Яхта, парус

— Ты когда-нибудь качели облизывал? — Брагинский впихнул коляску на заснеженную площадку и остановился, опускаясь на раздолбанную красно-синюю лавочку. Феликс стряхнул с розовых, выцветших от грязи варежек свалявшийся комками снег. — Сначала качелей не было, — фыркнул он, уставившись в темное, фиолетовое небо. — Потом уже несолидно как-то. — Седые волоски повырвать? — Иван пнул ногой снег, который, разлетевшись на пушистое облако, осел на ботинках Лукашевича. Тот поморщился, наклоняясь, чтобы отряхнуть. — Обязательно. И снегом обсыпать, чтобы не выбрался, а поседел окончательно, — Феликс рассмеялся, пытаясь хотя бы повернуть колесо, чтобы подъехать чуть ближе. Резина беспомощно буксовала в глубоком, смешанном с грязью снегу. — Тебе не холодно? — Феликс неопределенно повел плечами, вытаскивая руки из-под плена тяжелых, промокших от снега варежек. Брагинский зачем-то положил ладонь на его ногу, сжал, чувствуя, как сквозь джинсы к пальцам подбирается холод. — Холодные. — Они всегда холодные, — Лукашевич приподнялся, усаживаясь удобнее. — Как у трупа…типа.       Иван чему-то идиотски фыркнул в перчатку и оперся на колени локтями. Мыслитель на хлипких качелях — уткнулся взглядом в джинсы, заправленные в темные припорошенные снегом ботинки, из которых выглядывали полосатые носки. Феликсу было все равно, и он даже на модные подвороты был бы согласен. И на синеющие от холода лодыжки тоже — если ничего не чувствовать, так уж по полной. — Яхта, парус, — с глупой усмешкой начал Брагинский, — В этом мире только мы одни… — Вань, не надо, — Феликс снова взялся за ручки, пытаясь отъехать — на этот раз подальше. — Ну спой, — Ваня с усилием притянул его обратно, — Ты же очень красиво умеешь. Ялта, август — и мы с тобою влюблены. — Вань, мне холодно, пошли домой?       Брагинский встал, вдавливая скрипящий снег в мерзлую землю, и прислонился своим лбом к колючему краю шапки Феликса. Поляк скосил на него глаза, неловко шмыгнув носом и на всякий случай крепче вцепился пальцами в ручки коляски. От воющего ветра, колких хлопьев холодного снега, его пальцы покраснели и покрылись мелкими талыми каплями. Иван внимательно заглянул ему в глаза. — Правда, холодно? — тихо спросил он. — Правда, — прошептал Феликс. — Домой? — Угу, — Лукашевич выдохнул, когда его Ваня с силой развернул его, выталкивая из снежного сугроба. «Ну, поехали тогда», — произнес он. Феликса дернуло — не от холода. Он сам не до конца понимал, как следует говорить — любая такая фраза звучала, как дешевый каламбур.       Когда коляска выехала из груды снега, Феликсу стало гораздо легче. Он снова сунул пальцы в варежки, поправляя на всякий случай шапку. На колком крае сидели нетающие снежинки, они собирались на коленях Феликса и там не таяли тоже. Справа и слева мелькал застывший лед, покрытый двумя солеными песчинками. Лукашевич выдавил глупую ухмылку. — Вань, а давай… — он не успел закончить. — Держись, — предупредил Брагинский, разгоняясь, чтобы проскользить по этому льду, как в детстве.       Коляску вело из стороны в сторону, она шаталась, набирая скорость, и Иван с трудом удерживал ее, вцепившись в ручки, чтобы не упасть самому. Он попытался затормозить, резко дернув коляску на себя, но ее занесло, Феликс неуклюже вывалился на лед, уткнувшись головой в кучу грязного снега. — Ты как?       Лукашевич не стал пытаться сесть. — Весело, — Иван подошел к нему, поднимая на руки и возвращая обратно. Шапка, варежки и кусок шарфа противно промокли и покрылись коричнево-серым налетом. — По-моему, ты мне телефон разбил. — Зато я теперь знаю, что тебе на новый год подарить, — фыркнул Брагинский, поднимая белую коробочку с потрескавшимся стеклом и возвращая ее владельцу. — Новую задницу? — Феликс сунул телефон в карман. — Зимнюю резину. — А я-то надеялся… — Лукашевич стянул варежки, осматривая длинную глубокую трещину и ее мелкие ветки, расходившиеся по всему экрану. — Обойдешься, — Ваня отобрал у него телефон и положил к себе — для сохранности. — Меня и старая вполне устраивает.

