Daddy's call

      Господи, как же он всё это ненавидит. Ненавидит слабость. Ненавидит подчинение. Ненавидит приторно-сладкое «детка» шепотом и на ухо. Ненавидит этот голос, этого человека. Ненавидит себя, потому что каждый раз — каждый чёртов раз — он идёт за новой порцией. Он как наркоман: в минуты прозрения говорит себе, что это было в последний раз, что больше никогда в жизни, но проходит время, и на звонок с (не то чтобы уже выученного, а выбитого на коре головного мозга) номера он отвечает, слыша: «Детка, папочка так соскучился». Девяносто девять процентов его сознания вопит о том, чтобы кинуть трубку, сменить номер, но никак не говорить: «Еду». Всегда побеждает оставшийся один процент.       Звук закрывающейся входной двери неприятно бьёт по той части сознания, которая ещё противится этой связи. Противится ровно до того момента, пока его холодные с улицы губы не накрывают горячие и сухие. Пока чужая рука не зарывается в отросшие волосы на затылке, сжимая их в кулак и заставляя запрокинуть голову для более глубокого и голодного поцелуя.       — Я так скучал, Чонин.       Совсем тихо, ненавистным голосом, что ядом разливается по венам, что сбивает сердце с размеренного ритма, но постоянно заставляет колени дрожать и желать большего. Он знает, каким этот голос может быть во время стонов и, пожалуй, это единственный раз, когда он его не бесит.       — Катись к Дьяволу, Пак.       Агрессия как последний инструмент надежды на сохранение собственного достоинства в своих собственных глазах. Но в ответ лишь смешок, усмешка и снова этот самый голос, пробирающий до самого нутра.       — Не шипи, киса.       Комната освещена тусклым светом бра над кроватью, которая сегодня им даже не понадобится. Чанёль сидит в кресле, широко раздвинув ноги, и поглаживает вставший член сквозь ткань брюк. Он неспешно прикасается губами к стакану с виски, делая небольшой глоток и даже не замечая, как алкоголь обжигает язык и глотку. Перед ним на полу сидит Чонин, одни поцелуи которого обжигают в десятки раз сильнее, а взгляд, полный ненависти и желания, жжёт тело не хуже лавы. Пака всегда забавляла и восхищала эта игра в ненависть — так профессионально врать самому себе не каждый сможет.       Чанёль скользит маслянистым взглядом по обнажённому телу перед ним. Ему нравится, как белый цвет ремешков, что сковывают вместе бёдра и икры, сочетается со смуглой кожей. Руки в тех же ремешках прикованы к выше указанному бандажу, и мужчине в кресле кажется крайне милым то, как Ким нервно сжимает и разжимает руки. Его соски, наверное, уже ноют в малой степени после долгих поцелуев и покусывания и гораздо в большей от зажимов на них. Цепочка, которая соединяет оба зажима, имеет по середине небольшое кольцо, а у Чанёля в пальцах запутан третий зажим с точно такой же цепочкой, и это неимоверно нервирует Чонина, который не представляет, где окажется последний элемент. Но нервирует не настолько, чтобы Ким начал бояться или же прекратить кидать жадный взгляд на вибратор, находящийся в той же руке.       — Киса, — зовёт Пак и тут же получает в ответ колкий взгляд.       — Ненавижу тебя, — даже не шепчет, а скорее просто шевелит губами Ким, но Чанёль прекрасно понимает непроизнесённую вслух фразу и раздосадованно цокает языком. Сколько же можно его приручать? Чанёль почти устал от этой нескончаемой борьбы и лживой ненависти, в которой Ким убедил сам себя, но ещё не настолько, чтобы отказаться от желанного, но недоступного тела. Ничего, он терпелив и тоже может быть очень упрям.       — Детка, — тянет мужчина своим насмешливым, сладко-приторным тоном, — не расстраивай папочку.       — Пошёл ты!       Чанёль вздыхает и тянет губы в хищной ухмылке. Он встаёт и вальяжно подходит к мужчине напротив него, а Ким поднимает голову и смотрит снизу вверх, с затаённым трепетом ожидая дальнейших действий.       — Высуни язык, — приказывает Пак и улыбается про себя, наблюдая, как Чонин снова разрывается от противоречия: съязвить или подчиниться. Подчиняется.        