит ещё и вполне серьёзен в намерении воплотить заявленное в жизнь. И, судя по хватке длинных цепких пальцев на своей ягодице, он в этом намерении не одинок. Сначала Патрик искренне недоумевает, зачем они явились за ним в сортир. Он как раз моет руки и умывается, пристроив шляпу на крючок в стене, когда заходит Пит и останавливается у входа, словно чего-то ждёт. Почти сразу вслед за ним, воровато оглядываясь, просачивается Брен. Через открывшуюся на пару секунд дверь слышно, как что-то вещает со сцены Марта – пожилая исполнительница кантри, иногда, как и Патрик, балующая публику своим творчеством наряду с парой-тройкой историй из жизни. – Ребят, вы чего, пива перебрали? – улыбается Патрик. От мысли, что всем троим почти одновременно захотелось отлить, становится тепло и весело. – Ну, чего там? – деловито справляется Пит у Брена, игнорируя обращённый к нему самому вопрос. – Чисто, – серьёзно кивает Брен. – Они все уши развесили, меломаны, да и мало народу сегодня. Минут двадцать, думаю, у нас есть. Загадочность усиливается, когда он одну за другой открывает все кабинки, после чего, никого там не обнаружив, удовлетворённо и коварно улыбается. Когда они с Питом синхронно шагают к нему, до Патрика наконец-то начинает доходить. Туалет в БарриБаре небольшой: три кабинки справа от двери, четыре писсуара напротив, и два умывальника под большим зеркалом слева. Пахнущий мятным ароматизатором и немного – сигаретным дымом. Чистый, светлый и уютный, если можно так сказать об уборной. Только вот щеколды на общей двери – нет. «Не хочу, чтобы всякие торчки у меня там запирались и закидывались», – не раз говорил Барри, пылая негодованием по поводу этих самых гипотетических торчков. – Парни, стоп! – чувствуя, как с каждой секундой всё сильнее пылает лицо, Патрик сглатывает, вжимается задом в обложенную мелкой плиткой тумбу с умывальниками, и выставляет перед собой руки. – Вы же шутите, да? По их лицам можно с уверенностью сказать, что нет, не шутят. Патрик чувствует себя красной тряпкой, оказавшейся между двумя пышущими азартом быками. И его внезапно, вопреки собственным ожиданиям и, более того, убеждениям, окатывает таким острым, пряным возбуждением, что на пару секунд перехватывает дыхание, а ноги предательски слабеют. Видимо, всегда бурлящий у него в крови на сцене адреналин ещё не успел утихомириться и теперь закипает с новой силой. И наверное, по его лицу всё тоже очень хорошо видно. – Идиоты… – с трудом выговаривает бесцеремонно затолканный в одну из кабинок Патрик на выдохе, чувствуя, как чьи-то пальцы нетерпеливо тянут ткань футболки вверх, а чьи-то – расстёгивают ремень, ширинку и пробираются внутрь. – Войти же… могут… засекут… Пальцы в ширинке сжимаются – и он протяжно стонет, невольно толкаясь бёдрами навстречу. И тут же слышит горячий шёпот Брена, касающегося губами его уха: – Хочешь, чтобы кто-то нас услышал? Нет? Тогда веди себя тише. В знак согласия с ним, Пит кусает Патрика за мочку с другой стороны. А потом они с Бреном дружно опускаются на колени. Пит сзади, Брен впереди, сияя многообещающим взглядом. Патрик совершенно не понимает, что на них нашло. После выступлений они часто смотрят на него голодными глазами, но заваливают обычно уже дома, не устраивая игр с огнём. Это же опасно, это правда опасно – заниматься таким через стену от зала, переполненного развлекающимся народом… Патрика разрывает между страхом быть застуканным кем-то из завсегдатаев и сносящим, отключающим мозги удовольствием, между желанием прогнуться, подставляясь под язык Пита, и толкаться вперёд, в