***

— С днем рожденья! — в Феликса ударилось тепло, запах алкоголя и какой-то неумело приготовленной еды. — Мы тут без вас начали, ничего, да? — Ничего. — Брагинский махнул тем, кто сидел на кухне. — Песика выгуляли, сейчас лапы помою и вернусь.       Феликс покорно сидел на стуле без спинки, прислоненном к шкафу, пропахшему моющими средствами, наблюдая за тем, как Ваня отмывает талый снег и песок. — А что за праздник вообще? — Ты всегда был таким бестактным, или последние мозги на льду остались? — Брагинский поднял голову. По полу растекались грязные разводы. — Мой день рождения. — Всегда, наверное, — Феликс пожал плечами, безуспешно пытаясь стянуть мокрые джинсы. Их теперь только в стирку, наверное. Надо же было так, — Да ладно, я помню. Еще с утра поздравить хотел, а потом… — Передумал? — Иван закинул конец вечного шарфа себе на спину. Феликс был близок к тому, чтобы навернуться еще и с этой табуретки, запутавшись в джинсах, — Давай помогу.       Лукашевич обхватил его лицо мокрыми руками, от которых пахло теплом и свалявшейся шерстью с варежек. «Я ж тебя утром не поздравил» — прошептал он. Это очень важно сейчас, да. Брагинский коротко поцеловал его в нос. «Отпусти уже» — Феликс не дал ему возмутиться, больно укусив за нижнюю губу в попытке поцеловать по-нормальному.       Дверь в ванную открылась, впустив грохот и звон стекла. — Они уже тоже без нас начали, — крикнул Торис в кухню. — Сюда зови! — отозвался кто-то. — Выноси принцеску из башни, — фыркнул он. — Хочешь, можем «горько» вам покричать. — Обойдешься, — Феликс запустил в него массивную мокрую губку, от которой Торис мгновенно увернулся, — Мы уже все, правда.

***

— Смотрите, че нашел, — Феликс оттолкнулся от шкафа, держа что-то на своих коленях. — Это мне Оля дарила, два года назад еще.       Лукашевич нашел кнопку — колонка включилась, приветственно мигнув бледно-желтым светом. На кухне остались самые стойкие — Торис, Наташа и еще пара дальних-близких друзей, которые то ли пили меньше, то ли просто не умели веселиться. Наташа курила в окно, встав на подоконник и вытянувшись на носках. — Вань, дай свой телефон, — крикнул Феликс, подъезжая к столу. — Ща петь будем. Наташа обернулась, выкидывая сигарету вниз. — Ну, началось, — протянула она, сползая по подоконнику, — Типа гитары нет, так сойдет? — Да ладно тебе, ща свою любимую включу, — Феликс порылся в плейлисте, — Три минуты, правда, три минуты — и все.       Колонка в руках завибрировала короткими гитарными аккордами. — Я не знаю, как эту боль преодолеть, как заставить мое сердце вновь биться, — пропел Феликс вслед за тихим голосом из колонки. Наташа и Торис синхронно прыснули, уткнувшись в рукав. — Обязательно эту, да? — спросила Арловская сквозь смех и попытки подпевать. — Обязательно, — подтвердил Феликс, — Тихо, ща припев будет.       «Все решено — мама, я гей, папа, я гей!» — Ольга пробралась к выходу из кухни, казавшейся слишком тесной из-за сидящих везде людей. «Можете просто промолчать! Можете злиться, или беситься…». Черненко толкнула Ивана в плечо. — Я в магазин пойду, сигареты кончились, — слегка виновато произнесла она, — Что-нибудь надо?       Брагинский выждал, пока нестройный хор закончит припев. — Мне тоже возьми, — Феликс выключил колонку, — И вино какое-нибудь приличное. — В пакетах, что ли? — Ольга усмехнулась, натягивая куртку, — Ладно, будет все. Деньги скинете?       Через несколько минут Наташа уже стояла на подоконнике, высунувшись в окно почти полностью. Для веса Лукашевич накидал туда мелочи, но Наташа никак не могла прицелиться. Оля весело дышала в темное небо, подбадривая короткими хлопками варежек — от них разлетались снежинки. От хлопков по всему двору раздавалось звонкое эхо. — Лови! — пакет застрял на ветках растущего под окнами дерева, — Бли-и-ин… лезь теперь за ним!       Торис слез с кухонного стола, направляясь к вешалке с горой из курток. — Я пойду, достану, — коротко объяснил он. Арловская быстро спрыгнула за ним, едва не поскользнувшись. — Оль, мы придем сейчас, — крикнула она, — Дерево не сломай!       Феликс наблюдал за ними, выводя корявые узоры ногтем на пористой колонке. За Торисом захлопнулась дверь и наступило пусто, как всегда бывает. Лукашевич поставил колонку на стол, подъезжая к Брагинскому поближе. — Вань, — позвал он, — А ты меня любишь?       Брагинский положил тяжелую ладонь ему на плечо. — Дурацкие вопросы задаешь. — Ну, а все-таки? — Люблю, конечно. Но вопрос все равно дурацкий.       Феликс тихо вздохнул. Иван опустился на колени перед коляской, пытаясь его обнять, но едва не свалился на пол. Феликс рассмеялся, придерживая колеса, чтобы не уехать. У них были чертовски кривые полы и руки тоже.