Чанёль берёт партнёра за подбородок и подушечкой большого пальца гладит его язык и лишь чудом успевает отдернуть руку, прежде чем Ким предпринимает попытку укусить его. Пак вновь раздосадованно цокает: ну, что за вечное непослушание? Он хватает любовника, сжимая пальцами скулы, заставляя тем самым открыть рот, и впивается грубым поцелуем, доказывая свою доминирующую позицию. Он даже не пытается скрывать возрастающего раздражения, кусая за губы и заставляя Кима болезненно стонать.       — Нагибайся, — говорит Пак и отходит от своей жертвы, краем глаза следя за происходящим. — Ниже, Чонин.        Ким почти утыкается носом в пол и слышит властное: «Смотри вперёд». Он догадывается о том, что произойдёт дальше, но всё равно вздрагивает от первого удара стеком по ягодице. Стон тоже сдержать не удаётся, но удержать маску и не показать, что именно этого он в тайне и хотел, всё уже получается. На его ягодицы ложатся восемь ударов, по четыре на каждую, и каждый отзывается всё более ярким ощущением. Чонин опускает взгляд вниз и замечает, как его давно стоящий член уже вовсю истекает смазкой.       — Приподними зад и расставь ноги шире, — говорит Чанёль, расстёгивая брюки, чтобы хоть как-то ослабить давление. — Не филонь, киса, ещё шире, — он пытается сказать это строгим тоном, но к концу фразы все же не удерживает тёплые ноты.       Чонин хочет ощутить себя униженно, грязно, так, чтобы у него появился стимул не отвечать на будущий звонок, но всё что он чувствует — это желание, распаляющее изнутри, и сладкую дрожь, когда стек проходится меж его ягодиц.       Чанёль не бьёт сильно, лишь похлопывает по интенсивно сжимающемуся сфинктеру и поджатым яйцам до тех пор, пока его жертва не начинает поскуливать, затем несколько ощутимых ударов по ягодицам и вновь лёгкие похлопывания по чувствительным местам. Хотя всё же пару резких ударов отправляются и туда, заставляя Чонина громко вскрикивать, но сильнее раздвигать ноги.       — Поднимайся, — говорит Чанёль, водя стеком по спине, а Чонин не сразу же понимает, что от него хотят, потому медлит, за что получает заслуженный поцелуй стека по пояснице. — Живее!       Ким выпрямляется, тяжело дыша, и наблюдает, как его мучитель становится перед ним.       — Плохая детка, не слушается папочку, — елейно тянет Пак, ведя концом плети от щеки до сочащегося члена. — Хотя сама уже течёт. Тебе же нравится, прекращай уже упрямиться.       Чанёль похлопывает парня по члену, наблюдая, как тот выгибается в спине и стонет. Он собирает смазку с головки на кончик стека и подносит к приоткрытым губам, и в этот раз упрямец сдаётся, сразу же беря в рот и не рискуя нарываться на более суровое наказание. Пак ухмыляется, но пытку не останавливает, опускается прикосновениями хлыста по всему телу, не соблюдая какого-либо порядка, абсолютно хаотично, но уверенно двигаясь вниз.       — Скажи это, Чонин, — требует Чанёль, снова пытая похлопываниями эрекцию мужчины, иногда спускаясь к яйцам. Вот только Ким молчит, точнее, стонет, извивается на полу, не зная, куда себя деть и как уйти от сладкой пытки, он полностью скован бондажем и так, что ни повернуться, ни вывернуться, но требуемого не говорит. — Упрямец, — резюмирует Чанёль, но всё же отходит от парня, давая ему отдышаться, и чтобы положить стек.       Пак возвращается довольно скоро, вновь держа в руках вибратор и цепочку с зажимом. Он садится перед Кимом на пол и указательным пальцем кружит по сочащейся головке.       — То есть, по-хорошему ты не хочешь. Как пожелаешь, — наигранно устало вдыхает Чанёль и спешит напомнить. — Язык, Чонин.       У Кима нет больше сил сопротивляться, да и желания уже тоже нет, точнее есть одно — кончить, и ради этого он уже согласен на всё и именно поэтому он исполняет приказ. Пак, как и в прошлый раз, ласкает язык пальцем, целует его, вбирает в рот и мягко посасывает, а затем крепит на языке зажим, усмешкой встречая надломленный стон. Он тянет цепочку на сосках вверх и присоединяет к ней третью часть. Ким отчаянно стонет и извивается, пытаясь избавиться хоть и от болезненных, но чертовски приятных ощущений, он опускает голову вниз и хоть так ослабляет тянущее чувство.       Чанёль приспускает свои штаны, стимулирует член и просто наслаждается видом и звуками. Он целует любовника в щёку и, соединив их члены, ласкает уже оба.       — Киса хочет кончить? — ласково спрашивает Пак, чуть ускоряя движение руки, а Чонин едва заметно кивает. — Киса наконец-то скажет мне? — так же ласково тянет мужчина, но тут же хмурится, когда в ответ видит отрицательное мотание головой, а в следующую секунду по комнате разносится звук удара по ягодице и громкий стон.       Ким упирается лбом в плечо мучителя, но даже не собирается сказать то, что так долго от него просит Чанёль. Он чувствует, как руки пропадают с его тела, и почти следом к его сфинктеру прикасается головка вибратора. Пак вводит его медленно, прокручивая и периодически сдавая назад.       — Ты хорошо подумал? Я всё ещё готов принять правильный положительный ответ, — но Ким снова мотает головой под тихий вздох Чанёля. — Когда же ты мне сдашься?       Пак прикасается поцелуем к горячему плечу и начинает двигать игрушкой, постепенно ускоряя темп.       — Ты же и так уже мой, Чонин, — тихо говорит мужчина, то всё быстрее двигая рукой, то практически останавливаясь. — Я тебя всё равно никуда уже не отпущу. Киса, ну что ж ты у меня так упрямишься-то всё? Просто признай уже и прекрати изводить что меня, что себя.       Чанёль почти забывается под горячими стонами, он даже не обращает внимания, что его собственный член давно уже просит разрядки. Лишь когда Ким царапает его плечо зубами, он приходит в себя и дополнительно включает вибрацию почти на половину. У Чонина нет уже сил на стоны, да и горло пересохло, остаётся лишь хрипеть и надрывно скулить, но он всё же срывается на подобие даже не стона, а крика, когда цепочку на сосках тянут вверх, а член обхватывает рука, принимаясь быстро надрачивать. Ким смутно помнит, как в этом круговороте срывается в оргазме, забрызгивая себя и партнёра семенем, он тяжело дышит и в какой-то прострации смотрит, как перед ним поднимается на ноги Чанёль, приставляя головку своего члена к губам и быстро надрачивая, свободной рукой зажимая волосы на затылке и не давая опустить голову. Зажим на языке хоть и соскальзывает вниз, но довольно медленно, что позволяет мужчине кончить в открытый рот и на лицо.       Чуть отдышавшись, Чанёль отстёгивает зажим от одного соска, мягко массируя его, а затем, ласково посасывая, заставляя болевые ощущения растекаться по груди, то же самое он повторяет и с другим соском, и лишь после этого отстёгивает зажим на языке. Ким с трудом проглатывает горькую сперму и поднимает жалостливый взгляд на ставшего на ноги Пака, одними губами шепчет: «Вытащи». Чанёль скрещивает руки на груди и приподнимает бровь, явно ожидая продолжения фразы, но она так и не следует, на что он раздосадованно качает головой. Мужчина нагибается, сжимает основание вибратора и выкручивает регулятор на максимум, а затем просто уходит в душ под аккомпанемент надрывных стонов, оставляя мужчину на полу сгорать в агонии. Когда же он возвращается, Чонин на грани Ада и Рая. Пак садится сзади и, схватив вибратор, несколькими быстрыми движениями заставляет любовника зайтись вторым оргазмом за вечер. Он молча расстёгивает бондаж, и пока Чонин приходит в себя, одевается, чтобы у двери бросить короткое: «Жду в машине».       Уже стоя в лифте Ким смотрит на свой телефон и сохраняет последний принятый вызов, написав краткое «Папочка». Они едут в полной тишине, и лишь у дома Чонина её нарушают.       — Хотя бы поцелуй на прощание, — просит Чанёль, но в ответ получает средний палец. Он тяжело вздыхает и ещё до того, как его попутчик открывает дверь, увесистая рука ложится на его затылок, притягивая ближе. Поцелуй выходит смазанный: тело Кима ещё помнит недавние ласки и поддаётся, выдавая хозяина с потрохами, но мозг включается быстро, и Чонин отталкивает мужчину от себя, а затем практически вылетает из авто. Лишь снова оказавшись в лифте, только уже другом, он бьётся затылком о стенку кабинки, разочарованно стонет, а затем вытаскивает телефон и удаляет недавно созданный контакт, убеждая себя, что больше никогда в жизни. И он теперь точно уверен, что останется, верен своему слову, он больше никогда…       — Детка, я так соскучился…       — Еду, — он молчит, не сбрасывает по обыкновению, просто молчит и добавляет одними губами «папочка», но тишина зачастую бывает гораздо громче звука.