горячий умелый рот Брена. Ноги расставлены в стороны, джинсы и трусы болтаются ниже колен, футболка задрана под шею… Ещё никогда, даже будучи совершенно голым перед этими двоими, Патрик не чувствовал себя настолько обнажённым. – Брен… – хрипло зовёт, поднимаясь с колен, Пит. И Брен понимает без лишних слов. Тоже поднимается, не до конца, так, чтобы быть одного роста с Патриком. На ходу рывком избавляется от собственной футболки и тут же прижимается грудью к груди, трётся, цепляя сосками соски, отправляя толпы мурашек по всему телу. Сзади точно так же льнёт Пит, и обнажён он не только сверху: от того, как вжимается между раздвинутых его пальцами ягодиц твёрдое и горячее, накрывает такой волной жара, что Патрик сдавленно стонет Брену в губы, сжимая его загривок. Воздуха отчаянно не хватает, и Брен делится своим, тут же отвечая, втягивая в жадный, жёсткий поцелуй, одновременно стаскивая с бёдер собственные штаны. Патрик едва успевает почувствовать кожей его возбуждение, как Пит начинает двигаться. Впечатывая Патрика в Брена, а заодно, с глухим стуком, – Брена в дверь. Места, чтобы просунуть руку между телами, не остаётся. Но это и не нужно. Они просто трутся друг о друга, задыхаясь, то и дело сбиваясь с ритма, жадно, судорожно, словно подростки, впервые дорвавшиеся до плотских утех. Развратно, откровенно, непристойно и вместе с тем – восхитительно. Всем своим мечущимся на грани экстаза существом Патрик осознаёт, что сейчас, здесь, с ним в этом безумном горении именно Пит и Брен, те, кому он может позволить делать с собой что угодно. И места для стыда остаётся ровно столько, чтобы сделать удовольствие ещё пронзительнее. – Я всё… – болезненно надламывая брови и цепляясь за Патриковы плечи, стонет Брен. Неожиданно первым – обычно он держится дольше остальных. – Чёрт, я сейчас… Он всхлипывает, вздрагивает – и Патрик чувствует на своём животе горячую влагу. Почти одновременно сзади замирает, до боли сжав его бёдра, Пит и, сдавленно зарычав, выплёскивается ему на поясницу. Под отдалённый шелест оваций, похожий на звук прибоя, Патрика накрывает первым сладким спазмом, и он больше не думает, насколько громкие звуки могут вырваться из его горла… Брен со смаком затягивается, привалившись плечом к двери, которую несколько минут назад обтирал голым задом, и с таким же смаком выпускает терпкий ароматный дым, на мгновенья наполняя уже ставшую такой родной кабинку сизым маревом. По телу разливается приятная нега и лёгкая мелкая вибрация, какая бывает после хорошей пробежки или пары часов танцев на улётной вечеринке. Пит отряхивает колени и одёргивает толстовку. Только что они вместе точно так же приводили в порядок Патрика, который на время, кажется, вообще отключился. Им всем нужно хотя бы несколько минут, чтобы придти в себя. А заодно – переждать поток страждущих, хлынувший в уборную после окончания выступления горластой деревенщины, которая их личному гению и в подмётки не годится. – Это что сейчас было-то, а? – наконец подаёт голос сидящий на закрытом толчке гений, глядя то на Брена, то на Пита снизу вверх из-под прикрытых век. По отсутствию звуков снаружи понятно, что они снова остались втроём. – Не то, чтобы я жаловался, но какие-то вы сегодня агрессивные… В его тоне растерянность мешается с усталостью и удовлетворением, чёлка липнет ко лбу, а вся поза вызывает ассоциации с плюшевым кроликом, которого, наигравшись, бросили в угол. Брен не наигрался, совсем нет, это вряд ли возможно в принципе. Хочется забросить Патрика на плечо, оттащить домой и уже там сыграть по-крупному, не