Не забывай

Капли глухо разбиваются о дно раковины, доносятся чьи-то голоса из открытого окна, слышно птиц и как чиркает очередная спичка об коробок — у Ойкавы зажечь не получатся, руки от волнения сильно дрожат. Ещё несколько бесполезных попыток, и он откидывает почти опустевший коробок на столешницу. Куроо наблюдает за его резкими движениями, давно не видел его таким. Измученным, разбитым. Ойкава шумно выдыхает, роняет голову. Поворачивается лицом, упирается поясницей в край, зарывается одной рукой в копну растрёпанных волос, усмехается немного нервно. Пойми, пожалуйста, всё без слов, так не хочется ничего сейчас говорить. Внезапно всё оказалось куда гораздо сложнее, чем я себе представлял. Куроо всё понимает. Сам, кажется, почти не дышит. Молчит тоже. Закатное солнце заливает оранжевым маленькую кухню, где всё такое привычное совсем вот скоро станет чужим — сумка с собранными вещами ждёт в прихожей, их было не так много. Вроде бы не забыл ничего. Куроо трёт ладони, хотя ему вовсе не холодно. Смотрит на Ойкаву, у которого взгляд такой же. В нём сожаление и почти принятие конца их отношений. Никто из них совершенно не умеет быстро прощаться и забывать — оба имеют привычку привязываться до невозможности. И всё же сказать что-то надо. Не простые слова, вроде «мне жаль» или «рад был знакомству, а теперь пока», Ойкава подобрал бы что-то поэтичнее, если бы был сейчас в состоянии. Он просто садится рядом на скрипящий чуть-чуть стул, руки их совсем близко, почти ощутимо тепло друг друга. Думает. Подбирает предложения, которые не будут пустым звуком сейчас. Нужны те, что будут честными. Оба заслуживают этого. Ойкава делает вдох. — В последнее время это было ожидаемо, — он говорит едва слышно. Как будто боится громким звуком разрушить то хрупкое, что ещё осталось между ними. — Правда думать всё равно слишком грустно, честно сказать, — слабо улыбается, трёт ладонью лоб. — Много времени прошло. Куроо кивает. Поджимает губы, смотрит на свои сцепленные крепко пальцы. — Наверное, так должно было случиться. Наверное, отношения совсем изжили себя. Удерживать их насильно было бы бессмысленно, — продолжает Ойкава, зябко ведёт плечом. Иногда честность бывает в тысячи раз болезненней. Иногда Куроо думает, что ему, скорее всего, было бы легче принять уход со скандалом, ещё раньше. Не дотягивая до сомнений. А не вот так. Когда Ойкава тихой правдой медленно оставляет раны — ему и себе. Озвучивает все недосказанности, всё то, о чём Куроо предпочёл бы молчать. Потому что уходить тогда становится сложнее. Потому что отпускать ничуть не легче. — Ничто не длится вечно. Как бы печально это не было, — шепчет Ойкава, прячет ладони под столом. Сжимает в кулаки, маленькое незаметное проявление слабости. — Даже любовь. На стол ложатся последние красные лучи, вот-вот наступят сумерки. Куроо отстранённо отмечает про себя, что слишком символичен сейчас для них закат. В кармане чувствуется связка ключей, которую придётся через пару минут оставить на тумбочке в прихожей навсегда, потому то Куроо сюда больше не вернётся. Чувствуется, что он тоже всё-таки должен что-то сказать. Трудно. — И всё равно спасибо, — говорит, — за то, что было. Хоть и прошло. Не мы первые, не мы последние, да? — закрывает на несколько секунд глаза, в которых отражались несколько минут назад бордовые блики. — Справимся, переживём. Наверное. Хочется верить — что да. — С кем не бывает. И ведь правда. Только вот хотелось, чтобы с ними не было так. Ойкава поджимает губы, когда Куроо поднимается. Стремительно темнеет на улице, стремительно нарастает давление между ними двумя. Вот и всё. Всё. Звенят ключи, Куроо оставляет их, не снимая своего брелка. Берёт сумку, оборачивается. Ойкава стоит в проёме кухни, облокотившись плечом на стену. Куроо запоминает до мельчайших деталей его образ, прощается и уходит. Ойкава зашторивает окна, чтобы не видеть исчезающий силуэт. Куроо не будет смотреть назад. Не сейчас.

где-нибудь

ты столкнёшься с чьей-то нежостью,

а мне

исчезать без слов и без вести