***

— Я — Дед Мороз, — заявила Оля, распахнув дверь с грохотом — чашки на столе содрогнулись. — Рассказывайте стихи и разбирайте подарки.       Торис с Наташей зашли следом, отряхиваясь от снега, который летел с их капюшонов и сапог. Феликс оттолкнулся от стола, забирая у Оли тяжелый пакет с вином, сигаретами и чем-то еще. «Я тебе Есенина почитаю, но потом как-нибудь» — отозвался поляк, роясь в пакете. — Мы еще киндер-сюрпризов купили, каждому, — пояснила Наташа, — Розовый, с пони — твой. — Ну че за гендерные стереотипы, фу, — Феликс выколупал из пакета киндер, — Сейчас в киндеры вкладываться выгоднее, чем в доллары… — Да там примерно одно и то же получается, — Торис снова уселся на столе, взяв колонку в свои руки, — Я сейчас свою любимую включу. — У тебя вкус дурацкий, — Наташа уселась на подоконнике, закрыв окно поплотнее, но колонка в руках Ториса завибрировала. Слишком знакомый мотив. Феликс запрокинул голову, уставившись в фиолетовые глаза Вани, зная, чего тот хочет. — Тихо лужи покрывает лед, — пропел Феликс, прикрывая глаза, — Помнишь, мы с тобою целовались ночи напролет под шум прибоя…       Оля дотянулась до лампочки в красном китайском абажуре, раскачивая ее. По стенам в такт песне поплыли пятна света. «Яхта, парус» — Брагинский сжал руку Феликса, погладив теплые пальцы, — «В этом мире только мы одни…»       Наташа осыпала их блестящими обертками от киндеров. — И мы с тобою влюблены, — выдохнул Феликс вместе с затихающей колонкой. Из нее уже начиналось что-то новое — у Ивана там было два альбома, не меньше. Как раз для таких пьянок. — Я покурить скатаюсь, ладно? — Лукашевича снова дернуло. Оно уже ело изнутри. — На балкон. — Помочь? — Не надо, — Феликс вытащил из пакета целую пачку, — Тут недалеко.       На балконе было холодно и пахло снегом.

***

— С наступающим, кстати, — Оля махнула на прощание под сонный смех остальных. — Вспомнила! — Торис потянул ее за собой. — Давайте к нам завтра? — Посмотрим, — уклончиво ответил Иван, закрывая, наконец, тяжелую дверь на цепочку. Феликс молча переносил тарелки со стола в раковину. — Спать хочешь? — он пожал плечами, — Я сам помою, спи иди.       Иван, не слушая возражений, вывез его из кухни и подтолкнул по направлению к кровати, засучивая рукава тяжелого свитера. Лукашевич вытянул из кармана телефон, на автомате открывая переписку с Ваней. Дело даже не в разбитом экране и дурацких песенках. Не в стремлении помочь и всех этих заместительных. Просто все вместе.       «Нам надо» — автозамена услужливо подсказала, — «расстаться».       Он не успел отправить. Брагинский подошел так неожиданно, что Феликс едва успел повернуть телефон экраном вниз и спрятать обратно — поляка подняли на руки и поволокли к кровати. Раз уж он сам не смог туда доехать. — И че это? — спросил он, цепляясь за воротник крупной вязки. Ванильно-то как. — Конфискация транспортного средства, — еле выговорил, — В связи с нетрезвым состоянием водителя. — Хочешь поиграть в гаишника и пьяненькую принцеску? — Феликс понимающе куснул прядь собственных волос, отплевываясь от песчинок пыли. — Ты доигрался уже. Задница до сих пор болит. — Ну, извини, я не хотел, — бессвязные оправдания неплохо так усыпляли. Феликс подтянул к себе одеяло, заставляя тяжелое тело перевернуться на спину. Брагинский лег где-то рядом, подставив руку в качестве очень удобной подушки. — Да забей. — Ты обиделся, что ли? — Иван нахмурился на секунду, — Что за спектакль? «Мы так любим дешевые драмы, со смешными проблемами нашими…»? — Вань, хватит, — Феликс демонстративно закрыл уши руками. — А что ты хочешь тогда? — Мазурку Домбровского, — фыркнул Лукашевич, — Тишину хочу. Просто тишину.       Брагинский обнял его, утыкаясь холодным носом куда-то в плечо. От этого по спине пробежали еле заметные мурашки. Феликс стянул телефон с тумбочки, снова открывая переписку.       Удалить черновик?       Да.