сдерживаясь и не думая о нежелательных свидетелях. Он встречается взглядом с Питом и понимает, что их восхитительное единодушие никуда не делось. – Это было, чтобы ты прекратил флиртовать направо и налево, – назидательно сообщает Пит, глядя на Патрика со всей строгостью, которую, видимо, отыскал в себе на данный момент. – Что? – у того широко распахиваются глаза. Он резко выпрямляется, ошарашено приоткрывает рот и качает головой. – Вы что… неужели… вы ревновали что ли? – и уточняет, словно ответ вдруг может оказаться каким-то другим: – Меня? – Нет, Елену Троянскую, – фыркает Брен, выпуская новую дымную струю в его сторону. Он очень доволен подвернувшимся сравнением и ждёт, что Патрик сполна осознает свою вину. Но вместо какого бы то ни было раскаяния, вместо привычной готовности извиняться за свои или чужие, за настоящие или выдуманные проступки, у того на лице отражается самый настоящий, искренний и неприкрытый… восторг? Патрику очень, просто архисложно сделать комплимент, в который бы он по-настоящему поверил. Кажется, им с Питом только что невольно, но мастерски это удалось. В кабинке повисает совершенно особенная, не требующая слов интимность, ощущение, что во всём мире сейчас существуют только они трое, и никто не способен нарушить их единство и уединение… Грохает входная дверь, раздаются шаги, потом – звуки того, ради чего все нормальные люди чаще всего в сортир и приходят. А следом за этим низкий прокуренный голос заботливо осведомляется: – Патрик, чувак, с тобой всё в порядке? Кажется, ты зависаешь здесь уже довольно долго. Это Родни, огромный татуированный байкер, по самые глаза заросший рыжей бородищей. Он обычно громче всех аплодирует и свистит всем, кто решается выйти на сцену БарриБара. – Да-да, спасибо! – не замешкавшись ни на миг, успокаивает Патрик – такое чувство, что осознание собственной значимости напрочь стёрло из его мыслей все страхи и сомнения – и, потупившись, добавляет: – Просто прихватило. Под сочувственный вздох и стук двери снаружи, Брен зажимает рукой рот, чтобы не хрюкнуть от смеха слишком громко. «Прихватило», – это слишком точно характеризует то, что с ними только что произошло. – Хочу вам вставить, ребята, – вдохновенно, от души делится Брен и, нагнувшись, тушит сигарету о железную урну в углу. – И как можно скорее. Будем выбираться из этой обители порока, или вам здесь комфортно? – Так, – деловито распоряжается Пит. – Грейси, ты выходишь первым, раз твоё присутствие тут засекли. – Это шляпа, – зачем-то объясняет Патрик, у которого с лица не сходит счастливая улыбка. – Я её возле зеркала оставил. – Ну вот, забирай и чеши на улицу, – кивает Пит, свою улыбку изо всех сил, но тщетно пытающийся скрыть. – Только гитару, очки и кардиган забрать тоже не забудь, – заботливо добавляет Брен. Он почти уверен, что такой вот благостно-рассеянный Патрик вряд ли перед выходом сам обратил бы внимание на барный стул, где кучкой сложил всё перечисленное. – Точно, – Пит одобрительно гладит его по плечу, и от этого прикосновения дорога домой начинает казаться нестерпимо длинной. – А мы следом, с неравными интервалами. Встречаемся за углом. Перед тем, как Патрик открывает дверь, Брен цепляет его за воротник футболки, заставляя обернуться и посмотреть себе в глаза. – Не смей больше так мило сюсюкать с этими курицами, усёк? А то мы тебе устроим и похлеще, не сомневайся. Патрик, конечно же, кивает. А через несколько дней, совсем «незаметно» косясь в сторону барной стойки и преодолевая стеснение, героически кладёт руку на талию Трисс и целует в щёку Мэри.